1821, 30 октября (11 ноября) В Москве на улице Новая Божедомка (ныне ул. Достоевского, д. 2), в казенной квартире лекаря Мариинской больницы для бедных Московского воспитательного дома родился Федор Михайлович Достоевский. Отец Михаил Андреевич (1789— 1839), штаб-лекарь, мать Мария Федоровна (урожд. Нечаева) (1800—1837). Кроме Федора и старшего брата Михаила в семье родилось еще пятеро детей.

4 (16) ноября Крестины Достоевского.

1828, 28 июня (10 июня) Определением Московского депутатского собрания Достоевский записан в третью часть родословной книги московского потомственного дворянства.

1831 М. А. Достоевский покупает село Даровое в Тульской губернии Каширского уезда, в 150км от Москвы.

1834 Достоевские Федор и Михаил поступают в пансион Л. И. Чер-мака на Новой Басманной ул.

1837, 27 февраля (11 марта) Умирает мать Достоевского.

В марте Достоевский узнает о гибели Пушкина.

Май Отъезд Достовеского с отцом и старшим братом в Петербург для поступления в Главное инженерное училище. В июне М. А. Достоевский уезжает обратно в Москву. Больше сын с отцом не встречался.

1839, июнь Умирает М. А. Достоевский. 1841, август Достоевский произведен в полевые инженер-прапорщики и переведен в нижний офицерский класс. Он получает возможность жить вне стен инженерного училища. Снимает квартиру на Караванной улице близ Манежа.

1844, январь Достоевский переводит «Евгению Гранде» Бальзака. Зимой задуман роман «Бедные люди». Август Достоевский подает прошение об отставке.

1845, конец мая Достоевский читает «Бедные люди» Григоровичу. Тот советует показать роман Некрасову и относит ему рукопись.

1846, январь Выходит «Петербургский сборник», издаваемый Н. Некрасовым, в котором опубликован роман Достоевского «Бедные люди». Февраль В «Отечественных записках» опубликован «Двойник».

Октябрь В № 10 «Отечественных записок» напечатан рассказ Достоевского «Господин Прохарчин». Достоевский «окончательно» ссорится с «Современником» в лице Некрасова.

Декабрь Достоевский работает над «Неточкой Незвановой».

1847, январь Выходит №1 «Современника», где опубликован «Роман в 9 письмах». Достоевский бывает на пятницах М. В. Петрашевско-го, пользуется его библиотекой. Октябрь В «Отечественных записках» начинает печататься повесть Достоевского «Хозяйка». Роман «Бедные люди» выходит отдельным изданием.

1848, январь Выходит №1 «Отечественных записок» с рассказом Достоевского «Чужая жена». В №2 «Отечественных записок» — повесть «Слабое сердце».

Декабрь Выходит № 12 «Отечественных записок» с повестью «Белые ночи» и рассказом «Ревнивый муж». Достоевский сближается со Н. А. Спешневым.. Под руководством Спешнева организуется особое тайное общество, куда вошли наиболее решительные петрашевцы: Достоевский, Н. А. Мордвинова, Н. А. Момбелли, П. Н. Филиппова, Н.П. Григорьева, В. А. Милютина. Общество ставит своей задачей «произвести переворот в России».

1849, январь В № 1 «Отечественных записок» начинает публиковаться роман Достоевского «Неточка Незванова». Достоевский предлагает А. Н. Майкову вступить в «особое тайное общество с тайной типографией», во главе которого стоит Н. А. Спешнев.

23 апреля (5 мая) Рано утром Достоевского арестовывают. По ошибке вместо М. М. Достоевского арестовывают младшего брата, А. М. Достоевского. Всего арестовано «36 человек разного звания». Достоевский заключен в камеру № 9 «секретного дома» Алексеевско-го равелина.

Ноябрь Приговор военно-судной комиссии: «...за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, — лишить ... чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Николай! утверждает приговор, измененный генерал-аудиториатом, Достоевскому — четыре года каторги, потом рядовым. Но помилование должно быть объявлено «лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни».

22 декабря (3 января) Казнь на Семеновском плацу. Приостановка казни и чтение рескрипта о помиловании.

1850 Достоевский в дороге из Петербурга в Тобольск. В Тобольске его и Дурова посещают жены декабристов: Н. Д. Фонвизина и П. Е. Анненкова с дочерью. Фонвизина дарит Достоевскому Евангелие со спрятанными в переплете 10 рублями. Устраивает встречу с ранее прибывшими Спешневым, Григорьевым, Львовым, Петрашевским, Толлем. В конце января Достоевский и Дуров прибывают в Омскую крепость.

1850—1854 Достоевский — каторжанин Омской крепости.

1854, январь Достоевский выходит из острога. Зачислен в войска. Отдельного сибирского корпуса рядовым.

Февраль Достоевский отправляется в Семипалатинск, в 7-й Сибирский линейный батальон.

Весна Достоевский знакомится с семьей Исаевых: А. И. Исаевым и Марией Дмитриевной, его женой, их сыном.

1855, март В связи с «высочайшим манифестом», ознаменовавшим восшествие на престол Александра II, опубликован приказ о «льготах и милостях» к «впавшим в преступления лицам Военного ведомства».

Август Умер А. И. Исаев. Достоевский всячески старается помочь вдове.

1856 Знакомство и дружба с Ч. Ч. Ва-лихановым.

Ноябрь Достоевский делает официальное предложение М. Д. Исаевой и получает ее согласие на брак.

1857 6(18) февраля Достоевский венчается с М. Д. Исаевой. На обратном пути из Кузнецка с Достоевским случается сильнейший припадок, врач констатирует «настоящую падучую». Указом от 17 (29) апреля Достоевскому возвращено потомственное дворянство. Это дает ему возможность публиковать свои произведения. В № 8 «Отечественных записок» напечатан «Маленький герой».

1858 Достоевский получает аванс от «Русского слова», ведет переговоры с «Русским вестником». Достоевский подает прошение об отставке. Осенью М. М. Достоевский получает разрешение на издание журнала «Время».

1859 В № 3 «Русского слова» опубликована повесть «Дядюшкин сон». Достоевский получает долгожданную отставку. Ему разрешен въезд в С.-Петербургскую и Московскую губернии. Установлен секретный надзор. Местом жительства Достоевский избирает Тверь. ^

Ноябрь Достоевскому разрешено иметь жительство в Петербурге.

Декабрь Достоевский с семьей приезжает в Петербург.

1860, сентябрь Выходят «Сочинения Ф. М. До-стоевского» в двух томах. В газете «Русский мир» опубликованы «Введение» и 1-я глава «Записок из Мертвого дома».

1861, январь Выходит № 1 журнала «Время», где помещена первая часть романа «Униженные и оскорбленные». Продолжается публикация «Записок из Мертвого дома» в «Русском мире».

Февраль В № 2 «Времени» печатается вторая часть «Униженных и оскорбленных» (публикация будет продолжаться по № 7 включительно) и продолжение «Ряда статей о русской литературе»: «Г-н —бов и вопрос об искусстве». «Время» уведомляет читателей, что «Записки из Мертвого дома» целиком будут напечатаны на его страницах (1861, № 4, 9—11; 1862, № 1—3, 5, 12). Роман «Униженные и оскорбленные» выходит отдельным изданием.

1862 «Записки из Мертвого дома» выходят отдельным изданием.

7 (19) июня Достоевский в первый раз выезжает за границу. В Висбадене играет в рулетку.

1863, февраль Достоевский избран в члены комитета Литературного фонда и становится его секретарем.

1864, январь М. М. Достоевский получает раз-решение издавать журнал «Эпоха». В марте выходит сдвоенный номер журнала с «Записками из подполья» (окончание в № 4). 15 (27) апреля Умирает М. Д. Достоевская. До-стоевский возвращается в Петербург.

10 (22) июля Умирает М. М. Достоевский, Достоевский продолжает издание «Эпохи», принимая на себя долги брата.

1865 В № 2 «Эпохи» печатается рассказ Достоевского «Необыкновенное событие, или Пассаж в пассаже...». Этот номер стал последним, издание возобновлено не было. Достоевский выходит из комитета Литературного фонда.. Писателя преследуют кредиторы.

29 июля (10 августа) Достоевский приезжает в Висбаден и проигрывается в рулетку.

1866 С январского номера «Русского вестника» начинает печататься «Преступление и наказание».

4 (16) октября К Достоевскому приходит

А. Г. Сниткина, двадцатилетняя ученица директора курсов стенографии, будущая жена и ангел-хранитель Достоевского.

8 (20) ноября Достоевский делает предложение А. Г. Сниткиной, пришедшей для работы над последней частью «Преступления и наказания». Она с радостью соглашается.

1867, 15 (27) февраля В Троицком (Измайловском) соборе венчание Достоевского и Анны Григорьевны.

Март «Преступление и наказание» выходит отдельным изданием.

Апрель Достоевский и Анна Григорьевна уезжают за границу, как предполагалось, ненадолго. Однако вернутся они лишь в июле 1871 г.

1868 В № 1 «Русского вестника» начинается публикация романа «Идиот».

22 февраля (5 марта) У Достоевских в Женеве родилась дочь Софья.

12 (24) мая Дочь умирает. Достоевский глубоко переживает ее смерть.

1869, январь Достоевский заканчивает роман «Идиот».

14 (26) сентября Родилась дочь Любовь.

21 ноября (3 декабря) Под Москвой, в парке Петровской земледельческой академии, пятью членами тайного общества «Народная расправа» во главе с С. Г. Нечаевым убит член общества и слушатель академии И. И. Иванов. Это происшествие послужит внешним сюжетом в романе Достоевского «Бесы».

1871, январь В «Русском вестнике» начинает печататься роман «Бесы» (№ 1, 2, 4, 7, 9-11).

8 (20) июля Достоевские возвращаются в Петербург. Достоевский обнаруживает, что за время его отсутствия пасынок его Павел Исаев продал по частям всю его библиотеку.

16 (28) июля У Достоевского родился сын Федор. Катков отказывается печатать главу «У Тихона», набранную в декабре.

1872, май В. Г. Перов по заказу П. М. Третьякова пишет портрет Достоевского. В № 11—12 заканчивается публикация «Бесов» без главы «У Тихона».

Декабрь Достоевский принимает,на себя обязанности главного редактора «Гражданина», еженедельного журнала, издаваемого В. П. Мещерским.

1873, январь С № 1 «Гражданина» начинается публикация «Дневника писателя». В конце января выходит отдельное издание романа «Бесы».

Февраль Достоевский подносит «Бесы» в дар наследнику престола, сопровождая его письмом. Достоевский избирается членом Славянского благотворительного комитета.

Весна Хлопоты по поводу куманинского наследства. Достоевский — член Общества любителей духовного просвещения.

1874 «Идиот» выходит отдельным изданием. (Это второе издание «от автора». Впервые так были изданы в 1873г. «Бесы».)

Февраль Достоевский начинает работу над романом «Подросток».

1875, январь В «Отечественных записках» начинает печататься роман «Подросток» (№ 1, 2, 4, 5, 9, 11, 12).

10 (22) августа Родился сын Алеша.

1876, январь Выходит отдельное издание «Подростка». Достоевский начинает издавать «Дневник писателя». Январский выпуск (2000 экз.) расходится в два дня, печатается дополнительный тираж. Февральский выпуск выйдет тиражом 60QO экз. «Дневник» становится трибуной, с которой Достоевский высказывает свои самые глубокие философские, политические, исторические воззрения, рассматривая сквозь их «магический кристалл»- современность.

1877, 2 (14) декабря Достоевский избирается членом-корреспондентом императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности.

1878, январь Достоевского посещает Д. С. Арсеньев, воспитатель великих князей Сергея и Павла, и выражает от имени Александра II пожелание познакомить с ними писателя. Март Достоевский получает приглашение принять участие в Международном литературном конгрессе в Париже.

16 (28) мая Умирает сын Алеша. Июнь Достоевский совместно с Вл. С. Соловьевым предпринимают поездку в Оптину пустынь. В течение года Достоевский работает над романом «Братья Карамазовы», для чего прекращает издание «Дневника писателя».

1879 Начиная с января в «Русском вестнике» печатаются «Братья Карамазовы» (№ 1, 2, 4—6, 8—11).

Июнь Достоевский получает извещение об избрании его членом почетного комитета Международной литературной ассоциации, почетный президент — В. Гюго. Избрание состоялось на сессии Международного литературного конгресса в Лондоне.

1880 Продолжается публикация романа «Братья Карамазовы» (№ 1,4, 7—11). Достоевский посещает великого князя К. К. Романова.

5 (17) — 8 (20) июня Празднества в честь открытия в Москве памятника А. С. Пушкину.

8 (20) июня Достоевский произносит свою знаменитую речь о Пушкине.

Декабрь Выходит отдельное издание «Братьев Карамазовых».

1881 В первых числах января Достоевский начинает работу над связным текстом январского выпуска «Дневника писателя».

26 января (7 февраля) У Достоевского первое кровотечение горлом. Доктора диагностируют разрыв легочной артерии.

28 января (9 февраля) В 8 часов 36 минут вечера Федор

Михайлович Достоевский умер. Первый некролог публикует «Новое время»: «Умер не только писатель, умер учитель, умер благородный человек». И. Н. Крамской зарисовывает Достоевского на смертном одре. Л. Бернштам снимает гипсовую маску. Начиная с 30 января (11 февраля) практически все петербургские, а также московские и провинциальные газеты помещают материалы, посвященные смерти и похоронам Достоевского. Вдове и детям назначается пенсия в 2000 рублей в год по высочайшему повелению.

31 января (12 февраля) Выходит январский выпуск «Дневника писателя».

1 (13) февраля Похоронен в Александро-Невской лавре.

...Яков Петрович Полонский сам подвел Достоевского к окну, выходящему на плац, и спросил:

— Узнаете, Федор Михайлович? Достоевский заволновался...
— Да!.. Да!.. Еще бы... Как не узнать?..

И он мало-помалу стал рассказывать про то утро, когда к нему, в каземат крепости, кто-то пришел, велел переодеться в свое платье и повез... Куда? Он не знал, как и не знали его товарищи... Все были так уверены, что смертный приговор хотя и состоялся, но был отменен царем, что мысль о казни не приходила в голову. Везли в закрытых каретах, с обледенелыми окнами, неизвестно куда. И вдруг — плац, вот этот самый плац, под окном у которого сейчас стоял Достоевский.

Я не слышала начала рассказа Федора Михайловича, но дальше не проронила ни одного слова.

— Тут сразу все поняли... На эшафоте... Чей-то чужой, громкий голос: «Приговорены к смертной казни расстрелянием»... И какой-то гул кругом, неясный, жуткий гул... Тысячи красных пятен обмороженных человеческих лиц, тысячи пытливых живых глаз... И все волнуются, говорят... Волнуются о чем-то живом. А тут смерть... Не может этого быть! Не может!.. Кому понадобилось так шутить с нами? Царю? Но он помиловал... Ведь это же хуже всякой казни... Особенно эти жадные глаза кругом... Столбы... Кого-то привязывают... И еще мороз... Зуб на зуб не попадал... А внутри бунт!.. Мучительнейший бунт... Не может быть! Не может быть, чтобы я, среди этих тысяч живых, — через каких-нибудь пять — десять минут уже не существовал бы!.. Не укладывалось это в голове, и не в голове, а как-то во всем существе моем.

Он замолчал и вдруг совершенно изменился. Мне показалось, что он никого из нас не видел, не слышал перешептывания; он смотрел куда-то вдаль и точно переживал до мелочей все, что перенес в то страшное морозное утро.

— Не верил, не понимал, пока не увидал креста... Священник... мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали... Не могли же они шутить даже с крестом!.. Не могли играть такую трагикомедию... Это я совершенно ясно сознавал... Смерть неминуема. Только бы скорее... И вдруг напало полное равнодушие... Да, да, да!! Именно равнодушие. Не жаль жизни и никого не жаль... Все показалось ничтожным перед последней страшной минутой перехода куда-то... в неизвестное, в темноту... Я простился с Алексеем Николаевичем (Плещеевым. — Е. Л.), еще с кем-то... Сосед указал мне на телегу, прикрытую рогожей. «Гробы!» — шепнул он мне... Помню, как привязывали к столбам еще двоих... И я, должно быть, уже спокойно смотрел на них... Помню какое-то тупое сознание неизбежности смерти... Именно тупое... И весть о приостановлении казни воспринялась тоже тупо... Не было радости, не было счастья возвращения к жизни... Кругом шумели, кричали... А мне было все равно, — я уже пережил самое страшное. Да, да!! Самое страшное... Несчастный Григорьев сошел с ума... Как остальные уцелели? — Непонятно!.. И даже не простудились... Но...

Достоевский умолк. Яков Петрович подошел к нему и ласково сказал:

— Ну, все это было и прошло... А теперь пойдемте к хозяюшке... чайку попить.
— Прошло ли? — загадочно сказал Достоевский...

...Федор Михайлович ...особенно часто навещал семью Исаевых. Сидел у них по вечерам и согласился давать уроки их единственному ребенку — Паше, шустрому мальчику восьми-девяти лет. Мария Дмитриевна Исаева была, если не ошибаюсь, дочь директора гимназии в Астрахани и вышла там замуж за учителя Исаева. Как он попал в Сибирь — не помню. Исаев был больной, чахоточный и сильно пил. Человек он был тихий и смирный. Марии Дмитриевне было лет за тридцать; довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Уже тогда зловещий румянец играл на ее бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла ее в могилу. Она была начитанна, довольно образованна, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна. В Федоре Михайловиче она приняла горячее участие, приласкала его, не думаю, чтобы глубоко оценила его, скорее пожалела несчастного, забитого судьбою человека. Возможно, что даже привязалась к нему, но влюблена в него ничуть не была. Она знала, что у него падучая болезнь, что у него нужда в средствах крайняя, да и человек он «без будущности», говорила она. Федор же Михайлович чувство жалости и сострадания принял за взаимную любовь и влюбился в нее со всем пылом молодости. ...Однажды Федор Михайлович является домой хмурый, расстроенный и объявляет мне с отчаянием, что Исаев переводится в Кузнецк, верст за 500 от Семипалатинска. «И ведь она согласна, не противоречит, вот что возмутительно!» — горько твердил он. ...Сцену разлуки я никогда не забуду. Достоевский рыдал навзрыд, как ребенок. ...Дернули лошади, тронулся экипаж, поднялись клубы дорожной пыли, вот уже еле виднеется повозка и ее седоки, затихает почтовый колокольчик... а Достоевский все стоит как вкопанный, безмолвный, склонив голову, слезы катятся по щекам. Я подошел, взял его руку — он как бы очнулся после долгого сна и, не говоря ни слова, сел со мною в экипаж. Мы вернулись к себе на рассвете. Достоевский не прилег — все шагал и шагал по комнате и что-то говорил сам с собою. Измученный душевной тревогой и бессонной ночью, он отправился в близлежащий лагерь на учение. Вернувшись, лежал весь день, не ел, не пил и только нервно курил одну трубку за другой. ...М. Д. Исаева, уехав в глушь с мужем, пьяным и вечно больным, томилась и скучала. Все ее письма были переполнены жалобами на свое полное одиночество, на страшную потребность обменяться живым словом, отвести душу. В последующих письмах всё чаще и чаще ею стало упоминаться имя нового знакомого в Кузнецке» товарища мужа Марии Дмитриевны, симпатичного молодого учителя. С каждым письмом отзывы о нем становились все восторженнее и торженнее, восхвалялась его доброта, его привязанность и его высокая душа. Достоевский терзался ревностью; жутко было смотреть на его мрачное настроение, отражавшееся на его здоровье. ...Когда она осталась одинока, Федор Михайлович считает прямо целью своей жизни попечение о ней и ее сироте Паше. ...Какая высокая душа, незлобивая, чуждая всякой зависти была у Федора Михайловича, судите сами, читая его заботливые хлопоты о своем сопернике — учителе Вергунове. В одном письме ко мне ...Достоевский пишет: «на коленях» готов за него просить. Теперь он мне дороже брата родного, не грешно просить, он того стоит... Ради Бога, сделайте хоть что-нибудь — подумайте, и будьте мне братом родным». ...Но вот 21 декабря 1856 года судьба, наконец, улыбнулась Федору Михайловичу. В письме от 21 декабря 1856 года Достоевский пишет мне: «Если не помешает одно обстоятельство, то я до масленицы женюсь, — Вы знаете на ком. Она же любит меня до сих пор». ...Так благополучно, наконец, завершился роман Достоевского, который захватил его всего, стоил ему бессонных ночей, тревоги, здоровья и денег, но... едва ли дал ему настоящее счастье...

...Мы с сестрой знали, что Федор Михайлович страдает падучей, но эта болезнь была окружена в наших глазах таким магическим ужасом, что мы никогда не решились бы и отдаленным намеком коснуться этого вопроса. К нашему удивлению, он сам заговорил об этом и стал нам рассказывать, при каких обстоятельствах произошел с ним первый припадок. ...Он говорил, что болезнь эта началась у него, когда он был уже не на каторге, а на поселении. Он ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видел живой души, с которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг, совсем неожиданно, приехал к нему один его старый товарищ. ...Это было именно в ночь перед светлым Христовым воскресением. Но на радостях свидания они и забыли, какая это ночь, и просидели ее всю напролет дома, разговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от собственных слов.

Говорили они о том, что обоим было всего дороже, — о литературе, об искусстве и философии; коснулись наконец религии. Товарищ был атеист, Достоевский— верующий; оба горячо убежденные, каждый в своем.

— Есть Бог, есть! — закричал, наконец, Достоевский вне себя от возбуждения. В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к светлой Христовой заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался,
— И я почувствовал, — рассказывал Федор Михайлович, — что небо сошло на землю и поглотило меня. Я реально постиг Бога и проник-нулся Им. Да, есть Бог! — закричал я, и больше ничего не помню.
— Вы все, здоровые люди, — продолжал он, — и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. АН нет! Он не лжет! Он действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!...

...Федор Михайлович сидел за маленьким простым столом, пил чай, курил свои папиросы, и в руках его была книга. Он мне обрадовался, обнял и поцеловал меня... — Видите, что я хотел вам сказать, — заговорил Достоевский, — так у вас не может продолжаться, вы что-нибудь с собою сделайте... и не говорите, и не рассказывайте... я все знаю, что вы хотите мне сказать, я отлично понимаю ваше состояние, я сам пережил его. Это та же моя нервная болезнь, может быть, в несколько иной форме, но, в сущности, то же самое. Голубчик, послушайте меня, сделайте с собою что-нибудь, иначе может плохо кончиться... Ведь я вам рассказывал — мне тогда судьба помогла, меня спасла каторга... совсем новым человеком сделался... И только что было решено, так сейчас все мои муки и кончились, еще во время следствия. Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и — вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?., я писал «Маленького героя» — прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? Мне снились тихие, хорошие, добрые сны, а потом чем дальше, тем было лучше. О! это большое было для меня счастие: Сибирь и каторга! Говорят: ужас, озлобление, о законности какого-то озлобления говорят! ужаснейший вздор! Я только там и жил здоровой, счастливой жизнью, я там себя понял, голубчик... Христа понял... русского человека понял и почувствовал, что я и сам русский, что я один из русского народа. Все мои самые лучшие мысли приходили тогда в голову, теперь они только возвращаются, да и то не так ясно. Ах, если бы вас на каторгу!

Это было сказано до такой степени горячо и серьезно, что я не мог не засмеяться и не обнять его.

— Федор Михайлович, за что же меня на каторгу?! или вы мне будете советовать, чтобы я пошел да убил кого-нибудь?!

Он сам улыбнулся.

— Да, конечно... ну придумайте что-нибудь другое. Но знаете, ведь это было бы для вас самым лучшим...

В. В. Тимофеева (О. Починковская)

О ЧТЕНИИ ДОСТОЕВСКИМ 9 МАРТА 1879 ГОДА НА ЛИТЕРАТУРНОМ ВЕЧЕРЕ В ПОЛЬЗУ «ОБЩЕСТВА НУЖДАЮЩИХСЯ ЛИТЕРАТОРОВ И УЧЕНЫХ»

...После антракта первым вышел на эстраду Ф. М. Достоевский. ...Он читал главу из «Братьев Карамазовых» — «Рассказ по секрету», но для многих, в том числе и меня, это было чем-то вроде откровения всех судеб... Это была мистерия под заглавием: «Страшный суд, или Жизнь и с м е р т ь»... Это было анатомическое вскрытие больного гангреною тела, — вскрытие язв и недугов нашей притупленной совести, нашей нездоровой, гнилой, все еще крепостнической жизни... Пласт за пластом, язва за язвой... гной, смрад... томительный жар агонии... предсмертные судороги... И освежающие, целительные улыбки... и кроткие, боль утоляющие слова — сильного, здорового существа у одра умирающего. Это был разговор старой и новой России, разговор братьев Карамазовых — Дмитрия и Алеши.

Мне слышались под звуки этого чтения две фразы, все объяснявшие мне и в Достоевском, и в нас самих. Мне представлялось, как будто слушатели, бывшие в зале, сначала не понимали, что он читал им, и перешептывались между собою:

— Маниак!.. Юродивый!.. Странный. А голос Достоевского с напряжением и страстным волнением покрывал этот шепот...
— Пусть странно! пусть хоть в юродстве! Но пусть не умирает великая мысль!

И этот проникновенный, страстный голос до глубины потрясал нам сердца... Не я одна, — весь зал был взволнован. Я помню, как нервно вздрагивал и вздыхал сидевший подле меня незнакомый мне молодой человек, как он краснел и бледнел, судорожно встряхивая головой и сжимая пальцы, как бы с трудом удерживая их от невольных рукоплесканий. И как наконец загремели эти рукоплескания. ...И опять послышался таинственный разговор на странную, совсем не «современную», даже, «ненормальную» тему.

говорил один с ядовитой и страстной иронией. А другой отвечал ему с такой же страстной, исступленною лаской: «Я не мстить хочу! Я простить хочу!..»

Мы слушали это с возрастающим волнением и с трепетом сердца тоже хотели «простить»! И вдруг все в нас чудодейственно изменилось: мы вдруг почувствовали, что не только не надо нам «погодить», но именно нельзя медлить ни на минуту... Нельзя потому, что каждый миг нашей жизни приближает нас к вечному сумраку или к вечному свету, — к евангельским идеалам или к зверям. А неподвижной середины не существует. Нет точки незыблемой в мире вечно текущих, сменяющихся явлений, где каждое мгновение есть производное предыдущего, — нет остановок для мыслящего ума, как нет покоя для живущего сердца. Или — «чертова ахинея» и укусы тарантула, или «возьми свой крест и иди за Мной!». Или «блаженны алчущие и жаждущие правды» — и тогда «не убей», «не укради», «не пожелай»!.. Или — ходи по трупам задавленных и рви кусок из чужого рта, езди верхом на других и плюй на всяческие заветы! А середины не существует, и живое не ждет.

Он кончил, этот «ненормальный», «жестокий талант», измучив нас своей мукой, — и гром рукоплесканий опять полетел ему вслед, как бы в благодарность за то, что он вывел нас всех из «нормы», что идеалы его стали вдруг нашими идеалами, и мы думали его думами, верили его верой и желали его желаниями...

И если это настроение было только минутным для одних его слушателей, — для других оно явилось переворотом на целую жизнь и послужило могущественным толчком к живительной работе самосознания, неиссякаемым источником веры в божественное происхождение человека и в великие судьбы его всемирной истории. И эти слушатели имели право назвать Достоевского своим великим учителем, как это было написано на одном из его надгробных венков...

Достоевского обвиняют теперь в притворной религиозности, в лицемерном идеализме. ...И читая и слушая подобные обвинения, я всегда вспоминаю один рассказ, который мне довелось услышать от почтенной старушки, вдовы священника, часто встречавшей Ф.'М. Достоевского в Знаменской церкви. Вот ее подлинные слова:

— Он всегда к заутрене или к ранней обедне в эту церковь ходил. Раньше всех, бывало, придет и всех позже уйдет. И станет всегда в уголок, у самых дверей, за правой колонкой, чтобы не на виду. И всегда на коленках и со слезами молился. Всю службу, бывало, на коленках простоит; ни разу не встанет. Мы все так и знали, что это — Федор Михайлович Достоевский, только делали вид, что не знаем и не замечаем его. Не любил, когда его замечали. Сейчас отворотится и уйдет...

...Впечатление, произведенное романом «Преступление и наказание», было необычайное. Только его и читали в этом 1866 году, только об нем и говорили охотники до чтения, говорили, обыкновенно жалуясь на подавляющую силу романа, на тяжелое впечатление, от которого люди со здоровыми нервами почти заболевали, а люди с слабыми нервами принуждены были оставлять чтение. Но всего поразительнее было случившееся при этом совпадение романа с действительностью. В то самое время, когда вышла книжка «Русского вестника» с описанием преступления Раскольникова, в газетах появилось известие о совершенно подобном преступлении, происшедшем в Москве. Какой-то студент убил и ограбил ростовщика и, по всем признакам, сделал это из нигилистического убеждения, что дозволены все средства, чтобы исправить неразумное положение дел. Убийство было совершено, если не ошибаюсь, дня за два или за три до появления «Преступления и наказания»../

...Как только начал говорить Федор Михайлович, зала встрепенулась и затихла. Хотя он читал по написанному, но это было не чтение, а живая речь, прямо, искренно выходящая из души. Все стали слушать так, как будто до тех пор никто и ничего не говорил о Пушкине. То одушевление и естественность, которыми отличается слог Федора Михайловича, вполне передавались и его мастерским чтением. Не говорю ничего о содержании речи, но, разумеется, оно давало главную силу этому чтению. До сих пор слышу, как над огромною притихшею толпою раздается напряженный и полный чувства голос: «Смирись, гордый человек, потрудись, праздный человек!»

Восторг, который разразился в зале по окончании речи, был неизобразимый, непостижимый ни для кого, кто не был его свидетелем. Толпа, давно зарядившаяся энтузиазмом и изливавшая его на все, что казалось для того удобным, на каждую громкую фразу, на каждый звонко произнесенный стих, эта толпа вдруг увидела человека, который сам был весь полон энтузиазма, вдруг услышала слово, уже несомненно достойное восторга, и она захлебнулась от волнения, она ринулась всею душою в восхищение и трепет. Мы тут же принялись целовать Федора Михайловича; несколько человек, вопреки правилам, стали пробираться из залы на эстраду; какой-то юноша, как говорят, когда добрался до Федора Михайловича, упал в обморок. ...«Вы сказали речь, — обратился Аксаков к Достоевскому, — после которой И. С. Тургенев, представитель западников, и я, которого считают представителем славянофилов, одинаково должны выразить вам величайшее сочувствие и благодарность». ...В конце заседания на эстраде вдруг появилась группа дам; они принесли огромный венок Достоевскому. Его упросили взойти на кафедру, сзади его, как рамку для головы, держали венок, и долго не смолкали рукоплескания всей залы. Таким образом, Достоевский был чествуем как герой этого дня. Все чувствовали себя довольнее, все, очевидно, были благодарны ему за то, что он разрешил, наконец, томительные ожидания, дал всему празднику содержание и цвет. ...День этот, последний день торжества, кончился литературно-музыкальным вечером, на котором и Достоевский читал некоторые стихотворения Пушкина. Всего значительнее было чтение стихотворения «Пророк». Достревский дважды читал его, и каждый раз с такой напряженной восторженностью, что жутко было слушать. ...Победа, думал я, досталась Федору Михайловичу по всей справедливости, потому что во всей этой толпе он, конечно, больше всех любил Пушкина...

...Главной формой творчества в этот (т. е. после каторги) период было литературное творчество. Начиная с первоклассного произведения «Преступление и наказание», Достоевский пишет романы один за другим — «Идиот», «Подросток», «Бесы» и, наконец, «Братья Карамазовы». Сейчас уже известны чрезвычайно широкие и философски значительные первые замыслы указанных произведений, — и тщательный анализ разных редакций их показывает, как много вкладывал Достоевский в свое художественное творчество. Много раз уже указывалось, что под «эмпирической» тканью во всех этих произведениях есть еще иной план, который, вслед за Вячеславом Ивановым, часто называют «метафизическим». Действительно, в главных «героях» Достоевского перед нами не только живая, конкретная личность, но в ее судьбе, во внутреннем логосе и диалектике ее развития Достоевским прослеживается логика той или иной идеи. Философское, идейное творчество Достоевского искало своего выражения в художественном творчестве, — и мощь художественного дарования его в том и сказалась, что он в эмпирическом рисунке следует чистохудожественному чутью и не подгоняет художественного творчества под свои идеи (как это мы постоянно, например, находим у Толстого)...

В основе всей идейной жизни, всех исканий и построений Достоевского были его религиозные искания. Достоевский всю жизнь оставался религиозной натурой, всю жизнь «мучился», по его выражению, мыслью о Боге. Поэтому в лице Достоевского больше, чем в лице кого-нибудь другого, мы имеем дело с философским творчеством, выраставшим в лоне религиозного сознания. Но вся исключительная значительность идейного творчества Достоевского заключалась как раз в том, что он с огромной силой и непревзойденной глубиной вскрывает религиозную проблематику в темах антропологии, этики, эстетики, историософии. Именно в осознании этих проблем с точки зрения религии и состояло то, о чем он говорил, что его «мучил Бог»... у Достоевского никогда не было сомнений в бытии Бога, но перед ним всегда вставал (и в разные периоды по-разному решался) вопрос о том, что следует из бытия Божия для мира, для человека и его исторического действованйя... Человек, каков он в действительности есть, его деятельность и искания могут ли быть религиозно оправданы и осмыслены? Зло в человеке, зло в истории, мироэые страдания могут ли быть религиозно оправданы и приняты? Если угодно, можно все ,это рассматривать как различные выражения проблемы теодицеи («оправдание Бога». — Т. К.)...

Философское творчество Достоевского имеет не одну, а несколько исходных точек, но наиболее важной, и даже определяющей для него была тема о человеке... Бердяев совершенно не прав, утверждая, что «антропология Достоевского отличается от антропологии святоотече-ской». Не только грех, порочность, эгоизм, вообще «демоническая» стихия в человеке вскрыты у Достоевского с небывалой силой, но не менее глубоко вскрыты движения правды и добра в человеческой душе, «ангельское» начало в нем. В том-то и сила и значительность антропологического антиномизма (антиномия — «противополагание».— Т.К.) у Достоевского, что оба члена антиномии даны у него в высшей своей форме... Но чем категоричнее это онтологическое (сущностное, лежащее в основе бытия. — Т. К.) превознесение человека, тем беспощаднее вскрывает Достоевский роковую неустроенность духа человеческого, его темные движения. Основная тайна человека в том и состоит, по Достоевскому, что он есть существо этическое, что он неизменно и непобедимо стоит всегда перед дилеммой добра и зла, от которой он не может никуда уйти: кто не идет путем добра, тот необходимо становится на путь зла. Эта этическая сущность человека, основная его этическая направленность есть не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.... Путь к добру не определяется одной свободой; он, конечно, иррационален, но только в том смысле, что не разум движет к добру, а воля, сила духа. Оттого-то в свободе, как таковой, оторванной от живых движений любви, и есть семя смерти. Почему именно смерти? Да потому, что человек не может по существу отойти от Добра, — и если, отдаваясь свободной игре страстей, он отходит от добра, то у него начинается мучительная болезнь души. Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов по-разному, но все страдают от того, что заглушили в себе живое чувство Добра (то есть Бога), что остались сами с собой. Свобода, если она оставляет нас с самими собой, раскрывает лишь хаос в душе, обнажает темные и низшие движения, то есть превращает нас в рабов страстей, заставляет мучительно страдать...

Вера в человека у Достоевского покоится не на сентиментальном воспевании человека, — она, наоборот, торжествует именно при погружении в самые темные движения человеческой души.

...Ужас и мучительное сострадание могущественно поднимает у нас со дна души жестокая (ибо до последнего острия трагическая) муза Достоевского, но к очищению приводит нас всегда, запечатлевая этим подлинность своего художественного действия, — как бы мы ни принимали «очищение» — это понятие, о содержании которого столько спорили, но которое тем не менее знакомо по непосредственному опыту всем нам. Оно знакомо нам, если хоть раз в жизни мы вернулись домой, после некоего торжественного и соборного потрясения, с ясным, как благодатная лазурь после пронесшейся грозы, сознанием, что не понапрасну только что хлынули из наших глаз потоки слез и, все израненное, судорожно сжималось наше сердце, — не напрасно потому, что в нас совершилось какое-то неизгладимое событие, что мы стали отныне в чем-то иными и жизнь для нас чем-то иною навек и что какое-то неуловимое, но осчастливливающее утверждение смысла и ценности, если не мира и Бога, то человека и его порыва, затеплилось звездой в нашей, от чего-то жертвенно отрешившейся и тем уже облагороженной, что-то приявшей и в муках зачавшей, но уже этим богатой и оправданной души. И так творчески сильно, так преобразительно катартиче-ское (очищающее. — Т. К.) облегчение и укрепление, какими Достоевский одаряет душу, прошедшую с ним через муки ада и мытарства чистилища до порога обителей Беатриче, что мы все уже давно примирились с нашим суровым вожатым и не ропщем более на трудный путь...

Так как по формуле Достоевского (также сценической по существу) все внутреннее должно быть обнаружено в действии, он неизбежно приходит к необходимости воплотить антиномию, лежащую в основе трагедии, — в антиномическом действии; оно же в мире богов и героев, с которыми имела дело античная трагедия, окабольшею частью, а в людском мире и общественном строе всегда и неизбежно — преступлением. Катастрофу-преступление наш поэт должен, по закону своего творчества, объяснить и обусловить трояко: во-первых, из метафизической антиномии личной воли, чтобы было видно, как Бог и дьявол борются в сердцах людей; .во-вторых, из психологического прагматизма, т. е. из связи и развития периферических состояний сознания, из цепи переживаний, из зыби волнений, приводящих к решительному толчку, последнему аффекту, необходимому для преступления; в-третьих, наконец, из прагматизма внешних событий, из их паутинного сплетения, образующего тончайшую, но мало-помалу становящуюся нерасторжимой ткань житейских условий, логика которых неотвратимо приводит к преступлению. Присовокупим, что это тройное объяснение человеческой судьбы отражено, кроме того, в плане общественном, так что сама метафизика личной воли оказывается органически связанной с метафизикою воли соборной или множественной воли, целых легионов богоборствующего воинства... Для Достоевского путь веры и путь неверия — два различных бытия, подчиненных каждое своему отдельному внутреннему закону, два бытия гетерономных, или разно-закономерных. И эта двойственная закономерность обусловливает два параллельных ряда соотносительных последствий, как в жизни личности, так и в истории. Ибо целые эпохи истории и поколения людей, по Достоевскому, метафизически определяют себя в Боге или против Бога, в вере или неверии, и отсюда проистекает сообщество в заблуждении, вине и возмездии, и Вавилонский столп продолжает строиться, потому что языки еще не смесились, как это напророчено было эпилогом «Преступления и наказания», вследствие невозможности согласиться и такой замкнутости каждого отдельного внутреннего опыта и постижения, при коей взаимопроникновение душ в любви прекращается окончательно. Во всем, что представлялось Достоевскому не соборным единением душ, согласившихся к действию во имя Бога или на основе веры в Бога, но механическою кооперацией личностей, отъединенных внутренне одна от другой неверием в общую связь сверхличной религиозной реальности, — личностей, только условившихся, во имя самоутверждения каждой и в целях общей выгоды, работать сообща для осуществления своего человеческого, пока еще могущего сплотить их в одном усилии идеала, — Достоевский последовательно и беспощадно осуждал как демоническое притязание устроиться на земле без Бога: изображению метафизической основы богобор-ства в сообщничестве безбожного мятежа посвящен роман «Бесы»...

Мы видим, что идея вины и возмездия, эта центральная идея трагедии, есть и центральная идея Достоевского, все творчество которого, после Сибири, кажется одним художественным раскрытием и одним религиозным исповеданием единой мысли о единой дилемме человека и человечества: быть ли, т. е. с Богом, или не быть, т. е. мнить себя сущим — без Бога.

...Положительный общественный идеал еще не был вполне ясен уму Достоевского по возвращении из Сибири. Но три истины в этом деле были для него совершенно ясны: он понял прежде всего, что отдельные лица, хотя бы и лучшие люди, не имеют права насиловать общество во имя св'оего личного превосходства; он понял также, что общественная правда не выдумывается отдельными умами, а коренится во всенародном чувстве, и, наконец, он понял, что эта правда имеет значение религиозное и необходимо связана с верой Христовой, с идеалом Христа... Эта центральная идея, которой служил Достоевский во всей своей деятельности, была христианская идея свободного всечеловеческого единения, всемирного братства во имя Христово... Окончательное условие истинного всечело-вечества есть свобода. Но где же ручательство, что люди свободно придут к единению, а не разойдутся во все стороны, враждуя и истребляя друг друга, как это мы и видим? Ручательство одно: бесконечность души человеческой, которая не позволяет человеку навсегда остановиться и успокоиться на чем-нибудь частичном, мелком и неполном, а заставляет его добиваться и искать полной всечеловеческой жизни, всеобщего и всемирного дела. Вера в эту бесконечность души человеческой дана христианством. Изо всех религий одно христианство рядом с совершенным Богом ставит совершенного человека, в котором полнота божества обитает телесно. И если полная действительность бесконечной человеческой души была осуществлена в Христе, то возможность, искра этой бесконечности и полноты существует во всякой душе человеческой, даже на самой низкой степени падения, и это показал нам Достоевский в своих любимых типах...

Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, — пока эта темная основа у нас налицо — не обращена — и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для нас нет исцеления.

Человек, который на своем нравственном недуге, на своей злобе и безумии основывает свое право действовать и переделывать мир по-своему, такой человек, каковы бы ни были его внешняя судьба и дела, по самому существу своему есть убийца; он неизбежно будет насиловать и губить других и сам неизбежно погибнет от насилия. — Он считает себя сильным, но он во власти чужих сил; он гордится своею свободою, но он раб внешности и случайности. Такой человек не исцелится, пока не сделает первого шага к спасению. Первый шаг к спасению для нас — почувствовать свое бессилие и свою неволю, кто вполне это почувствует, тот уже не будет убийцею; но если он остановится на этом чувстве своего бессилия и неволи, то он придет к самоубийству.

В творчестве Достоевского есть внутреннее единство. Одни и те же темы тревожили и занимали его всю жизнь. Достоевский считал и называл себя реалистом — «реалистом в высшем смысле». Неточно называть его психологом. И неверно объяснять его творчество из его душевного опыта, из его переживаний. Достоевский описывал и изображал не душевную, но духовную реальность. Он изображал первореальность человеческого духа, его хтонические глубины, в которых Бог с дьяволом борется, в которых решается человеческая судьба... Его душа открылась всем впечатленьям бытия. Достоевский был до болезненности наблюдателен. Он был взволнованно заинтересован всем происходившим вокруг. Он скорее страдал любопытством, нежели невниманием к жизни. Это было не простое любопытство, но метафизическая любознательность. Достоевский был созерцателем, не визионером. И ему дано было видеть таинственность первоосновы эмпирических событий. Он видел то, о чем рассказывал, — он описывал, что видел. В этом основа его реализма. Его творчество есть не истолкование, но изображение человеческой судьбы.

Очень рано Достоевскому открылась загадочная антиномия человеческой свободы. С одной стороны, весь смысл человеческой жизни он видел в ее свободе, — и притом в ее волевой свободе, в творческом самоизбрании и самоопределении. Ничто не может осуществиться иначе, как через волевую решимость и избрание. Поэтому Достоевский защищал не только своеобразие, но именно «своеволие» человека. Даже смирение и покорность возможны только через «своеволие», — иначе они не имеют цены. Но с другой стороны, никто сильнее и убедительнее, чем Достоевский, не изображал саморазрушительности свободы. Это — одна из самых интимных тем его творчества. Во имя «своеволия» или свободы Достоевский восстает против «всемства», против всякого объективного принуждения, обоснованного только в принудительности и необходимости. И вместе с тем он показывает, как протестант превращается в «подпольного человека», — и начинается мистическое разложение, распад личности. Одинокая свобода оборачивается одержимостью. Упрямый протест разрешается внутренним пленом. И более того, свобода превращается в принуждение и насилие. «Подпольный человек» становится сразу и насильником и одержимым. Свободным быть опасно. Но еще опаснее лишать свободы. Для Достоевского очень характерно, что он не столько моралистически или сентиментально жалеет униженных и угнетенных, сколько показывает метафизическую опасность угнетения для угнетателей. Кто покусится на свободу и на жизнь человека, тот сам погибнет. В этом тайна Раскольникова, в этом тайна «Наполеона». Оказывается безвыходное противоречие. Свобода должна быть внутренне ограничена. Иначе она обращается в свое отрицание. Достоевский видит и изображает этот мистический распад самодовлеющего дерзновения, вырождающегося в дерзость и даже в мистическое озорство. И показывает, как пустая свобода делает личность рабом страсти или идеи.

Антиномия человеческой свободы разрешается только в любви. Но ведь любовь может быть только свободной. Несвободная любовь вырождается в страсть, становится началом порабощения и насилия, — и для любимого, и для влюбленного. И снова Достоевский с жуткой прозорливостью изображает эту трагическую и антикомическую диалектику любви, — не только любви к женщине, но и любви к ближнему. Великий Инквизитор для Достоевского есть преж-. де всего жертва любви, несвободной любви к ближнему, любви к несвободе, любви через несвободу. Такая любовь выгорает, выжигает воспаленное сердце и сжигает мнимо-любимых, — убивает их обманом. Истинная любовь возможна только в свободе, только как любовь к свободе человека. Здесь открывается нерасторжимая связь: любовь через свободу и свобода через любовь. В этом для Достоевского была тайна соборности, тайна братства, тайна Церкви, — Церкви как братства и любви во Христе.

1. Преступление и наказание в одноименном романе Ф. М. Достоевского.

2. Смысл слова «преступление» в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».

3. Человек и «сверхчеловек» (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»).

4. «Глубокое чтение Достоевского есть всегда событие в жизни» (Н. Бердяев).

5. Достоевский — мистический реалист.

6. Вера в человека (по произведениям Достоевского).

7. «Есть великая радость в чтении Достоевского» (Н. Бердяев).

8. Петербург Достоевского.

9. Откровение о человеке Достоевского.

10. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоан. 1, 5) (по роману Достоевского «Преступление и наказание»).

11. Свобода и своеволие (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»).

12. О личности и самости (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»).

13. О милости и жертве (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»).

14. О правоте (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»).

15. Система образов в романе Достоевского «Преступление и наказание».

16. Образ Раскольникова.

17. Образ Свидригайлова.

18. Женские образы романа «Преступление и наказание».

19. «Она справедливая!» (Образ Катерины Ивановны в романе «Преступление и наказание»).

20. Народ в романе «Преступление и наказание ».

21. Роль смеха в романе «Преступление и наказание».

22. «Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» (Образ Мармеладова в романе «Преступление и наказание»).

23. Значение снов в романе «Преступление и наказание».

24. О гордости (по роману «Преступление и наказание»).

25. Предметный мир в романе «Преступление и наказание».

26. Образы животного! мира в романе «Преступление и наказание».

27. Роль эпилога в романе «Преступление и наказание».

28. Время в романе «Преступление и наказание».

29. Символика пространства в романе «Преступление и наказание».

30. «Смирись, гордый человек!» (Ф. М. Достоевский. Речь о Пушкине).

31. «Преступление и наказание» — «христианский роман».

1. Достоевский и роман-трагедия.

2. Полифонический роман Достоевского.

3. Достоевский — национальный философ России.

4. Проблема добра в творчестве Достоевского.

5. Проблема красоты в миросозерцании Достоевского.

6. Достоевский и кризис гуманизма.

7. Христианское миропонимание Достоевского.

8. Достоевский и петрашевцы.

9. Достоевский и русские философы рубежа XIX—XX вв. о человекобожестве и богочеловечестве.

10. Тема свободы в творчестве Достоевского.

11. Достоевский и русская революция.

12. Достоевский и Гоголь.

13. Герои Достоевского и философия Ницше.

14. Проблема совести в романе «Преступление и наказание».

15. Достоевский и символизм.

16. Достоевский — учитель жизни.

17. «Легенда о Великом инквизиторе» и ее прочтения.

18. Антропология Достоевского.

1. Петербург Достоевского (Н. А. Бердяев. Миросозерцание Достоевского).

«У Достоевского нет ничего кроме человека, нет природы, нет мира вещей, нет в самом человеке того, что связывает его с природным миром, с миром вещей, с бытом, с объективным строем жизни. Существует только дух человеческий и только он интересен, он исследуется. Н. Страхов, близко знавший Достоевского, говорит о нем: «Все внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характер. Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом, и образом их жизни, их чувств и мысли». Во время поездки Достоевского за границу «Достоевского не занимали особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства». Правда, у Достоевского есть город, есть городские трущобы, грязные трактиры и вонючие меблированные комнаты. Но город есть лишь атмосфера человека, лишь момент трагической судьбы человека, город пронизан человеком, но не имеет самостоятельного существования, он лишь фон человека. Человек отплыл от природы, оторвался от органических корней, попал в отвратительные городские трущобы, где корчится в муках. Город — трагическая судьба человека. Город Петербург, который так изумительно чувствовал и описывал Достоевский, есть призрак, порожденный человеком в его отщепенстве и скитальчестве. В атмосфере туманов этого призрачного города зарождаются безумные мысли, созревают замыслы преступлений, в которых преступаются границы человеческой природы. Все сконцентрировано и сгущено вокруг человека, оторвавшегося от божественных первооснов. Все внешнее — город и его особая атмосфера, комнаты и их уродливая обстановка, трактиры с их вонью и грязью, внешние фабулы романа — все это лишь знаки, символы внутреннего, духовного человеческого мира, лишь отображения внутренней человеческой судьбы. Ничто внешнее, природное или общественное, бытовое не имеет для Достоевского самостоятельной действительности. Грязные трактиры, в которых «русские мальчики» ведут разговоры о мировых вопросах, лишь символически отображенные моменты человеческого духа и диалектики идей, органически с этой судьбой ерошенной. И вся сложность фабул, вся бытовая множественность действующих лиц, сталкивающихся в страстном притяжении или отталкивании, в вихре страстей, есть лишь отображение судьбы единого человеческого духа во внутренней его глубине. Всё это вращается вокруг загадки о человеке, все это нужно для обнаружения внутренних моментов его судьбы».

2. Человек и «сверхчеловек» (по роману Достоевского «Преступление и наказание») (Н. А. Бердяев. Миросозерцание Достоевского). «Творчество Достоевского означает не только кризис, но и крушение гуманизма, внутреннее его изобличение. В этом имя Достоевского должно быть поставлено рядом с именем Ницше. После Достоевского и Ницше невозможен уже возврат к старому рационалистическому гуманизму, гуманизм превзойден. Гуманистическое самоутверждение и самодовольство человека находит свой конец у Достоевского и Ницше. Дальше лежит путь или к Богочеловеку или к сверхчеловеку, человекобогу. На одном человеческом останавливаться уже нельзя... Ницше хочет преодолеть человека как стыд и позор, и идет к сверхчеловеку. В сверхчеловеке не сохраняется человек, он преодолевается как стыд и позор, как бессилие и ничтожество. Человек есть лишь средство для явления сверхчеловека. Сверхчеловек есть кумир, идол, перед которым падает ниц человек, который пожирает человека и все человеческое. Для познавшего соблазн сверхчеловека не может уже быть соблазнительным гуманизм. Гуманизм есть царство середины. Европейский гуманизм духовно кончился в Ницше, который был плоть от плоти и кровь от крови гуманизма и жертвой за его грехи. Но раньше Ницше в гениальной диалектике своей о человеке Достоевский раскрыл этот роковой и неотвратимый конец гуманизма, эту гибель человека на пути человекобожества. Есть огромное различие между Достоевским и Ницше. Достоевский знал соблазн человекобожества, он глубоко исследовал пути человеческого своеволия. Но он знал другое, видел свет Христов, в котором изобличалась тьма человекобожества. Он был духовно зрячий. Ницше же сам был во власти идей человекобожества; идея сверхчеловека истребила у него человека. У Достоевского же до конца сохраняется человек. В человекобоге погибает человек, и в Богочеловеке сохраняется человек. Только христианство спасает идею человека, навеки сохраняя образ человека. Бытие человека предполагает бытие Бога. Убийство Бога есть убийство человека. На могиле двух великих идей — Бога и человека (христианство — религия Богочеловека и Богочеловечества) восстает образ чудовища, убивающего Бога и человека, образ грядущего человекобога, сверхчеловека, антихриста.

У Ницше нет ни Бога, ни человека, а лишь неведомый сверхчеловек. У Достоевского есть и Бог, и человек. Бог у него никогда не поглощает человека, человек не исчезает в Боге, человек остается до конца и навеки веков. В этом Достоевский был христианином в глубочайшем смысле этого слова»»

3. Предметный мир в романе «Преступление и наказание» (Г. А. Мейер. Свет в ночи). «Когда Достоевский сосредоточивает все свое внимание на вещах, домах и квартирах, старательно и точно отражая их сущность, надо следить за малейшей деталью в описаниях, столь у него редких и скупых. Жилище Сони Достоевский описывает подробно потому, что оно не только снимок ее греховности, ее искаженного существования и душевных страданий, но еще и часть души Раскольникова, судьба которого теперь в Сониных руках. Правильно сказано у Бердяева, что женщины в творчестве Достоевского не имеют собственной судьбы, но зато определяют собою судьбу мужчин и в ней, замечу от себя, как бы растворяются.

Достоевский описывает комнату Сони... Какая печаль, какая мерзость запустения! И этот комод, стоящий как бы на грани небытия вблизи от ужасного острого угла, убегающего куда-то вглубь! Кажется, вот еще один шаг и попадешь в мир потусторонних теней; отшатнись назад и очутишься в другом безобразно тупом углу, в его безысходности, отражающей Сонину душу, зашедшую в тупик. Но там, где Соня, там и Раскольников — ему также нет выхода. Соню привела в это серое жилище ее греховная жертвенность. Такая жертвенность неминуемо порождает встречу Сони с преступной гордыней, с носителем темной надменности — Раскольниковым.

Погружаясь в глубину всех вещей, положений и состояний, начинаешь постигать нечто совершенно поразительное, картезианскому рассудку недоступное: то, что Соня живет в своем сером углу, и есть ее метафизически уже состоявшаяся задолго до осуществления наяву встреча с Раскольниковым. Поселившись здесь, Соня тем самым проникла в душу идейного убийцы и навсегда осталась в ней. Сонина комната — это отразившаяся вовне часть души Раскольникова. Другая часть его расколотой души находилась справа за дверью, всегда запертой наглухо. Стол и кровать Сони стояли у стены близко от этой двери. За стеною располагалась квартира некоей мадам Ресслих Гертруды Карловны, весьма почтенной сводни. Комната этой квартиры, находившаяся непосредственно за Сониной стеною, оставалась обычно нежилою ... Я уже сказал, что, живя в своей комнате, Соня тем самым жила в душе Раскольникова задолго до своего личного знакомства с ним. Оттого так просто звучит совсем не простое и не обычное обещание Раскольникова сказать Соне, кто убил Лизавету. По словам Раскольникова, он тогда выбрал Соню, чтобы сказать ей это, когда еще не убивал Лизавету, да и самой Сони не знал, а только слышал о ней пьяный рассказ Мармеладова. Достоевский открывал новые миры и новые, не изведанные никем законы бытия. Приобщая нас к этим мирам и законам, он показывает, что все долженствующее произойти наяву уже свершилось в наших душевных глубинах при содействии нашей же собственной внутренней воли, и что наши стремления, мечтания и вожделения, неведомо для нашего сознания, принимая различные формы и виды, материализуются в мире явлений. Таким образом, и прямо и косвенно, Достоевский утверждает мысль великого Оригена: «материя есть уплотненная человеческим грехом духовность»...

Комната Сони отделена наглухо запертой дверью от пустой комнаты, в которой, на принесенном предусмотрительно, стуле, будет сидеть Свидригайлов и подслушивать разговор Раскольникова с Соней. Миссия Сони, свыше ей данная, — спасти Раскольникова от духовной погибели; предназначение Свидригайлова утвердить идейного убийцу в нераскаянности. Если комната Сони действительно есть проступившая наружу материализовавшаяся часть души Раскольникова, то становится постижимым, почему, слушая Мармеладова, он уже «знает бессознательно», кого убьет и к кому придет признаваться в убийстве. Если пустая комната в притоне Ресслих есть символ метафизической пустоты, давно овладевшей душою идейного убийцы, то можно духовно ощутить, почему при первом же свидании Свидригайлова с Раскольниковым оба они мгновенно и по существу узнают друг друга. Для Свидригайлова Раскольников «это тот самый и есть», а Раскольникову стоило, только очнувшись от страшного сна, увидеть входящего в комнату незнакомого господина, чтобы тотчас узнать в нем Свидригайлова и, снова закрыв глаза, прикинуться спящим из желания отсрочить хоть на секунду роковую встречу».

4. Система образов в романе Достоевского «Преступление и наказание» (И. Анненский. Достоевский в художественной идеологии). «После многих проб и брошенных начал... мысль, наконец, выбрала себе две извилины, по которым отныне... и совершается ее движение... По одной извилине — ну, скажем, черной, — привыкла передаваться мысль о том, что смысл ж и з н и, ее правда только в страдании. Другую — красную — облюбовала себе мысль о том, что человек, наоборот, имеет право требовать... чего? Да всего — счастья, наслаждения, власти, требовать хотя бы затем, чтобы на все это потом наплевать. Крайними точками на черной кривой является маляр Миколка и Марфа Петровна Свидригайлова, а красную ограничивают Лужин и Раскольников... Маляр— это высший символ страдания: здесь не только совпадают, но и покрывают одна другую обе идеи: Страдания и Правды. Жизнерадостный мальчик при столкновении с грубой силой, которая грозит его засудить, решает принять на себя страдание. Так делали лучшие и высшие существа, и в этом, т. е. в его решении, таится частица чего-то непреоборимо-сильного и светлого до ослепительной яркости. Вот это что-то и берет его, радостного. Без героизма, без жертвы, без любви, почти стихийным тяготением, жгуче-ощутимым наследием долгой смены страстотерпцев — определился этот начальный узел, спутавший в одно правду с судом, суд со страданием, а страдание с выкупом- чего-то Единственного, Светлого, Нездешнего и Безусловного. Женским соответствием к символу маляра — возникает Лизавета. ...Самый глубокий поворот в романе. — символ Сонечки Мармеладовой. Это уже не только кроткая и не только жертва, да и не думает она о страдании, ни о венце, ни о Боге. Сердце Сони так целостно отдано чужим мукам, столько она их видит и провидит, и сострадание ее столь ненасытимо-жадно, что собственные муки и унижение не могут не казаться ей только подробностью, — места им больше в сердце не находится. За Соней идет ее отец по плоти и дитя по духу — старый Мармеладов. И он сложнее Сони в мысли, ибо, приемля жертву, он же приемлет и страдание. Он — тоже кроткий, но не кротостью осеняющей, а кротостью падения и греха. Он — один из тех людей, ради которых именно и дал себя распять Христос; это не мученик и не жертва, это, может быть, даже изверг, только не себялюбец, — главное же, он не ропщет, напротив, он рад поношению. А любя, любви своей стыдится, и за это она, любовь, переживает Мармеладова в убогом и загробном его приношении... Где одна извилина пересекается другой... мысль наша задерживается на символе Авдотьи Романовны Раскольниковой... Дунеч-ки и точно приносят жертвы, но самоотречение их высокомерно. Дунечка и страдать будет, не сливаясь с тем, из-за чего мучится, «улыбаясь», по выражению Свидригайлова. ...Марфа Петровна Свидригайлова тоже приемлет жизнь только под знаком мученичества, под видом страдания. ...Брать от жизни больше даже, чем можешь переварить, и в то же время казаться мученицей и обездоленной, — вот для Марфы Петровны смысл жизни. И призрачное страдание скрестилось у нее с самым грубым наслаждением плоти в столь же неразрывный узел, как у маляра его мука плотская и венец духовный. Для самого Достоевского Марфа Петровна была символом страдания, в котором нет Бога, и этим идея как бы переводилась в сферу высокого комизма. Точка Марфы Петровны соединена ...с символом ее мужа Аркадия Ивановича Свидригайлова. Человек без малейшей пошлости, напротив, — фантастичный, — он, может быть, более всех в романе, есть чистая идея... Свидригайлов болен бесполезностью своего опыта. Он холодный, выносливый, пытливый и чарующий... Нет вещи, которой бы Свидригайлов брезгал, до того этот дьявол холоден и умен; но нет и такой, которой бы он не презирал, начиная с собственной жизни... Вверх от Свидригайлова идут идеалистические символы требовательного счастья, все теории, химеры или фантазии; вниз же от него все обличения идеи счастья, вплоть до яркой, в глаза бьющей, укоризненно сбывшейся пошлости... Выше возникает ...печальный призрак Пульхерии Александровны Раскольниковой. Здесь болезненная вера в обетованный союз правды и счастья, здесь даже Лужин может быть если и не прекрасен, то все же хоть не портить картины... Вниз от Свидригайлова ей отвечает другая, тоже — иллюзионерка счастья, но уже не благословляющая и не осеняющая... Если в Пульхерии Раскольниковой отразилась тихая, устремленная, маниакальная мысль о счастье, то в Екатерине Ивановне та же безумная мысль высовывает язык и мечется... На следующем же этапе сложился символ Разумихина... Еще шаг — и мысль о счастье, как оправдании, уже возведена в теорию, тоже маниакальную, но уже преступную и кощунственную, и притом в самом догмате своем, а тащить ее осужден очаровательный мальчик, нежный, сильный и даже умный... Но хуже всего оказывается следующее обстоятельство. Выходит, что от Лужина, если не до самого Раскольникова, то, во всяком случае, до его «Наполеона», до мыслишки-то его — в сущности, рукой подать... В этом-то, конечно, и заключается основание ненависти между Лужиным и Раскольниковым. Не то чтобы они очень, слишком бы мешали друг другу, а уж сходство-то чересчур «того»: т. е. так отвратительно похожи они и так обидно карикатурят один другого, что хоть плачь».

5. О личности и самости (по роману Достоевского «Преступление и наказание») (Т. А. Касаткина. О личности и самости). «Как-то я услышала: «Вы говорите о необходимости преодолеть свою «самость», но ведь Достоевский настаивал на высшем развитии личности». И впервые поняла, что действительно существует еще для многих такая нерасчлененность, неотчетливость понятий, такое смешение «личности» и «самости»... Самость — от «сам», «самый» — во-первых, утверждает свою самостоятельность (в смысле самообоснованности) и отдельность, и, во-вторых, превосходство (самый-самый-самый). Самость особенно не будет ущемлена и в коллективе — ведь там вполне можно (даже только там и можно) сохранить свою отграниченность и превосходство, ибо эти качества совсем не предполагают исключительности, напротив, они предполагают как раз «включительность»: для того чтобы быть «самым-самым», нужно, чтобы другие были как ты, но только похуже. То есть нужна общая основа для сравнения, включенность в общий ряд. Самость нигде не затоскует, ибо для нее место, где она находится, — центр мироздания, и уж она-то постарается заставить мироздание вертеться именно вокруг этого центра... Личность (лик, лицо, облик) как раз и обладает исключительностью. Собственно, личность — это именно исключительное в человеке, то, что, свойственно лишь ему одному. Мы знаем о ранимости личности, об уязвимости непохожести. Но ведь это свидетельствует как раз об отсутствии отграниченности. Уязвимое место — место незащищенное, открытое, место, где границы отсутствуют, вход, проход. Личность в человеке — то, что больше всего страдает от одиночества. И это так понятно — ведь именно до тех пор, пока качества повторимы, люди могут быть самодостаточными (и взаимозаменяемыми!). Именно личность разбивает иллюзию взаимозаменяемости, но она же и тоскует, требуя включенности, указывая на необходимость общности (именно в силу своей исключительности — ведь этого больше нигде нет!). Но вот опять вопрос: включенности — куда? Если истинна альтернатива: коллектив — обособленное существование, если третьего не дано, то личность в каждом из нас обречена на страдание, а главное— на сознание своей никчемности, ненужности. Потому что личность (в отличие от торжествующей самости) не может найти обоснование ни в себе самой, ни в «объединяющей идее». И абсолютную ценность личности невозможно установить, исходя из того или другого. Ибо в первом случае она — уникальный, но единственный осколок — и неизбежно обречена на уничтожение, а во втором случае она и вовсе — лишнее, необязательное (можно оставить, если не мешает «объединяющей идее», но если вдруг помешает...)..

Но альтернатива неистинна. Есть третья возможность — возможность всеобщности, все-охватности, когда значение абсолютной ценности получает не «я», не «социум», но «мир», и обязательно — «весь мир». Личность и есть то, что входит как неповторимая часть во всеобщность мира. Личность — т. е. уникальность каждого — то, без чего нет возможности состояться этой целостности. Это то, без чего не буфет целого мира. То есть не будет целого мира, а будет мир ущербный, лишенный какой-то своей части. А поскольку все части — неповторимы, не взаимозаменяемы, то мир будет ущербным навеки. Только так устанавливается абсолютная ценность личности. И только в этой включенности в целое личности хорошо — ибо это ее место. И именно этой включенности препятствует самость, заставляя занимать не то единственное, тебе свойственное место, а самое-самое, заставляя вступать в борьбу с тем, с чем личность ищет любовного единения. Заставляя чувствовать себя не незаменимой частью целостности, где каждая часть незаменима, но бегуном на дорожке, в конце которой пьедестал — и только три места, а остальные окажутся за бортом».

1. В «Речи о Достоевском» Иннокентий Ан-ненский перечисляет ряд персонажей Достоевского, не называя их. Назовите имя персонажа и произведение. «Вот маленький чиновник, необразованный, бедный, а всякий ли сумеет так горячо и искренне любить близкого, так деликатно, осторожно помогать ему, так тихо и скромно жертвовать своим покоем и удобством. Вот вечно пьяный, сбившийся с пути, низко упавший нравственно штабс-капитан, который умеет, однако, глубоко любить свою обузу — семью, умеет безутешно горевать над могилой маленького сына и в минуту просветления заговорить гордым голосом человеческого достоинства... Он рисует, например, юношу, который поставил себе целью приобретать деньги, трудиться, копить, чтобы потом сделаться богачом и наслаждаться сознанием власти над массой людей. Он хочет быть холодным, расчетливым, неумолимым; вдруг судьба кидает ему в руки маленькое беззащитное создание. И вот, вопреки надуманному намерению, от отдает ребенку .свои сбережения, и все заботы, и всю проснувшуюся нежность молодого сердца... Вот образ девушки, которая бросает свой любимый круг, ученье, столицу и терпеливо ухаживает за безногой сестрой, пьяным отцом и помешанной матерью. Вот другая девушка, у которой сострадание к людям доходит до полного самозабвения. Любя одного человека, она скрывает и заглушает свое чувство, чтобы своим влиянием и любовью возвысить, облагородить другого, почти преступного человека. Вот девушка, которая падает совершенно низко, сохраняя в сердце глубокую любовь к своей нищей семье и тяжелой ценой оплачивая ее существование... Вот один его герой — мальчик-монах, это олицетворение искренности, правды, старшие смотрят на него с уважением и некоторым страхом, как на пророка, на человека, который просто не умеет лгать ни перед другими, ни перед собой и со спокойной убежденностью говорит, что ему кажется истинным и справедливым. Вот брат его, человек неудержимых порывов, способный унизить, оскорбить, даже убить, — но это сама искренность, он никогда не лжет и не рисуется, и это заставляет нас любить его. Вот еще личность, человек неизлечимо больной, эпилептик, совершенно заброшенный: он до того откровенен и чужд фальши, что его называют идиотом; как ребенок, этот идиот чужд всякой неискренности, а добр и прост до того, что его легко и обмануть и поставить в глупое положение».

(Макар Девушкин («Бедные люди»); капитан Снегирев («Братья Карамазовы»); Аркадий Долгорукий («Подросток»); Варя Снегирева («Братья Карамазовы»); Катерина Ивановна Верховцева («Братья Карамазовы»); Соня Мармелад ова («Преступление и наказание»); Алеша Карамазов («Братья Карамазовы»); Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы»); князь Мышкин («Идиот»).

2. Назовите персонаж «Преступления и наказания», к которому относится описание: «Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен».

«Это была крошечная, сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны маслом. На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпье...»

«Это был человек уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения, с проседью и с большою лысиной, с отекшим от постоянного пьянства желтым, даже зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки. Но что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, — пожалуй, был и смысл и ум, — но в то же время мелькало как будто и безумие».

«Это была ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая и стройная, еще с прекрасными темно-русыми волосами и действительно с раскрасневшимися до пятен щеками. Она ходила взад и вперед по своей небольшой комнате, сжав руки на груди, с запекшимися губами и неровно, прерывисто дышала».

«Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая как спичка, в одной худенькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом на голые плечи ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что он не доходил теперь и до колен, стояла в углу подле маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой».

«Она была из смешливых и, когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж становилось».

«Это была высокая, неуклюжая робкая и смирная девка, чуть не идиотка, тридцати пяти лет, бывшая в полном рабстве у сестры своей».

«Другая же дама, очень полная и багрово-красная, с пятнами, видная женщина, и что-то уж очень пышно одетая, с брошкой на груди, величиной в чайное блюдечко...»

«Это был очень молодой человек, лет двадцати двух, с смуглою и подвижною физиономией, казавшеюся старее своих лет, одетый по моде и фатом, с пробором на затылке, расчесанный и распомаженный, со множеством перстней и колец на белых отчищенных щетками пальцах и золотыми цепями на жилете».

«Теперь это была скромно и даже бедно одетая девушка, очень еще молоденькая, почти похожая на девочку, с скромною и приличною манерой, с ясным, но как будто несколько запуганным лицом».

(Родион Романович Раскольников, Алена Ивановна, Семен Захарович Мармеладов, Катерина Ивановна, Поля, Настасья, Лизавета, Луиза Ивановна, Заметов, Соня).

3. Назовите персонаж из «Преступления и наказания», которому принадлежит высказывание: «Я к тому говорю, что ваше совершенное выздоровление, в главном, зависит теперь единственно от вас самих. Теперь, когда уже с вами можно разговаривать, мне хотелось бы вам внушить, что необходимо устранить первоначальные, так сказать, коренные причины, влиявшие на зарождение вашего болезненного состояния, тогда и вылечитесь, не то будет даже и хуже».

«Ну, да хочешь, я тебе сейчас выведу, что у тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либеральным оттенком?»

«Да, я действительно вошь, и уж по одному тому, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц Всеблагое Провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха!»

«И заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь о вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся».

«Молодой человек, в лице вашем я читаю как бы некую скорбь. Как вошли, я прочел ее, а потому тотчас же и обратился к вам. Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюб-цами, которым и без того все известно, а чувствительного и образованного человека ищу».

«Привидения — это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а, стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка».

(Зосимов, Разумихин, Раскольников, Порфирий Петрович, Мармеладов, Свидригайлов).

Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972—1988.

Достоевский. Материалы и исследования. Ежегодное издание. Л., с 1974 г. (На данный момент вышло 11 выпусков).

Достоевский и мировая культура. Альманах. СПб.; М., с 1993 г. (На данный момент вышло 5 выпусков).

Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1990.

Ф. М. Достоевский. А. Г. Достоевская. Переписка. М., 1979.

Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1978.

Последняя любовь Ф. М. Достоевского. А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года. СПб., 1993.

Л. Ф. Достоевская. Достоевский в изображении своей дочери. СПб., 1992.

О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881—1931 годов. М., 1990.

Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994.

Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956.

Достоевский и театр, Л., 1983.

Абрамович Н. Я. Христос Достоевского. М., 1914.

Алъми И. Л. Романы Достоевского и поэзия. Л., 1986.

Альтман М. С. Достоевский. По вехам имен. Саратов, 1975.

Анненский И. Критическая проза //Анненский. Избранное. М., 1987.

Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского//Ни-колай Бердяев. Философия творчества, культуры и искусства: В 2т. М., 1994. Т. 2.

Волынский А. Л. Достоевский. СПб., 1906.

Егоров Б. Ф. Петрашевцы. Л., 1998.

Зенъковский В. В. «Почвенники». Аполлон Григорьев, Н.Н.Страхов. Ф.М.Достоевский// В. В. Зеньковский. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Ч. 2.

Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия// Вячеслав Иванов. Родное и вселенское. М., 1994.

Карякин Ю. Ф. Самообман Раскольникова. М., 1976.

Касаткина Т. А. Характерология Достоевского. М., 1996.

Кирпотин В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова. М., 1986.

Кожинов В. «Преступление и наказание» Досто-евского//Три шедевра русской классики. М., 1971.

Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание//Бог и мировое зло. М., 1994.

Львов К. Проблема личности у Достоевского («Преступление и наказание»). М., 1918.

Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995.

Миллер О. Русские писатели после Гоголя: В 2т. СПб.; М., 1906.

Миркина 3. Истина и ее двойники. М., 1993.

Мейер Г. А. Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения. Франк-фурт-на-Майне, 1967.

Мочулъский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995.

Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М., 1990.

Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе

Ф. М. Достоевского. Опыт критического ком-ментария//Несовместимые контрасты жития. М., 1990.

Соловьев Вл. Три речи в память Достоевского// Сочинения: В 2 т. Т. 2.

Шкловский В. Б. Достоевский//Собр. соч.: В Зт. М., 1974, Т. 3.

Штейнберг А. Б. Система свободы Достоевского. Париж, 1980.

Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского: В 3 т. СПб., 1993—1995.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки