1803, Федор Иванович Тютчев родился в 23 ноября родовитой дворянской семье в селе Овстуг Орловской губернии (ныне Брянской области).

1810 Тютчевы поселяются в своем московском доме в Армянском переулке.

1812, август Накануне захвата Москвы наполе-оновской армией Тютчевы уезжают в Ярославль. Конец года Возвращаются в Москву. Воспитателем к Тютчеву приглашен С. Е. Раич.

1813, 12 ноября Самое раннее из дошедших до нас стихотворений Тютчева — «Любезному папеньке». 1816 Тютчев начинает посещать лекции в Московском университете. 1816 Тютчев знакомится с будущими любомудрами (Погодин, В. Одоевский, Веневитинов, Хомяков, Максимович, Шевырев, Киреевские, А. Муравьев, Рожалин, Коше лев и др.). 1818, 30 марта Избрание сотрудником Общества любителей российской словесности. 1819, август Вольный перевод «Послания Гора-ция к Меценату» опубликован в «Трудах Общества любителей российской словесности».

1819, 6 ноября Тютчев становится студентом словеского отделения Московского университета.

1821, 23 ноября Тютчев заканчивает университет со степенью кандидата словесных наук.

1822, июнь Тютчев приезжает в Петербург и поступает на службу в государственную Коллегию иностранных дел. Уезжает в Мюнхен в качестве сверхштатного сотрудника русской миссии.

1825, ноябрь В погодинском альманахе «Урания» опубликовано первое зрелое творение Тютчева— «Проблеск».

1826, 5 марта Женитьба на Элеоноре Петерсон (Ботмер).

1827 Знакомство с Шеллингом.

1828, февраль Знакомство с Г. Гейне.

1833, февраль Знакомство с Эрнестиной Дернберг (Пфеффель).

1836 Во время отсутствия посланника Тютчев выполняет обязанности поверенного в делах в Мюнхене.

1836, октябрь Шестнадцать стихотворений Тютчева опубликованы в третьем томе пушкинского «Современника» под заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», подписанные инициалами Ф. Т. В четвертом томе «Современника» напечатано еще восемь стихотворений под тем же названием.

1837, январь Тютчев пишет стихотворение на смерть Пушкина— «29 января 1837г.».

Июль Уезжает в Турин в качестве первого секретаря русской миссии.

1838—1839 Исполняет обязанности поверенного в делах.

1838, 28 августа Кончина Элеоноры Тютчевой.

1839, 7 августа Венчание с Эрнестиной Дернберг в Берне.

1841, 30 июня Тютчев уволен из министерства иностранных дел и лишен звания камергера.

1843 Тютчев приезжает в Россию, посещает Елагиных-Киреевских, знакомится с Чаадаевым, Герценом, через Бенкендорфа Николаю I представлена политическая записка Тютчева.

1845, 16 марта Тютчев восстановлен на службе в министерстве иностранных дел.

14 апреля Тютчеву возвращено звание камергера.

1846, 15 февраля Назначен чиновником особых поручений при государственном канцлере.

1844, 1 февраля Назначен старшим цензором при министерстве иностранных дел.

Апрель Написана статья «Россия и революция» (опубликована в мае 1849 г. в Париже в виде брошюры).

1849 Написаны стихотворения «Русской женщине», «Слезы людские, о слезы людские...».

1850, январь В журнале «Современник» опубликована статья Некрасова о Тютчеве «Русские второстепенные поэты». В этом году Тютчев написал стихотворения «Святая ночь на небосклон взошла...», «Два голоса», «Кончен пир, умолкли коры...».

1850, 15 июляОбъяснение Тютчева с Е. А. Денисьевой.

1851 Написаны стихотворения «Предопределение», «Близнецы», «Я очи знал, — о, эти очи!..», «Не говори: меня он, как и прежде, любит...», «Чему молилась ты с любовью...», «О, как убийственно мы любим...».

1854, март Выходит в свет сборник стихотворений Тютчева, изданный как приложение к журналу «Современник».

Июнь Книга «Стихотворения Ф. Тютчева», .

1851 Написано стихотворение «Эти бедные селенья...».

1856 Тютчев знакомится с Л. Толстым.

1857, 7. апреля Произведен в действительные статские советники.

Август Написаны стихотворения «Над этой темною толпой...», « Есть в осени первоначальной...», «Смотри, как роща зеленеет...».

Октябрь — ноябрь Тютчеву предложили стать редактором внешнеполитического журнала, в ответ Тютчев пишет «Письмо о цензуре в России».

1858, 17 апреля Тютчев назначен председателем Комитета цензуры иностранной.

1861, 6—7 марта Опубликован переведенный Тютчевым на французский язык манифест об освобождении крестьян.

1864, 4 августа Кончина Е. А. Денисьевой. Написано стихотворение «Весь день она лежала в забытьи...». Тютчев произведен в тайные советники.

1865 Написаны стихотворения «Есть и в моем страдальческом застое...», «Накануне годовщины 4 августа 1864г.».

1866, ноябрь Написано стихотворение «Умом Россию не понять...». 1868, март Выходит в, свет вторая книга Тютчева.

1869 Написаны стихотворения «Нам не дано предугадать...», «Природа — сфинкс. И тем она верней...».

1870 Последняя поездка за границу. 1873, 1 января Начало тяжелой болезни. 

15 июля Федор Иванович Тютчев скончался в Царском Селе.

Кто не знал в Петербурге и Москве, в высших и образованных кругах, Федора Ивановича Тютчева?

Низенький, худенький старичок, с длинными, отставшими от висков, поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно, ни с одною пуговицей, застегнутою как надо, вот он входит в ярко освещенную залу; музыка гремит, бал кружится в полном разгаре, дамы в роскошных нарядах, блестя красотою и богатством, толпятся в великолепных гостиных, кавалеры в безукоризненных костюмах предлагают им свои услуги, сыплют любезности... Старичок пробирается нетвердою поступью близ стены, держа шляпу, которая сейчас, кажется, упадет из его рук. Из угла прищуренными глазами окидывает все собрание... Он ни на чем и ни на ком не остановился, как будто б не нашел, на что бы нужно обратить внимание... к нему подходит кто-то и заводит разговор... он отвечает отрывисто, сквозь зубы... смотрит рассеянно по сторонам... кажется, ему уж стало скучно: не думает ли он уйти назад... Подошедший сообщает новость, только что полученную, слово за слово, его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация... ее надо бы записать... вот он роняет, сам не примечая того, несколько выражений, запечатленных особенною силой ума, несколько острот едких, но благоприличных, которые тут же подслушиваются соседями, передаются шепотом по всем гостиным, а завтра охотники спешат поднести их знакомым, как дорогой гостинец: Тютчев вот что сказал вчера на бале у княгини N...

Низенький, худенький старичок, написал я, и сам удивился: мне представился он в воображении, как в первый раз пришел я к нему, университетскому товарищу, на свидание во время вакации, пешком из села Знаменского, под Москвой, на Серпуховской дороге, в Троицкое, на Калужской, где жил он в своем семействе... молоденький мальчик, с румянцем во всю щеку, в зелененьком сюртучке, лежит он, облокотясь на диване, и читает книгу. Что это у вас? Виландов Агатодемон. Или вот он на лекции в университете — сидит за моею спиной на второй лавке и, не слушая Каченовского, строчит на него эпиграммы (они у меня целы). Вот я пишу ему ответы на экзамен к Черепанову, из истории Шрекка, о Семирамиде и Навуходоносоре, ему, который скоро будет думать уже о Каннинге и Меттернихе.

Мы расстались надолго. В Германии прожил он лет двадцать сряду. Воротясь в отечество, поселился в Петербурге. Услышав его в первый раз, после всех странствий, заговорившего о славянском вопросе, я не верил ушам своим; я заслушался его, хоть этот вопрос давно уже сделался предметом моих занятий и коротко был мне знаком. Как в самом деле мог он, проведя молодость, половину жизни за границей, не имев почти сообщения с своими, среди враждебных элементов, живущий в чуждой атмосфере, где русского духа редко бывало слышно, как мог он, барич по происхождению, сибарит по привычке, ленивый и беспечный по природе, ощутить в такой степени, сохранить, развить в себе чистейшие русские и славянские начала и стремления? Этого мало: сблизившись с ним впоследствии больше, имев случаи познакомиться короче с его задушевными мыслями, услышав его мнения, я удостоверился, что никто в России не понимает так ясно, не убежден так твердо, не верит так искренно в ее всемирное, общечеловеческое призвание, как он.

...Стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но всё написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства. Мы уверены, что если б г. Ф. Т. писал более, талант его доставил бы ему одно из почетнейших мест в русской поэзии.

Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т. заключается в живом, грациозном, пластически-верном изображении природы. Он горячо любит ее, прекрасно понимает, ему доступны самые тонкие, неуловимые черты и оттенки ее, и всё это превосходно отражается в его стихотворениях. Конечно, самый трудный род поэтических произведений — это те произведения, в которых, по-видимому, нет никакого содержания, никакой мысли; это пейзаж в стихах, картинка, обозначенная двумя-тремя чертами. Уловить именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина, — дело величайшей трудности...

Любопытно также наблюдать, каким образом зарождались в душе автора те, в сущности немногочисленные, стихотворения (их не более ста), которыми он означил пройденный свой путь. Если мы не ошибаемся, каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им, и сама его проникает нераздельно и неразрывно. Исключительно, почти мгновенно лирическое настроение поэзии г. Тютчева заставляет его выражаться сжато и кратко, как бы окружить себя стыдливо-тесной и изящной чертой; поэту нужно высказать одну мысль, одно чувство, слитые вместе, и он большею частию высказывает их единым образом, именно потому, что ему нужно высказаться, потому что он не думает ни щеголять своим ощущением перед другими, ни играть с ним перед самим собой. В этом смысле поэзия его заслуживает названия дельной, то есть искренней, серьезной. Самые короткие стихотворения г. Тютчева почти всегда самые удачные. Чувство природы в нем необыкновенно тонко, живо и верно.

Кроме всего этого, в г. Тютчеве заметен тонкий вкус — плод многостороннего образования, чтения и богатой жизненной опытности. Язык страсти, язык женского сердца ему знаком и дается ему. Стихотворения г. Тютчева, почерпнутые им не из собственного родника, как-то «Наполеон» и др., нам нравятся менее. В даровании г. Тютчева нет никаких драматических или эпических начал, хотя ум его, бесспорно, проник во все глубины современных вопросов истории.

Говоря о мысли, мы везде будем подразумевать — поэтическую; до других нам дела нет, и в отношении к ней г. Тютчев постоянно является полным, самобытным, а потому нередко причудливым и даже капризным ее властелином. Поэтическая сила, то есть зоркость, г. Тютчева — изумительна. Он не только видит предмет с самобытной точки зрения, — он видит его тончайшие фибры и оттенки. Уж если кого-либо нельзя упрекнуть в рутинности, так это нашего поэта...

Не продолжая выписки, заметим, что не только каждое стихотворение, почти каждый стих нашего поэта дышит какою-нибудь тайной природы, которую она ревниво скрывает от глаз непосвященных. Какою эдемскою свежестью веет его весна и юг! Каким всесильным чародеем проникает г. Тютчев в заветную область сна и как это субъективнейшее явление отделено у него от человека и мощно выдвинуто на всеобщее уразумение. Прислушайтесь к тому, что ночной ветер напевает нашему поэту, — и вам станет страшно. Но всего не перечтешь. Называя г. Тютчева поэтом мысли, мы указали только на главное свойство его природы, но она так богата, что и другие ее стороны не менее блестящи. Кроме глубины, создания его отличаются неуловимой тонкостью и грацией, вернейшим доказательством силы...

Фрагмент, как художественная форма, был осознан на Западе главным образом романтиками и канонизован Гейне. Если сравнить некоторые произведения Уланда и Ю. Кернера с тютчевскими фрагментами, связь станет вполне ясна...

И то, что сказывается в «записках» Тютчева, то лежит и вообще в основе его лирики. Монументальные формы «догматической поэмы» разрушены, и в результате дан противоположный жанр «догматического фрагмента». «Сфера предмета слишком пространная» сужена здесь до минимума, и слова, теряющиеся в огромном пространстве поэмы, приобретают необычайную значительность в маленьком пространстве фрагмента. Одна метафора, одно сравнение заполняют все стихотворение. (Вернее, все стихотворение является одним сложным образом.)

Фрагментарность стала основой для совершенно невозможных ранее стилистических и конструктивных явлений; таковы начала стихотворений:

Эта фрагментарность сказывается и в том, что стихотворения Тютчева как бы «написаны на случай». Фрагмент узаконяет как бы вне-литературные моменты; «отрывок», «записка» — литературно; не признаны, но зато и свободны. («Небрежность» Тютчева— литературна).

Всю жизнь он действительно тешился сверкающей игрой своего ума, гнался за ясностью мысли, за ее стройностью. Но своего истинного и исключительного величия достигал, когда внезапно открывалось ему то, чего «умом не понять», когда не дневной ум, но «ночная душа» вдруг начинала жадно внимать любимой повести

В шуме ночного ветра и в иных голосах природы он услыхал страшные вести из древнего Хаоса, как сигналы, подаваемые с далекой родины.

Изощренный слух и изощренное зрение приводят Тютчева к одному: к разрушению «невозмутимого строя» во всем, к нарушению «созвучья полного в природе» — к обнажению бездны, родины всего сущего. И ночь, и «ветр ночной» равно страшны тем, что они уничтожают преграду меж человеком и этой родиной.

Но вот вопрос: где же благо? В гармониц природы или в лежащем под нею хаосе? В «покрове» или в «бездне»? Только ли день обольщает и утешает своим обманом, или он есть истинное прибежище? Нахождение человека в природе — есть ли это изгнание из Хаоса или спасение от него? И, наконец, что такое тоска по Хаосу: возвышение или, падение?

Тютчев ответа не нашел. Он чувствовал себя навсегда раздвоенным. Вещая душа его вечно билась «на пороге как бы двойного бытия». Несомненно было одно для него: что человек не прикреплен до конца ни к тому, ни к другому. Страстное желание слиться с природой, благословить ее всю чередовалось с неутолимой и нескрываемою тоской по родине. Тютчев боялся этого, а все-таки для него не было ничего упоительнее прикосновения к Хаосу, хотя бы ценой собственного, уничтожения. Он поклонялся природе — и чувствовал себя в ней «сиротой бездомным». Вечно роптал, сознавая разлад с природой:

Разрешением этих мук могла быть вера в начало высшее, примиряющее все, хотя бы непостижимое для ума. Этого утешения Тютчев жаждал и, думаю, — находил его в Боге. От неясных, мучительных, но все же, по его собственному гордому признанию, пророческих снов находил он прибежище не в философском преодолении и не в лирическом изживании разлада, но в религиозном возвышении над ним:

Этой готовностью Тютчев дорожил. Даже считал ее исполнившейся — но все-таки иногда терял ее, отпадал. Однажды, точно проговорившись или точно это вырвали у него пыткой, он написал ясно:

Больше ни разу об этом не заикнулся. Христианство положил в основу тех своих политических воззрений, во имя которых воительствовал, боролся...

Он всю жизнь философствовал. Но мысль была для него тоже «златотканым покрывалом» над бездной пророческих снов, подавляющего, но величественного беспамятства, духовного Хаоса. Оттуда к нему доносились любимые голоса непостижимого, невыразимого. Любил темную, хаотическую природу души. Не страшился любить само зло — за то, что оно таинственно и незримо разлито во всем. Зло предельное, худшее смерти, самоубийство, он сблизил с величайшим добром, с любовью, и упивался этим сближением:

Если Пушкин был полон веры в чистый разум, если он был «эллином» послегомеровского периода, то Тютчев тянулся к мифологическому гомеровскому ощущению мира. Он, с одной стороны, человек, проживший большую часть жизни на Западе, европеец, скептик XIX века, С другой стороны, он был эллин мифологического, трагического ощущения мира. Если Пушкин был близок Древней Греции ее философского периода — эпикуреизма и стоицизма, то Тютчев тянулся к трагической и мифологической Элладе досократиков.

По своему мышлению этот лощеный европеец был человеком глубоко стихийным, с древним языческим, магическим представлением о мире, о космогонии.

Мастер афористических четверостиший, мысль которых похожа на свернутую пружину, Тютчев и в пейзажных зарисовках умудрялся быть столь же немногословным и парадоксальным.

Этот пейзаж как будто подсмотрен с помощью прибора ночного видения. Не правда ли, никакой мысли в стихотворении нет, но вот пример того; как зрение может заменить собой мысль: такое зрение хочется назвать мыслящим. Так видеть способна только интеллектуальная поэзия: ей под силу разглядеть то, что для обычного, затуманенного собственными «переживаниями» лирического аппарата представляется неразличимой тьмой. Тютчев понимал это, иначе разве он решился бы считать свое восьмистишие, в котором нет ни требуемой от поэзии «мысли», ни ожидаемого от поэзии «чувства», — законченным стихотворением?

В его стихах нет вещей. Ни вещей» ни интерьеров. Где-то промелькнул однажды «кубок», и тот — чисто поэтический, условный царский, да еще заимствованный у Гете.

1. Раскрытие внутреннего мира человека в поэзии Тютчева и в современной ему прозе.

2. Философская проблематика поэзии Тютчева.

3. Человек и природа в лирике Тютчева.

4. Тютчев о хаосе и гармонии в природе и в душе человека.

5. Человек и история в творчестве Тютчева.

6. Любовь как «поединок роковой» в лирике Тютчева.

7. Любовная лирика Тютчева и Некрасова.

9. Сочетание живого разговорного языка и архаизмов в поэзии Тютчева.

Ю.Тютчев и Достоевский о духовном кризисе современного человека.

11. Мотив покаяния в стихотворениях Фета, Тютчева и Некрасова.

12. Пушкинские традиции в творчестве Фета.

13. Как вы понимаете слова Л. Толстого о «лирической дерзости» Фета?

14. Фет о назначении и природе поэзии.

15. Мотивы разлуки, погибшей любви и смерти в стихах Фета.

16. Радость бытия как лейтмотив поэзии Фета.

17. Импрессионистический характер изображения природы у Фета.

18. Связь духовной жизни человека с жизнью природы в поэзии Фета.

19. «Запечатленное мгновение» в стихотворениях Фета.

20. Символические образы в поэзии Фета.

21. Фет и поэзия русских символистов.

22. Музыкальность лирики Фета.

1. Поэты XX века о Тютчеве.

2. Традиции философской лирики Тютчева в современной поэзии.

3. Проблема веры и неверия в творчестве Тютчева и Достоевского.

4. Предчувствие надвигающихся мировых катаклизмов в творчестве Тютчева и Достоевского.

5. Л. Толстой о поэзии Фета (по письмам Л. Толстого).

6. Пейзаж в стихах Фета и прозе Чехова.

7. Человек в потоке истории у Тютчева и Блока.

8. «Музыкальность» в поэзии Фета и Бальмонта.

9. Черты импрессионизма в поэзии фета и Анненского.

10. Любовь в поэзии Фета и Пастернака.

11. Одушевление природы в поэзии Фета и Есенина.

12. Антологические стихотворения Фета.

13. Традиции Державина в творчестве Тютчева.

14. Традиции Жуковского в творчестве Фета.

15. Сравнительный анализ стихотворений Пушкина «Поэт» и Тютчева «Ты зрел его в кругу большого света...».

16. Сравнительный анализ стихотворения Жуковского «Невыразимое», Тютчева «Silentium» и Фета «Как беден наш язык! — Хочу и не могу...».

17. Разбор одного из стихотворений Тютчева («На смерть Гете», «Цицерон», «Певучесть есть в морских волнах...», «Над этой темною толпой...», «Она сидела на полу...», «Как океан объем лет шар земной...», «Кончен пир, умолкли хоры...»).

18. Разбор одного из стихотворений Фета («Диана», «Когда читала ты мучительные строки...», «Я потрясен, — когда кругом...», «Фантазия», «Музе» (1857), «Псевдопоэту», «Муза»).

1. Лирического героя в поэзии Тютчева нет (во всяком случае, в том смысле, какой вкладывал в этот термин Ю. Тынянов в статье «Александр Блок»). Его поэзия не представляет србой лирической исповеди, в его стихотворениях — объективный мир, картины жизни, размышления. Однако при чтении стихотворений Тютчева всегда возникает ясное представление о личности их автора. Мы узнаем, как он воспринимает жизнь, что думает об окружающем мире, что его увлекает, а что отталкивает.

2. Индивидуальность поэта характеризует прежде всего масштаб его мысли. В стихах Тютчева человек соотнесен с мирозданием, со Вселенной, частная жизнь его, сиюминутное в ней соотнесены с. вечностью, конкретные явления природы— с мирозданием («Видение», «Как океан объем лет шар земной...», «День и ночь», «Смотри, как на рецнсш просторе...», «Святая ночь на небосклон взошла...»).

В его лирике ставятся вечные вопросы бытия — жизни и смерти, смысла человеческого существования («Брат, столько лет сопутствовавший мне...», «Сижу задумчив и один», «Бессонница», «Из края в край, из града в град», «Сумерки», «Близнецы», «Malaria», «Весеннее успокоение»). Человек в произведениях Тютчева включен в поток мировой истории («От жизни той, что бушевала здесь...», «Наш век», «Наполеон», «На древе человечества высоком ...», «Цицерон»).

Пространственные координаты в поэзии Тютчева — космос, временные — вечность. Он пишет о мире с небесным сводом, «горящим славой звездной», о природе, у которой «есть душа» и «есть язык», о гармоническом бытии, которое сродни божественному произведению искусства, где и внезапная гроза — это игра юной Гебы, которая «кормя Зевесова орла, громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила». Но есть в поэзии Тютчева и «древний хаос», голос которого слышен в завываниях ночного ветра, стихия, которая «нас уносит в неизмеримость темных волн» («О чем ты воешь, ветр ночной?..»).

Пророчества поэта обращены не к жизни поколений, не к смене эпох, а к судьбе мироздания, носят эсхатологический характер:

Владимир Соловьев писал о Тютчеве: «И сам Гете не захватывал, быть может, так глубоко, как наш поэт, темный корень бытия, не чувствовал так сильно и не сознавал так ясно ту таинственную основу жизни, — природной и человеческой, — основу, на которой зиждется и смысл космического процесса, и судьба человеческой души, и вся история человечества» («Поэзия Ф. И. Тютчева», 1895).

Наш современник Андрей Тарковский, создавая картину разрушения «состава частей земных», поглощения мира хаосом, включает в свой фильм «Сталкер» стихотворение Тютчева «Люблю глаза твои, мой друг...» о темных, стихийных силах в душе человека. Работая над лентой, режиссер в мыслях своих обращался к творчеству Тютчева: видимо, пророчества поэта нам более понятны и близки, чем его современникам.

3. Тютчев в философских стихотворениях не предлагает читателям готовых ответов, а страстно ищет истину. Его живая мысль бьется над загадками бытия, мы ощущаем ее могучую энергию, следим за ее напряженным движением. Она никогда не преподносится как урок, как назидание, она всегда открытие («Увы, что нашего незнанья...», «Нам не дано предугадать...», «Природа— сфинкс. И тем она верней...», «Умом Россию не понять...»).

4. Обращаясь к главным вопросам человеческого бытия, Тютчев не размышляет холодно и отстраненно, он волнуется, мучается, сомневается, ищет. Поэтому так характерна для него вопросительная интонация:

Стихотворения Тютчева представляют собой размышления, в которые вовлекается читатель. Такие раздумья, в которых заключена сложная, «текущая», развивающаяся мысль, мы встречаем у Пушкина («Брожу ли я вдоль улиц шумных...», «Из Пиндемонти», «Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел...», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Дар напрасный, дар случайный...»).

5. Мысль Тютчева диалектична, в его стихах сталкиваются понятия противоположные.

а) Он пишет о всесилии человеческой мысли и о ее ограниченности («Фонтан»). Любовь — «союз души с душой родной», но и «поединок роковой», «борьба неравная двух сердец» («Предопределение»). Любовь может быть «убийственна»:

В одном и том же стихотворении может говориться о смерти и о любви к жизни («Весь день она лежала в забытьи...»).

В стихах Тютчева происходит столкновение, спор идей, они полифоничны, как произведения Достоевского.

Знаменательно, например, название «Два голоса» — это стихотворение, в котором высказаны две равноправные мысли.

б) Даже в стихотворениях Тютчева о Боге есть сомнения, столь сильные, что приводят его в отчаяние:

Мотив оставленности человека Богом звучит в стихотворении «Бессонница»:

и в стихотворении «Святая ночь на, небосклон взошла...»:

При этом творчество Тютчева пронизывает страстное стремление к вере («Наш век»), убеждение в спасительности веры для человека:

в) Природу Тютчев одухотворяет, одушевляет, она в его изображении живая и очеловеченная:

В «го стихах «сладко дремлет сад темно-зеленый», гром, «резвяся и играя, грохочет в небе голубом», «зима недаром злится».

Высказывает Тютчев и противоположные мысли о природе: она «всепоглощающая» бездна («От жизни то.й, что ^бушевала здесь...»), мрачная, равнодушная. И без нас

Природа, загадочная в своем равнодушии к человеку, губит его:

Тютчев пишет о невозможности для человека слиться с «общим хором», который звучит в природе, о вечном противостоянии человека, природе («Певучесть есть в морских волнах...»), но, как' бы противореча себе (на самом деле, отражая сложность бытия), утверждает, что истинный поэт (Гёте) «пророчески беседует с грозою» («На древе человечества высоком...»), что только бездушные люди не понимают языка природы:

г) Умение видеть сложность и противоречивость жизненных явлений выражается у Тютчева в необычных эпитетах («пророчески-слепой», «пророчески-неясный», «мирно-боевой», «болезненно-яркий », «торжественно-угрюмый », «пасмурно-багровый»), которые объединяют в себе понятия противоположные.

6. Живая, сложная, открытая противоречиям мысль Тютчева возникает под влиянием непосредственных впечатлений, наблюдений, а не является игрой абстракциями. Поэтому, характеризуя мировосприятие поэта, нужно решительно избегать схемы, односторонности. Современный исследователь поэзии В. Баевский пишет: «Самые пессимистические поэты рядом с Тютчевым представляются бодрыми оптимистами... Восприятие Тютчева точнее всего назвать апокалиптическим:.. Любовь в этом мире — проклятие, она несет гибель...» («История русской поэзии», 1994). Для таких утверждений есть основания, но односторонность и категоричность делает их неверными. Иной точки зрения придерживается Владимир Соловьев, пишущий и о присущем Тютчеву светлом, жизнеутверждающем начале: «Ему не приходилось искать душу мира... она сама сходилась с ним и в блеске молодой весны, и в «светлости осенних вечеров», в сверканьи пламенных зарниц и в шуме ночного моря ... мир был полон для него и величия, и красы, и красок ... прекрасное он сознательно принимал и утверждая не как вымысел, а как предметную истину». Поэзия Тютчева, считает Владимир Соловьев, свидетельствует, что «присутствие хаотического, иррационального начала в глубине бытия сообщает различным явлениям природы ту свободу и силу, без которых не было бы и самой жизни и красоты» («Поэзия Ф. И. Тютчева»).

Действительно, мир Тютчева — не мрачная бездна. Он невыразимо прекрасен. «Нет, моего к тебе пристрастья я скрыть не в силах, мать-земля!» — провозглашает поэт. Это «при-страстье» рождает радостную, ликующую интонацию многих его стихов («Весенние воды», «Как весел грохот летних бурь...»,«Весенняя гроза», «Смотри, как роща зеленеет...».«Тихой ночью, поздним летом...»,«Как хорошо ты, о море ночное...»). Тютчев остро чувствует и передает «избыток жизни», полноту и счастье жизни:

Природа, любовь — это бесценный дар, данный нам жизнью, поэтому

1. Глубокое и страстное гуманное чувство наполняет стихи Тютчева о любви. Внутренний мир человека, его мысли, переживания, борьба противоположных чувств (ведь в душе человека, как во Вселенной, спят бури, «под ними хаос шевелится») — все это Тютчев раскрывает с удивительной силой и правдой. Подобного психологизма не знала прежде русская поэзия, в этом отношении Тютчев близок к прозе Толстого и Достоевского. Тютчеву присуща не только психологическая правда, но и «чистота нравственного чувства» («О, как убийственно мы любим...», «Не говори: меня он, как и прежде, любит...», «Чему молилась ты с любовью...», «Предопределение», «О, не тревожь меня уко-рой справедливой...», «Она сидела на полу...», «Весь день она лежала в забытьи...», «Последняя любовь», «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.», «О, этот Юг, о, эта Ницца!..»). С болью пишет Тютчев о людском горе, о страдающих людях («Слезы людские, о слезы людские...», «Молчи, прошу, не смей меня будить...»), с горечью — о нищей России («Эти бедные селенья...», «Над этой темною толпой...»), с сердечным сочувствием — о трудной судьбе русской женщины («Русской женщине»).

8. «Мировая скорбь», присущая Тютчеву, окрашивает его размышления о ничтожности, мелкости, злобе людей. Поэт отвергает все то, что свойственно «черни», которую Тютчев называет «бесчувственной толпой». Но у него нет высокомерного презрения к людям вообще. Пошлой, суетной толпе он противопоставляет людей, живущих чистой, духовной жизнью:

Толпа бессильна перед чистой, возвышенной душой, отвергнувшей пошлость:

Контраст между суетной жизнью пошлой толпы и миром горним, высоких и чистых побуждений характерен для Тютчева:

9. В «Войне и мире» раненный в аустерлицком сражении князь Андрей видит огромное высокое небо, по сравнению с которым все в его прежней жизни (мечта о славе, его кумир Наполеон) показалось ему мелким и ничтожным. Тютчев всегда видит этот небесный простор, его взор устремлен ввысь, к звездам, туда, где

Вечное, высокие идеалы определяют нравственные критерии поэта. Гордость, восхищение вызывают у него те люди, которые, как Гете, сумели принять действенное участие в общей жизни человечества:

Счастье для смертного человека, утверждал Тютчев, видеть и понимать движение мировой истории, участвовать в нем:

Значит, есть высший смысл в историческом движении, не бессмысленна ни жизнь человечества, ни жизнь человека, посвятившего себя надличностной благородной цели. И поэт, служащий этой цели, участвующий в историческом движении, хочет быть услышанным и понятым людьми.

Так писал Тютчев в 1830 году. Ачерез четыре десятилетия, в 1869-м, умудренный жизненным опытом, он как о великой благодати будет говорить о понимании и сочувствии читателей:

И надеялся и верил, что будет понят потомками.

10. Размышляя о поэзии Тютчева, Фет писал:

Он точно выразил то, что чувствуем мы сегодня, читая Тютчева, думая о его поэзии, о его замечательном даре:

Действительно, поэзия Тютчева — наше бесценное достояние, это то, чем может гордиться Россия, что сохраняет нам самоуважение, что мы можем предъявить, миру; это наш патент на благородство.

1. В русской критике и публицистике к 60-м годам XIX века обостряются споры об отношении искусства к действительности, о его задачах и целях. «Одним из самых важных литературных вопросов мы считаем вопрос об искусстве. Этот вопрос разделяет многих из современных писателей на два враждебных лагеря», — писал Достоевский, вступая в полемику с Добролюбовым («Г.-бов и вопрос об искусстве», 1861г.).

Два «враждебных лагеря» образовались в критике в 60-е годы не случайно: вопрос о задачах литературы, о целях поэзии был связан с главными проблемами современной общественной жизни.

Убеждение в необходимости борьбы за решительные социальные и политические перемены в России, уверенность в знании конкретных целей и задач этой борьбы определяют подход к произведениям искусства представителей так называемой реальной критики. Ценность произведения, с точки зрения этой критики, зависит от того, в какой мере оно полезно в сегодняшней борьбе за социальные преобразования, служит ли идеологической подготовке общества к этой борьбе.

Убеждение в том, что не борьба, не требование немедленных перемен, не призыв «к топору», а содействие нравственному преображению, нравственному совершенствованию каждого человека спасительны для общества, для человечества, определяет понимание целей искусства и критерии оценки литературных произведений представителей эстетической критики, защитников «чистого искусства».

Спор о назначении, о задачах искусства продолжался в России не одно десятилетие и приобретал особенную остроту в те исторические моменты, когда общественная обстановка накалялась. «В такие-то дни возникает... самый соблазнительный, самый опасный, но и самый русский вопрос: «зачем?» Вопрос о необходимости и полезности художественных произведений», — пишет А. Блок в 1908 году. Это вопрос, из-за которого «идет борьба не на жизнь, а на смерть в наших долинах»,.— говорит он и призывает художников стремиться к той вершине, где «чудесным образом подают друг другу руки заклятые враги: красота и польза» («Три вопроса»). Собственно, Блок тут развивает мысли, прозвучавшие в 60-е годы в статьях Достоевского, Н. Страхова, А. Григорьева, В. Боткина, А. Дружинина.

Затем, в советское время, в эпоху социалистического реализма, критерий полезности в оценке художественных произведений становится решающим— происходит губительное для искусства разделение и противопоставление понятий красоты и пользы.

2. В 60-е годы Фет оказался в центре споров о назначении поэзии. Недаром Достоевский в своей полемической статье «Р.-бов и вопрос об искусстве» в качестве примера «чистой поэзии» приводит ставшее одиозным из-за издевок критиков стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье...». Не случайно В. Боткин первую часть статьи «Стихотворения А. А.. Фета» посвящает разъяснению и утверждению своих идей о назначении поэзии.

В оценке творчества Фета проявились полярные точки зрения. «Фет — поэт единственный в своем роде, не имеющий равного себе ни в одной литературе, и он намного выше своего времени, не умеющего его оценить» — так писал А. К. Толстой (письмо Б. Марковичу, 8 июня 1863 г.). Но не один А. К. Толстой так считал, Фета высоко ценили и Тургенев, и Достоевский, и Л. Толстой, и А. Григорьев, и В. Боткин, и А. Дружинин. Последний писал в 1856 году: «Подобной высокой, безграничной, волшебной, изумительной поэзии надо поискать и поискать во всех европейских литературах... поэт нов и оригинален, муза его глубока и по временам туманна. Над многими стихотворениями Фета надо будет задуматься — тем самым эти стихотворения и прекрасны» («Стихотворения А. А. Фета»).

3. Для демократической критики стихотворения Фета — образец безмыслия, пустоты, бессодержательности. Даже Щедрин, который начинает свою рецензию на книгу Фета с признания, что «большая половина его стихотворений Дышит самою искреннею свежестью, а романсы его распевает чуть ли не вся Россия», пишет о поэзии Фета в презрительно-ироническом тоне. Щедрин укоряет Фета в недомыслии («Слабое присутствие сознания составляет отличительный признак этого полудетского миросозерцания»); и в отсутствии серьезных общественных мотивов («Поэтическую трапезу А.Фета, за весьма редкими исключениями, составляют: вечер весенний, вечер летний, вечер зимний, утро весеннее, утро летнее, утро зимнее— затем кончик ножки, душистый локон и прекрасные плечи. Понятно, что такими кушаньями не объешься...» («Стихотворения А. А. Фета», 1863г.).

Демократическая критика формирует в общественном сознании представление о Фете как о поэте, далеком от жизни, пустом, бессодержательном, творчество которого доказывает несостоятельность идеи «чистого искусства».

Отношение к Фету, сложившееся в демократической критике в 60-е годы прошлого века, давало себя знать и в советское время. В течение многих десятилетий его поэзии отводилось место где-то на задворках литературы, ведь в ней не было того, что только и ценилось в литературе — гражданского пафоса, дидактизма, «активной жизненной позиции». В программе преподавания литературы для средней школы 1965 года нет ни Фета, ни Тютчева. В школьном учебнике по русской литературе Д. Я. Зерчанинова и А. А. Райхина (М., 1964) о Фете говорится, что «ему были чужды душевные бури и тревоги», что «между вольнолюбивой поэзией друга декабристов Пушкина, чей «неподкупный голос» «был эхом русского народа», и оторванной от жизни поэзией Фета — непроходимая пропасть».

Даже в книге К. Чуковского «Мастерство Некрасова» (1952) Фет причисляется к «ликующим, праздно болтающим», потому что у него, «как у всех пассажиров привилегированного первого класса, представление о железной дороге связано... с представлением о барском комфорте». К. Чуковский пишет так, чтобы подчеркнуть значение некрасовской «Железной дороги», стихотворения действительно замечательного. Но для этого не требовалось прибегать к столь натянутым, неправомерным сопоставлениям, впрочем, весьма характерным, ставшим расхожими в ту пору.

5. В 60-е годы XIX века поэзия Фета стала излюбленной мишенью для пародий. Д. Минаев пишет две пародии на раннее стихотворение Фета «Серенада». Одна из них заканчивается выводом, отражающим уже широко распространенное мнение о Фете как о бездумном, «беспроблемном» поэте:

Пародии Д. Минаева на стихотворения Фета «Уснуло озеро; безмолвен черный лес...» и «В долгие ночи, как вежды на сон не сомкнуты...» представляют собой эти стихотворения, переписанные без изменений в обратном порядке, т.е. от последней строки к первой (смотри об этом статью М. Гаспарова «Уснуло озеро» Фета и па-линдромон Минаева»). Цель пародии Н. Добролюбова, опубликованной в «Свитке» и представляющей собой безглагольное стихотворение, как и фетовский «Шепот, робкое дыханье...», — высмеять любовную лирику Фета:

Ясно, что автор пародии хочет представить лиризм Фета слащавой сентиментальностью, бытовые подробности — безвкусицей, откровенность — пошлостью.

Надо сказать, что Фет спровоцировал поток насмешек в немалой степени своими статьями 1863 года весьма ретроградного характера, в которых он жаловался на трудности хозяйственной жизни помещика после отмены крепостного права. Д. Минаев в связи с этим в цикле «Лирические песни с гражданским отливом» пародирует, как и Добролюбов, «Шепот, робкое дыханье...», но под иным углом зрения, с иной целью:

6. Самым непримиримым борцом против «чистого искусства» был Д. Писарев, он занимал крайнюю позицию в отношении поэзии Фета, которую называл «миндальным печеньем» («Московские мыслители», 1864г.). «Никто, конечно, не упрекнет гг. Фета, Мея и Полонского в том, что они были глубокие мыслители, — иронизирует Писарев. — ...Им доступны только треволнения их собственного узенького психического мира; как дрогнуло сердце при взгляде на такую-то женщину, как сделалось грустно при такой-то разлуке... все это выходит иногда очень мило, только уж больно мелко— кому до этого дело и кому охота вооружаться терпением и микроскопом, чтобы сразу несколько десятков стихотворений следить за тем, каким манером любит свою возлюбленную г. Фет... поучитесь-ка получше, гг. лирики, почитайте да подумайте! Ведь нельзя, называя себя русским поэтом, не знать того, что наша эпоха занята интересами, идеями, вопросами гораздо пошире и поважнее ваших любовных похождений и нежных чувствований» («Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861 г.).

Со временем нападки Писарева на Фета становятся все более резкими и оскорбительными. В 1864 году он пишет, что стихи Фета могут пригодиться разве что «для склеивания под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы. Г. Фет унизится таким образом до того, что в первый раз станет приносить своими произведениями некоторую долю практической пользы» («Цветы невинного юмора», 1864г.).

Характерно, что полное неприятие поэзии Фета присуще еретику, который вообще совсем не донимает и не чувствует поэзии, который писал «разоблачительные» статьи о лирике Пушкина и «Евгении Онегине», статьи, которые, кстати, не стал печатать некрасовский «Современник». Писарев предлагает читателям: «... попробуйте... переложить два-три хорошеньких стихотворения Фета, Полонского, Щербина... в прозу и прочтите их таким образом. Тогда всплывут наверх, подобно деревянному маслу, два драгоценные свойства этих стихотворений: во-первых, неподражаемая мелкость основной идеи и, во-вторых, колоссальная напыщенность формы». Предложение нелепое, обнаруживающее полную поэтическую глухоту автора, его неспособность воспринимать поэзию.

7. Некрасов, в отличие от Писарева, высоко оценивал поэзию Фета. В 1854 году (до прихода в журнал «Современник» Чернышевского и Добролюбова) он писал: «...У нас есть г. Фет, поэт с дарованием в высшей степени самобытным и симпатичным. Что-то сильное и свежее, чисто поэтическое, без всяких посторонних примесей, ярко пробивается во всем, что создает его талант» («Дамский альбом»).

Правда, уже в 1856 году, когда Некрасов в программном стихотворении «Поэт и гражданин» написал, что «в годину горя» стыдно поэту

он имел в виду Фета, быть может, его в первую очередь. Стыдно — значит, безнравственно, дурно. Это суровый приговор. 8. Достоевский в статье «Г. —бов и вопрос об искусстве» тоже говорит о суровом приговоре читателей поэту, который после страшного лиссабонского землетрясения напишет про шепот, робкое дыхание, трели соловья: они «тут же казнили бы всенародно, на площади, своего знаменитого поэта». И можно понять, считает Достоевский, тех критиков и читателей, которые требуют от поэта непосредственного отклика на события «в годину горя». Но правы ли они? Ведь общее мнение не всегда верно в отношении искусства: «тут могут быть большие ошибки, капитальные уклонения — примеры были: масса иногда в данный момент и не знает, чего ей нужно, что именно надо любить, чему симпатизировать».

Поэтому в притче о лиссабонцах у Достоевского говорится, что «поэта-то они бы казнили, а через тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на площади памятник за его удивительные стихи вообще и за «пурпур розы» в частности... Поэма, за которую казнили поэта... принесла, может быть, даже и не малую пользу лиссабонцам, возбуждая в них потом эстетический восторг и чувство красоты, и легла благотворной росой на души молодого поколения». Таким образом Достоевский вступает в спор о пользе и красоте с теми, кто отвергал стихи Фета, считая их бесполезным вздором.

Здесь наглядно проступает то, что в понимании сути искусства, в подходе к миру и человеку объединяет Фета и Достоевского. Прежде всего это роль, которую играет красота в жизни человека, человечества. Достоевский в своей статье приводит полностью антологическое стихотворение Фета «Диана», потому что в этом стихотворении он видит «энтузиазм... пред идеалами красоты, созданными прошедшим и оставленными в вековечное наследство», тоску по идеалу, которого «в муках добиваемся». «Строки этого стихотворения, — пишет Достоевский, — полны такой страстной жизненности, такой тоски, такого значения, что мы ничего не знаем более сильного, более жизненного во всей нашей русской поэзии». Фет обладает способностью извлекать красоту из окружающей его жизни. Его стихотворения передают читателю острое, живое чувство прелести жизни — очарование земли, природы, любви, искусства.

Фет в статье «О стихотворениях Тютчева» (1859) пишет, что «художнику дорога только одна сторона предметов: их красота. Красота разлита по всему мирозданию и, как все дары природы, влияет даже на тех, которые ее не сознают, как воздух питает и того, кто, быть может, и не подозревает о его существовании». Мысль Фета о влиянии красоты на человека, о ее ничем не заменимой роли очень близка Достоевскому. «Потребность красоты и творчества, воплощающего ее, — утверждает Достоевский в статье «Г.—бов и вопрос об искусстве», — неразлучна с человеком, и без нее человек, может быть, не захотел бы жить на свете». Ту же мысль в «Бесах» писатель вкладывает в уста Степана Трофимовича, вступающего в спор с нигилистами: «Да знаете ли вы, что без англичан еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком невозможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете. Вся тайна тут, вся история тут. Сама наука не простоит без красоты, обратится в хамство».

Поэтому искусство, пробуждая в людях чувство красоты, не может быть бесполезным. В своей статье Достоевский пишет: «В этом смысле мы идем даже дальше Г.—бова в его же идее: он признает, что существует бесполезное искусство, чистое искусство, не современное и не насущное, и ополчается на него. А мы не признаем совсем такого искусства». Поэзия Фета как подлинное искусство всегда насущна и всегда современна. Только черни, по мнению Пушкина, было непонятно «какая польза в Тициановой Венере и в Апполоне Бельведерском» («О народной драме и драме «Марфа Посадница», 1830).

9. Лев Толстой обратил внимание на стихи Фета еще в 50-е годы. Прочитав стихотворение «Еще майская ночь», он писал Боткину: «Прелестно! И откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов».

В 60—70-е годы Толстой и Фет активно переписывались, Толстой восторженно отзывался о многих стихотворениях Фета («После бури», «В дымке-невидимке...», «Среди звезд»). Живой взаимный интерес к творчеству друг друга свидетельствует о том, что у них было немало общего.

а) Толстому было дано умение улавливать и передавать тончайшие оттенки душевной жизни человека, раскрывать сложные, противоречивые чувства — то, что Чернышевский назвал «диалектикой души». В поэзии Фета тоже раскрываются глубины душевной жизни человека, сложные смутные переживания.

О строках из стихотворения Фета «Старый парк» (1853 г.):

А. В. Чичерин пишет, что в них ощущается «и осенняя грусть, и неизбежность расставания, и ясное предчувствие конца, такое понимание, изображение смерти, какому мог бы позавидовать и Лев Толстой» («Сила поэтического слова», 1985 г.).

Фету удается передать в стихах интуитивное, подсознательное, передать то неясное, скрытое, затаенное, что можно выразить, как он считал, лишь языком поэзии, где значащими являются не только слова, но и звуки, интонация, музыка. Он писал:

Лишь поэт может «шепнуть о том, пред чем язык немеет...» («Одним толчком согнать ладью живую...», 1887г.).

Толстой добивался в прозе глубочайшего проникновения во внутренний мир человека. Присущая Толстому смелая откровенность, предельная искренность в передаче чувств, сложных и противоречивых, отличает и многие стихотворения Фета («Полуночные образы реют...», 1843г.; «О, долго буду я в молчаньи ночи тайной...», 1844г.; «Когда мои мечты за гранью прошлых дней...», 1844г.; «Странное чувство какое-то в несколько дней овладело...», 1847г.; «Непогода — осень — куришь...», 1847г.; «Пчелы», 1854г.; «Томительно, призывно и напрасно...», 1871г.; «Что ты, голубчик, задумчив сидишь...», 1875 г.; «В страданьи блаженства стою пред тобою...», 1882г.; «На кресле отвалясь, гляжу на потолок...», 1890г.; «Мы встретились вновь после долгой разлуки...», 1891 г.; «Не отнеси к холодному бесстрастыо...», 1892 г.).

б) Фет, как и Толстой, передает развитие чувства, изменение настроения, взросление души («Чем тоске я не знаю помочь...», 1862г.; «Встает мой день, как труженик убогой...», 1865г.; «Всю ночь гремел овраг соседний...», 1872 г.;«Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали...», 1877г.; «Ты отстрадала, я еще страдаю...», 1878г.; «Ты помнишь, что было тогда...», 1885г.; «Я потрясен, когда кругом...», 1885 г.). Стихотворение «Измучен жизнью, коварством надежды...» (1864г.) начинается трагическими строками, но развитие мысли и чувства приводит к просветлению, которое звучит в последней строке: «Легко мне жить и дышать мне не больно».

в) И Фету, и Толстому удается «остановить» и запечатлеть мгновение, мимолетный момент душевного состояния человека, жизни природы. В этом стремлении сохранить, запечатлеть каждый миг быстротекущей жизни — любовь. ко всему земному, жизнеутверждение. Ощущение полноты жизни, умение увидеть, что каждый ее миг может заключать в себе бесконечно много, отличающее мировосприятие Наташи Ростовой, присуще самому Толстому. Свойственно оно и Фету. Многие его стихотворения представляют запечатленное мгновение душевной жизни человека («Летний вечер тих и ясен...», 1847г.; «Какое счастие: и ночь, и мы одни....», 1854г.; «Что за ночь! Прозрачный воздух скован...», 1854г.; «В темноте на треножнике ярком...», 1856г.; «Еще акация одна...», 1859г.; «Я повторял: когда я буду...», 1864г.; «Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок...», 1885 г.).

г) В стихотворениях Фета, как правило, нет «зарисовок», он в своих лирических стихах не описывает природу, а передает чувство, которое она вызывает; в восприятии природы у него раскрывается жизнь человеческой души («Я пришел к тебе с приветом...», 1845г.; «Вечер», 1855г.; «Какая грусть! Конец аллеи...», 1862 г.;«Это утро, радость эта...», 1881 г.). Природа в лирике Фета неотделима от переживаний человека, жизнь природы и жизнь души неразрывно связаны («Шепот, рббкое дыханье...», 1850г.; «Растут, растут причудливые тени...», 1853г.; «На стоге сена ночью южной.,.», 1857 г.; «Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури ...», конец 60-х гг.; «В дымке-невидимке...», 1873г.). Образы природы у Фета часто символичны, символы устанавливают связь между жизнью природы и человека («Тополь», 1859 г.; «Ярким солнцем в лесу пламенеет костер...», 1859г.; «Одинокий дуб», 1873г.; «Бабочка», 1884 г.; «Ель рукавом мне тропинку завесила...», 1891г.).

Нечто близкое Фету есть в изображении природы и человека у Толстого. Б. Эйхенбаум в книге «Лев Толстой. Семидесятые годы» (1974 г.) пишет, что «знакомство с поэзией Фета сообщает толстовской «диалектике души» особый лирический тон, прежде отсутствовавший». Он,считает, что мысли раненого Андрея, лежащего на Аустерлицком поле, — «это скачок в лирику— нечто вроде стихотворной цитаты». Эпизод, когда князь Андрей по дороге в Отрадное видит дуб, отказывающийся зеленеть, Б. Эйхенбаум называет «лирической вставкой, «стихотворением в прозе», написанным по методу Фета... Возможно, что здесь даже прямо откликнулось стихотворение Фета «Одинокий дуб», — отмечает исследователь. — Символика фетовских пейзажей... переплетающая душевную жизнь с жизнью природы, отразилась в «Анне Карениной». Ночь, проведенная Левиным на копне и решившая его дальнейшую судьбу, описана последам фетовской лирики». Б. Эйхенбаум устанавливает параллель между этим эпизодом «Анны Карениной» и стихотворением Фета «На стоге сена ночью южной...». Толстой, как и Фет, изображая природу, часто отказывается от описаний, он раскрывает душевное состояние человека, воспринимающего природу. Так, прекрасная лунная ночь в Отрадном не описывается, мы ее переживаем вместе с Наташей, сидящей на окне, и князем Андреем, который слышит голос Наташи.

10. Дальнейшая судьба поэтического наследия Фета подтвердила правоту тех современников поэта, которые высоко оценивали его стихи, его талант, — правоту Л. Толстого, Достоевского, А. Григорьева, В. Боткина, А. Дружинина, А. К. Толстого.

В XX веке внимание и интерес к поэзии Фета возрастают, творчество его не только пользуется популярностью у читателей, но и оказывает большое влияние на поэтов. В. Соловьев посвящает Фету два стихотворения. А. Блок в предисловии к сборнику «За гранью прошлых дней» (1919 г.) пишет: «Заглавие книжки заимствовано из стихов Фета, которые некогда были для меня путевой звездой». В «Наброске статьи о русской поэзии» А. Блока (Дневник, 1901— 1902 гг.) говорится: «Мы даже не задаемся целью описать всего Фета. Это значило бы — желать исчерпать неисчерпаемое... Мы можем схватить одно излюбленное, давно грезящееся. К такому относится, среди другого, стихотворение «О, не зови», содержащее в себе несметные откровения».

Несомненно влияние лирики Фета' на музыкальный, напевный стих К. Бальмонта. Глубо^ кий психологизм, нераздельное восприятие человека и природы, найстойчивое стремление уловить и представить красоту, которая «в этом мире разлита», — все это в поэзии Анненского восходит к традиции Фета. Близка поэзии Фета и проза Бунина. Недаром герой романа «Жизнь Арсеньева», у которого очень много общего с автором, говорит о том, как много для него значат стихи Фета. О. Мандельштам в «Заметках о поэзии» (1923 г.) писал: «Когда явился Фет, русскую поэзию взбудоражило серебро и колыханье сонного ручья, — а уходя, Фет сказал:

Эта горящая соль каких-то речей, этот посвист, щелканье, шелестение, сверкание, плеск, полнота жизни, половодье образов и чувств с неслыханной силой воспрянули в поэзии Пастернака».

И мы, пережившие общественные «землетрясения», как и лиссабонцы из притчи Достоевского, испытываем сегодня острую потребность в поэзии Фета, способны оценить ее неувядающие достоинства. Это поэзия, очищающая души, гармонизирующая внутренний мир человека.

Я люблю мир, преображенный поэзией Федора Ивановича Тютчева. Все материальное вокруг меня как бы оживает, одухотворяется, становится ближе и роднее сердцу. Но я не сразу полюбил этого поэта. Вообще я считаю, что Тютчев — поэт для узкого круга читателей в хорошем смысле этого слова. То есть — для читателя тонкого, думающего, смотрящего на мир под определенным углом зрения. Я бы добавил: еще и определенного душевного темперамента. По словам А. Фета, лирический герой Тютчева предлагает читателю «утонченный жизни свет». Говорилось это с некоторой претензией, с намеком на определенную замкнутость круга поэтических движений души Тютчева. Но мне кажется, что как раз в этом и есть главное достоинство лирики Тютчева.

В наши дни ясно, что Тютчев занял в русской литературе место, на которое он и претендовал при жизни. Слава Богу, все споры о его значении для России прекратились, и теперь его только читают, наслаждаясь высокой поэзией его чувств.

Итак, поэзия Тютчева — несомненная вершина в череде вершин русской поэзии. Мне близок поэт и своей автобиографичной лирикой. По его стихам можно прочитать его судьбу. Мы знаем всех женщин, которых он любил и которым посвящал стихи. Но понятие автобиографичности лирики Тютчева, конечно, относительное. Так, например, общность мотивов, обнаруживающихся в ранних стихотворениях, навеянных любовью поэта к Эрнестине Дернберг, и в стихах «денисьевского цикла», говорит о том, что у поэта всегда две автобиографии: одна — физическая, другая — духовная.

Тютчев в любовной лирике словно купался душой в потоках волшебного света. Ясное и нежное чувство всегда присутствовало в его стихах. Особенно ярко из всех движений влюбленной души он изображал предчувствие свиданий с любимой женщиной. Все, что в эти мгновения окружало поэта в физическом мире, приобретало свойства возвышенной человеческой души: и цветы на подоконнике, и теплый летний ветерок, и лазурное небо — все томилось и предрекало встречу с любимой:

В Тютчеве меня поражает также непреходящая сила его любовных чувств. Огонь этого чувства горел в душе поэта до последних его дней нагземле. В возрасте, для многих мужчин уже не обещающем страстных взлетов души, Тютчев после многолетней разлуки вновь влюбился с пылкостью юноши, и русская поэзия обогатилась прекрасным стихотворным признанием в любви:

Своеобразие лирики Тютчева заключается, на мой взгляд, еще и в его устремлении к горним силам. Как говорил Н. В. Гоголь, к «неземной» воле. Для его лирического героя были естественными вопросы:

Мне кажется, что Тютчев очень внимательно и вдумчиво следил за творчеством Василия Андреевича Жуковского. Рискну предположить, что Жуковский был его духовным учителем более, чем Пушкин.

Подтверждением этого для меня служит стихотворение «Все пошлое и ложное ушло так далеко...».

Мотив явно родственен стихотворению Жуковского «Все близкое мне зрится отдаленным...». Ну что ж, метафизические опыты никогда не вредили поэзии. Я привел далеко не полный перечень достоинств поэзии Тютчева, но мне он более всего дорог своей потрясающей памятью сердца, любовью к Отечеству, к умному сердцу человека. В этом — его поэзия, он сам и его — наше будущее

У Афанасия Фета была необычная, сложная, во многом весьма драматическая судьба. Незаконнорожденный сын богатого помещика Шеншина, он всю жизнь стремился укрепить свой социальный статус, вернуть утраченные им в отроческие годы потомственное дворянство и фамилию. Старательный офицер и деятельный помещик, Фет стал для русской литературы первооткрывателем утонченной воздушности природной лирики, в идеале воплотившейся в стихотворениях символистов и отчасти акмеистов.

Древние говорили: поэтами рождаются. Фет действительно родился поэтом. «Замечательная художественная одаренность, — писал академик Д. Д. Благой, — составляла суть его сути, душу его души». Чувствительность, задушевность, утонченное восприятие всего происходящего вокруг в мире и в душе человека сделали Фета первым настоящим импрессионистом не только русской литературы, но и всего русского искусства.

Основное свойство импрессиониста — явное и сконцентрированное представление о красоте как о реально существующем элементе мира, окружающего человека. В полной мере Фет обладал им. Звуки, шорохи, мимолетные впечатления — не мотивы, а темы фетовского творчества:

Каждая мелочь, каждая — даже невзрачная — деталь природы прекрасна, потому что они составляют наш мир, а он-то и есть истинный предмет поэзии.

Фет-лирик, в противоположность Фету — трезвому хозяйственному помещику, идеалист, почти романтик. В этом он схож с Жуковским. Однако, в отличие от Жуковского, в стихах Фета нет ничего потустороннего, нереального, фантастического. Фетовская красота — это красота природы, объективно существующей, постигаемой зрением, слухом, обонянием. Гениальность Фета заключается в том, что он сумел отыскать в реальной повседневности, которая никогда не вдохновляла стихотворцев, поэтическое. Это обескураживало большинство его современников. Наверное, поэтому некоторые стихотворения Фета вызвали поток всевозможного рода пародий и стихотворных издевок. А Фет продолжал писать по-своему, оставался верен себе, своему дарованию, поэтому он большой поэт, а его оппонентов теперь никто, кроме исследователей фетовского творчества, не знает.

Стихи Фета несут в себе гармонию драматического человеческого бытия и рожденную этой гармонией волшебную музыку, удивительную внутреннюю мелодию. Они стали основой для многих популярных романсов. Вспомним:

Не случайно Фет был широко известен прежде всего как автор задушевных песен. Как правило, популярность приходила к импрессионистам поздно. Наверное, потому, что их творения, в том числе произведения Фета, нельзя рассматривать с близкого расстояния, в упор, нужна дистанция — и, конечно, не столько пространственная, сколько временная. Чтобы Россия по-настоящему открыла Фета для себя и для мира, понадобилось несколько десятилетий. Тогда был осознан подлинный масштаб его поэтических достижений. В сущности, Фета нам «подарили» Анненский и Брюсов. Именно они своими стихами помогли понять суть фетовского творчества, подсказали, что она — в импрессионизме.

Казалось бы, что импрессионизм Фета не соответствовал современной поэту социально-политической обстановке. Народникам и социалистам, задававшим тон в общественной жизни, более близко было иное литературное направление — реализм, прямая гражданственность, социальная проблематика. То, что не требовало времени и духовных усилий на всматривание, вслушивание. Импрессионизм не может работать на злобу дня, служить сиюминутным прагматическим задачам. И поэзия Фета — это искусство ради искусства, если не понимать эту формулу примитивно. Ведь подлинное искусство создается без стремления угодить читателю, зрителю, слушателю. Так писал свои стихи Фет, воплощая пушкинское понимание творческой свободы, не желая «зависеть от царя, зависеть от народа». Когда многие поэты, в том числе и крупные, были поглощены злобой дня, Фет размышлял о другом:

Эти думы о мире, о природе, о жизни, о человеке, о Боге раздражали многих современников Фета, казались им никчемными, праздными. Но ими живет человек во все времена, и поэзия, рожденная ими, долговечна.

Фет умер в забвении, среди «робкого дыханья» тишины. Его голос зазвучал в полную силу позднее, в «серебряный век». Дистанция, отделявшая его от современников, была пройдена, на первый взгляд хаотично разбросанные по холсту текста мазки слов и образов были наконец собраны в единую замечательную картину великого художника. Так Россия узнала Фета.

Айхенвалъд Ю. Тютчев // Силуэты русских писателей. М., 1994.

Барковский Н. Ф. И. Тютчев // О русской литературе. Л., 1985.

Бухштаб Б. Тютчев // Русские поэты. Л., 1970.

Благой Д. Д. Гениальный русский лирик // Литература и действительность: Вопросы теории и истории литературы. М., 1959.

Распаров М. Композиция пейзажа у Тютчева // Тютчевский сборник. Таллин, 1990.

Гиппиус В. Ф. И. Тютчев // От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966.

Гудзий Н. Тютчев в поэтической культуре русского символизма // Известия по русскому языку и словесности АН СССР. М., 1931. Т. 3.

Кожинов В. В. Тютчев. М., 1988.

Козырев Б. Письма о Тютчеве // Лит. наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1.

Лотман Ю. Поэтический мир Тютчева // Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1993. Т. 3.

Мамин Е. Философская лирика Тютчева // Русская философская поэзия. М., 1976.

Петров А. Личность и судьба Ф.Тютчева. М., 1992.

Петрова И. Мир, общество, человек в лирике Тютчева // Лит. наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1.

Пигарев К. Жизнь и творчество Тютчева. М., 1962.

Соловьев В. Поэзия Ф. И. Тютчева // Литературная критика. М., 1990.

Тынянов Ю. Тютчев и Гейне // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

Чагин Г. «О ты, последняя любовь...»: Женщины в жизни и поэзии Ф.И.Тютчева. Л., 1996.

Чичерин А. В. Тютчев // Очерки истории литературного стиля. М., 1985.

Эйхенбаум Б. Пушкин, Тютчев, Лермонтов // О поэзии. Л., 1969.

Фет А. Воспоминания // В 3 т. М., 1992 (репринтное воспроизведение книги, вышедшей в 1890—1893 гг.).

Айхенвальд Ю. Фет // Силуэты русских писателей. М., 1994.

Бальмонт К. Звездный вестник (Поэзия Фета): Избранное. М., 1980.

Благой Д. Д. Мир как красота: О «Вечерних огнях» А. Фета // Фет А. А. Вечерние огни. М., 1979.

Блок А. А. Дневник. Декабрь 1901 — январь 1902. Набросок статьи о русской литературе // Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982. Т. 5.

Блок Г. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета. Л., 1924.

Боткин В. Стихотворения А. Фета // Литературная критика. Публицистика. Письма. М., 1984.

Бухштаб Б. А. А. Фет // Фет А. А. Стихотворения и поэмы. Л., 1986. (Библиотека поэта. Большая серия).

Распаров М. Фет безглагольный. «Уснуло озеро» Фета и палиндромов Минаева // Избранные статьи. М., 1995.

Гинзбург Л. О лирике. М.; Л., 1964.

Громов П. Блок. Его предшественники и современники. М.; Л., 1966.

Дарский Д. «Радость земли»: Исследование лирики Фета. М., 1916.

Дружинин А. Стихотворения А. А. Фета // Прекрасное и вечное. М., 1988.

Жирмунский В. Гете в русской литературе. Л., 1937.

Переписка И. С. Тургенева: В 2 т. М., 1986. Т. 1.

Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями: В 2т. М., 1978.

Литературное наследство. М., 1935. Т. 22—24.

Чичерин А. В. Движение мысли в лирике Фета // Сила поэтического слова. М., 1985.

Чичерин А. В. Фет // Очерки по истории русского литературного стиля. М., 1985.

Эйхенбаум Б. Фет // О поэзии. Л., 1969.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки