Лондон и другие

К началу XIX в. рост столичных городов резко ускорился - теперь они без помех питались мощью крупных держав и состязались между собой роскошью своих улиц. Петербургспешил доказать выход России в ранг великих держав, одевая в гранит набережные и обустраивая улицы колоннадами. Вена создавала Ринг - кольцо бульваров на месте старых укреплений, — выстраивая вдоль него все самые значительные постройки. Берлин, бывший еще только столицей Пруссии, делал все возможное, чтобы доказать неминуемость объединения всей Германии вокруг себя. Джефферсон и инженер Ланфан проектировали Вашингтон, который должен был доказать миру солидность устоев новой республики. Париж фигурировал в книге достаточно часто, чтобы возвращаться к нему еще раз, так что интереснее присмотреться к эволюции британской столицы, которая известна у нас гораздо меньше, чем французская.

Опустим здесь долгую и бурную историю средневекового Лондона, любопытные эпизоды его состязания с Парижем в XVII-XVIII вв. Лондон все время опережал французскую столицу в том, что касалось комфорта, но безнадежно отставал в блеске архитектуры. Это вполне понятно, ведь островная монархия, спеленутая по рукам и ногам парламентом, не могла и думать о тратах того масштаба, что на континенте считались обычным делом. Понадобилось немало времени, чтобы накопленная индустриальная мощь и политический размах Британской империи потребовали внешнего выражения.

Знаменитому парижскому Дому инвалидов Лондон еще в 1691 г. ответил Королевским госпиталем в Гринвиче, но вместо дворцов, британская столица возводила гигантские коммерческие доки для приема и разгрузки судов. Это стало необходимостью, поскольку при всей своей ширине Темза не могла вместить в свое русло добрую половину британской морской торговли.

Эти огромные прямоугольные бассейны, выложенные камнем и запиравшиеся шлюзовыми воротами, возводились поначалу за городской чертой, но они чрезвычайно быстро обрастали. Рядом с доками возникали дома для чиновников и поселки для докеров, гостиницы и заведения для увеселений разного рода. Помимо доков, Лондон строил казармы для солдат и матросов с размахом, которому завидовали на континенте. Париж к 1787 г. уже построил казармы для гвардейцев, размещенные во всех районах города, но неприглядный облик этих скромных зданий соответствовал полицейскому назначению гвардии в городе, где вот-вот должна была разразиться револю-ция. Петербург или Берлин были весьма милитаризованными городами - солдаты и офицеры составляли в них от трети до четверти всего городского населения. Однако в Петербурге огромные Павловские казармы на Марсовом поле были построены Стасовым лишь к 1820 г., а Цейхгауз в Берлине, напоми-навший дворец в духе барокко, был хотя и построен в самом центре города в 1706 г., но служил арсеналом, тогда как каждый домовладелец прусской столицы был обязан держать дома на постое одного военного. Лондонские казармы были огромны и великолепны, так что полковые конюшни выглядели эффектнее, чем министерства.

В отличие от континента, где госпитали,как правило, строились на средства из королевской казны, лондонские больницы возводились городом, при значительном участии горожан по подписке. Так был возведен знаменитый госпиталь Бетлеем - больница для умалишенных. Это было подражание венскому госпиталю Альгемайне Кранкенхауз, где психиатрическая больница была возведена наподобие средневекового донжона: кольцевое в плане сооружение, на каждом из шести этажей которого размещалось 28 камер.

Новым типом крупного сооружения стали тюрьмы - до того заключенные содержались в старых замках, вроде парижской Бастилии, или в отдельных помещениях ратуш, как в Амстердаме. По распоряжению Екатерины II огромная Бутырская тюрьма была построена в Москве, но наиболее крупными стали Ньюгейт в Лондоне и Мезон де Форс в Ренте - первый комплекс камер и коридоров, построенный на радиальном плане, вызвавший волну подражаний уже в XIX в.

Уже веком ранее началось состязание в строительстве ведомственных зданий. Все центральные бюрократии в ту пору вовсе не были столь многочисленными, чтобы нуждаться в огромных сооружениях. Однако их было естественно возводить в центре столиц, что побуждало придать этим постройкам масштаб и архитектурную значительность, и потому было обычно размещать над конторами и квартиры для служащих. В Версале, который все время правления Людовика XVI был фактической столицей Франции, в 1770 г. был завершен Дом морских и иностранных дел, где собственно конторами были заняты лишь 10 из 42 помещений, тогда как в остальных располагались типографии, модельные мастерские, большая библиотека и, разумеется, квартиры. По той же схеме через полвека возводились новое здание Адмиралтейства и Главного штаба в Петербурге. Когда строилось здание Монетного двора в Париже - в самом центре, на берегу Сены, - его проектная концепция включала символическое выражение богатства нации, так что огромный зал Коллегии значительно превосходил размерами реальную необходимость.

Лондон поспешил ответить возведением Сомерсет Хауза - целого комплекса министерств (1778 г.), тогда крупнейшего конторского здания в мире, а Петербург - зданиями Академии художеств (1764-1788), Академии наук (1783-1789) и Биржи (1805-1810) на набережных Невы. Подобно парижскому Монетному двору, емкость здания петербургской Биржи намного превосходила потребности в коммерческих сделках и здание стояло на две трети пустым.

Особенностью развития столиц в XVIII в., стало возведение таможенных границ со стенами и укрепленными воротамипо мере того как города выходили за черту старинных укреплений. Если в Москве ограничились обустройством Камер-Коллежского вала, то в Берлине в 1734 - 1736 гг. была возведена стена Фридрихштадта, с монументальными воротами на въездах. Знаменитые Бранденбургские ворота были перестроены позднее в виде монументального въезда в эту центральную часть разраставшейся прусской столицы.

В Париже долгое время ограничивались тем, что все дороги были на въездах перекрыты рогатками, на русский манер, в связи с чем казна недосчитывалась огромных сумм, так что и здесь в 1780 г. было решено возвести стену с полусотней таможенных постов, блистательно спроектированных Леду.

Как уже говорилось, Кристофер Рен пытался перепроектировать Лондон после пожара 1666 г., чтобы придать ему, по римскому образцу, характер многофокусного городского организма. Но это не удалось, как не суждено было позднее сбыться мечтаниям российских архитекторов перестроить Москву после страшного наполеоновского пожара. Лишь Петербург и Вашингтон строились более или менее по плану как целостные городские структуры, однако в ряде городов, где контроль властей был силен, быстрый рост повлек за собой повсеместный переход к простейшей, решетчатой сети улиц — с периодическим изъятием квартала под будущую площадь. Таким образом расширялся Турин, где впервые для главной улицы, Контрада ди По, проложенной в 1673 г., было сделано исключение: она пересекла решетку городского плана по диагонали, связавшей главные ворота и цитадель Савойских герцогов. Главные улицы были застроены домами с повторяющимися, т. е. типовыми фасадами.

В этом случае Лондон был явным исключением. Если на континенте и в особенности в Париже, богатые дома строились с внутренними дворами, так что на улицу выходила стена с воротами, то в Лондоне, по крайней мере, с начала XVII в., закрепился обычай, согласно которому входы даже в самые богатые дома вели прямо с тротуара. Парижская схема решительно не позволяла устроить площадь, которая оказалась бы окружена глухими стенами, и в нескольких местах, начиная с Площади Дофина на острове Сите и Королевской площади (площадь Вогезов), была предпринята необычная мера. Пустое пространство площади было обнесено едиными фасадами, за которыми построили обособленные дома, позади каждого из которых был въезд со двора.

Другое различие заключалось в том, что в континентальной логике площадь всегда трактовалась как публичное пространство, так что попытка сделать огороженный сад внутри Пале Рояль завершилась ничем. В Лондоне были, конечно, рынки на площадях, но идея публичной площади не закрепилась.

Уже в 1681 г. возникла Кингз Скуэр, посреди которой был закрытый для всех чужих маленький парк, и постепенно "жилая площадь" стала характернейшим признаком Лондона.

Уже к середине следующего столетия в Лондоне было одиннадцать "жилых" площадей, посреди восьми из них были сады за решеткой, а к 1790 г. их было шестнадцать в одном только районе Вест Энд. Если в Париже насчитывалось свыше 700 особняков с внутренними дворами, то во всем Лондоне никогда не было более двух десятков палаццо с большим палисадником перед фасадом и парком позади. Это отнюдь не означает, что богатых лондонцев было меньше, чем богатых парижан. Дело в другом образе жизни. Большинство очень состоятельных лондонцев, подобно московским помещикам, большую часть года проводили в своих поместьях и потому не считали нужным содержать в столице уменьшенное подобие своих владений. Они предпочитали потратить несколько больше, чтобы двери их дома выходили не на шумную улицу, а на тихую "жилую" площадь. До 1775 г. все дома на таких площадях были построены без особых претензий - в кирпиче,тогда как камень использовался только для обрамления входа, украшенного еще коваными фонарями или небольшими обелисками, на вершине которых устанавливались лампы.

Любопытно также, что, в отличие от Парижа, в Лондоне рынки в новых районах никогда не устраивались на площадях, их всегда прятали внутрь квартала. Магазины при этом разрешалось размещать исключительно на второстепенных улицах. Их никогда не было на площадях или на улицах, которые к ним вели. Если в Париже или в Петербурге конюшни размещали во внутренних или на задних дворах, то в Лондоне для них отводили специальные места, и к 1720 г. сложилась четкая схема: ряд домов, выходящих на жилую площадь, позади них - вспомогательная улица, на которую с другой стороны обращен сплошной фронт конюшен. В Лондоне сделали еще одно открытие. Задние улицы, получившие название "мьюс", оказались превосходным инструментом для вывоза отходов и бочек с нечистотами таким образом, чтобы избавить леди и джентльменов от неприятного столкновения с прозой жизни." Тогда же закрепилась практика устройства "черных" лестниц, выходящих на заднюю улицу - для прислуги и посыльных.

Наконец, в Лондоне окончательно сложился тип застройки улиц домами без разрывов, с проезжей частью шириной до 20 м и широкими тротуарами, позволявшими без труда и с достоинством подойти к подъезду из экипажа. Ширина улицы между фасадами в действительности еще на два-три метра больше, так как вдоль дома всегда устроена глубокая, облицованная камнем траншея, чтобы обеспечить дневным светом подвальные помещения. Из-за этого даже скромный вход, который лишь в начале XIX в. стали украшать портиком на две колонны, получил некоторую монументальность, так как к ступеням крыльца нужно пройти по маленькому, но все же мостику.

Любопытно, что ширина рядовых улиц преследовала совсем иные цели, чем дать место транспорту. Хотя карет в городе прибавилось, для их передвижения такая ширина была явно чрезмерной. С одной стороны, принимались во внимание чисто символические соображения, так как улица, ширина которой в полтора-два раза превышала высоту домов, создает ощущение комфортной просторности жилого района. С другой - соображения гигиены. В XVIII в. распространилась теория "миазмов", согласно которой все болезни имеют источником дурной воздух, так что проветриванию кварталов уделяли повышенное внимание.

В Париже, как много ранее в Венеции или Вене, а позднее - в Петербурге и Москве, жить в снимаемых квартирах считалось нормой. В Лондоне это не было принято совсем (если не считать городскую бедноту, разумеется), так что стандартом стал собственный дом - в три-четыре этажа, редко более шести метров шириной, но по глубине до 15 м. И вновь мы имеем дело с принципиальным различием в стиле жизни. В католических или православных обществах было всегда принято жить большими семьями, так что даже в городских усадьбах или огромных особняках можно было найти несколько семей. В протестантской традиции принято жить обособленно. Если в первом случае часть дома или этаж, занятый вторичным семейством, легко превращалась в квартиру, сдаваемую в наем, то во втором — это практически неосуществимо. Одна из знатных британских путешественниц, леди Мэри Монтегю, возвращаясь из Стамбула в Лондон через Вену, писала приятелям о своем потрясении: "Что за узкие улицы, и что за великое неудобство, по моему мнению, - не найдешь дома, в котором не проживало бы менее пяти-шести семей. Апартаменты знатнейших дам и даже государственных министров могут быть отделены лишь перегородкой от жилища портного или сапожника".

Если ранее, обсуждая удивительную свободу работы в архитектуре великих дилетантов Рена и Вэнбрю, мы обращали наибольшее внимание на особенности их биографий, то теперь к их уникальности можно присмотреться под иным углом. Да, оба замечательных британца ни на йоту не утрачивают оригинальности, но при этом надлежит иметь в виду, что вся история Британии, история ее городов, в частности, и Лондона в особенности, несомненно весьма способствовала становлению оригинальности. Британская жизнь, а вместе с ней и вся культура островного государства постоянно подтверждали независимость от континента.