1828, 28 августа В усадьбе Ясная Поляна под Тулой родился Л. Н. Толстой. 1830 Смерть матери, Марии Николаевны Толстой.

1836 Переезд семьи Толстых в Москву.

1837 Смерть отца, Николая Ильича Толстого.

1838 Смерть бабушки, Пелагеи Николаевны Толстой.

1841 Переезд в Казань в связи с опекунством тетки, П. И. Юшковрй, жившей там.

1844—1847 Учеба в Казанском университете, сначала на восточном отделении философского факультета, потом на юридическом факультете.

1847, 17 марта Толстой начинает вести дневник, который с небольшими перерывами ведет всю жизнь.

1847—1851 Жизнь в Ясной Поляне и в Москве.

1850 Первые писательские опыты. Толстой набрасывает незаконченную повесть «История вчерашнего дня» и начало повести из цыганского быта. Начинает работу над повестью «Детство».

1851 Приезд на Кавказ со старшим братом, Н. Н. Толстым. Поступление на военную службу.

1852 В журнале Н. А. Некрасова «Современник» напечатана повесть «Детство». Начало работы над повестью «Казаки».

1853—1856 Работа над рассказами «Набег», «Рубка леса», «Разжалованный», в которых отразилось пребывание на Кавказе.

1854 Перевод Толстого в Дунайскую армию и затем по его просьбе в Севастополь. Участие в обороне знаменитого четвертого бастиона.

1854 В «Современнике» опубликована повесть «Отрочество».

1855, март Запись в дневнике об основании новой религии. Замысел проекта реформирования армии.

Ноябрь Приезд в Петербург.

1855—1856 Публикация в «Современнике» повести «Юность» и «Севастопольских рассказов». Знакомство с Н. А. Некрасовым, И. А. Гончаровым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским, Д. В. Григоровичем, Н. Г. Чернышевским, С. Т. и К. С. Аксаковыми и др. литераторами. Начало дружбы с А. А. Фетом, продолжавшейся до смерти Фета (1890).

1856 Публикация в журнале «Отечественные записки» рассказа «Утро помещика», в «Современнике» — рассказов «Метель» и «Два гусара».

1857 Первая поездка за границу. Толстой побывал во Франции, Швейцарии, Италии и Германии. В Париже осматривал гробницу Наполеона. Публикация в «Современнике» рассказа «Люцерн».

1857—1858 Увлечение Е. Ф. Тютчевой, дочерью поэта.

1858 Окончание сотрудничества Толстого с «Современником» (расторжение договора по обоюдному согласию редакции и писателя). Попытка строить отношения с яснополянскими крестьянами на новых .началах (артель, физический труд совместно с крестьянами).

1859 В журнале «Библиотека для чтения» опубликована философская притча Толстого «Три смерти». В журнале «Русский вестник» напечатан роман «Семейное счастие», в котором нашла отражение история отношений Толстого с В. В. Арсеньевой.

1859—1862 Создание яснополянской школы для крестьянских детей и работа в ней.

1860—1861 Вторая поездка за границу с целью ознакомления с системой народного образования в странах Западной Европы. Встречи с А. И. Герценом в Лондоне.

1861 Деятельность Толстого как мирового посредника.

1862 Издание журнала «Ясная Поляна». Обыск в яснополянском доме Толстого.

23 сентября Свадьба Л. Н. Толстого с С. А. Берс.

1863 Публикация повестей «Казаки» и «Поликушка» в журнале «Русский вестник».

1863—1869 Работа над «Войной и миром».

1869 Поездка в Пензенскую губернию с целью покупки имения. «Арзамасский ужас» смерти, испытанный в гостинице в Арзамасе в связи с подготавливавшимся в Толстом духовным переломом. Это состояние описано в незаконченном рассказе «Записки сумасшедшего», над которым Толстой работал впоследствии в 1884, 1887, 1888, 1896 и 1903 гг.

1871 Знакомство с Н. Н. Страховым.

1871—1872 Работа над «Азбукой», возобновление занятий в яснополянской школе.

1872—1873 Работа над незаконченным романом о Петре Первом.

1873—1877 Работа над романом «Анна Каренина», Помощь голодающим в Самарской губернии.

1875 Знакомство с философом В. С. Соловьевым.

1881 Переезд в Москву с целью дать образование детям. Работа над рассказом «Чем люди живы?», положившим начало циклу «Народных рассказов».

1882 Участие в переписи населения в Москве. Статья «О переписи в Москве». Начата работа над трактатом «Так что же нам делать?». Закончена продолжавшаяся несколько лет работа над «Исповедью» (впервые напечатана в Женеве в 1883—1884 гг.).

1884 Закончена работа над религиозным трактатом «В чем моя вера?».

1886 Напечатаны повести «Холстомер», «Смерть Ивана Ильича»; за границей вышла часть трактата «Так что же нам делать?». Написана драма «Власть тьмы», изданная в 1887 г. Знакомство с В. Г. Короленко.

1887 Начало работы над повестью «Крей-церова соната» (впервые опубликована в 1891 г.). Работа над трактатом «О жизни» (впервые издан в переводе в Нью-Йорке в 1891 г., полное русское издание — в Женеве в 1891 г.). Знакомство с Н. С. Лесковым.

1889 Работа над повестью «Дьявол». Начало работы над романом «Воскресение».

1889—1890 Первые наброски повести «Отец Сергий».

1890 Написана комедия «Плоды просвещения».

1890—1893 Работа над трактатом «Царство Бо-жие внутри вас».

1891—1892 Работа над статьей «О голоде».

1892—1893 Толстой возглавляет широкое общественное движение в помощь голодающим.

1894 Знакомство с И. А. Буниным.

1895 Напечатан рассказ «Хозяин и работник». Знакомство с А. П. Чеховым.

1896 Начата работа над повестью «Хад-жи-Мурат» (впервые напечатана в 1912г.).

1898 Напечатан трактат «Что такое искусство?». Окончена повесть «Отец Сергий». Деятельность по организации помощи голодающим, работа над статьей «Голод или не голод?».

1899 Напечатан роман «Воскресение».

1900 Написаны драма «Живой труп» (впервые опубликована в 1911 г.) и трактат «Рабство вашего времени». Знакомство с М. Горьким.

1901 В газете «Церковные ведомости» напечатано «Определение Святейшего Синода» об отлучении Толстого от церкви. Толстой пишет «Ответ на постановление Синода».

1901—1902 Пребывание Толстого в Крыму в связи с болезнью.

1902—1906 Работа над «Воспоминаниями».

1903 Издан составленный Толстым сборник «Мысли мудрых людей на каждый день». Написан рассказ «После бала» (впервые напечатан в 1911 г.).

1904 Толстой пишет статью о русско-японской войне «Одумайтесь!». Написана повесть «Фальшивый купон» (опубликована в 1911 г.).

1906 Первое издание составленного Толстым сборника «Круг чтения» и рассказа «За что?» (в составе сборника).

1908 Работа над книгой «Учение Христа, изложенное для детей», статьей «Не могу молчать!», направленной против смертных казней, и сборником «На каждый день».

1910 Работа над сборником «Путь жизни» и статьей «О социализме». Знакомство с Л. Н. Андреевым.

28 октября 1910 Уход из Ясной Поляны.

1 ноября 1910 Смерть Л. Н. Толстого на станции Астапово Рязанско-Уральской железной дороги.

«...Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне...»

Он начал этими словами свои неоконченные «Первые воспоминания», которые писал для своего друга и последователя Бирюкова, предпринявшего составление его биографии. Он разделил тогда свою жизнь на семилетия, говорил, что «соответственно семилетиям телесной жизни человека, признаваемым даже и некоторыми физиологами, можно установить и семилетия в развитии жизни духовной». Этих семилетий было с небольшим недочетом двенадцать.

Первое — детство:

Рождение и жизнь в Ясной Поляне. Родился (от графа Николая Ильича Толстого и графини Марии Николаевны Толстой, урожденной княжны Волконской) 28 августа 1826 года. На втором году от рождения потерял мать, умершую тридцати девяти лет. Учение начал дома, с гувернером-немцем, написанным в «Детстве» под именем Карла Ивановича.

Второе — отрочество:

Жизнь с семьей и продолжение учения в Москве. Там, на восьмом году от роду, потерял отца, внезапно умершего от разрыва сердца сорока двух лет.

Третье — юность:

Переезд сирот в Казань к бабушке по отцу, учение в казанском университете. Университетское учение, за малыми успехами в науках и в силу собственного сознания «бесполезности всего того, чему эти науки учат», оставил со второго курса, чтобы воротиться в Ясную Поляну и посвятить себя сельскому хозяйству и заботам о своих крепостных. После разочарования и в этом, уехал в Москву, потом в Петербург, с намерением служить по гражданской службе.

Четвертое — от 21 года до 28 лет:

Разочарование в мечтах и о гражданской службе. Военная служба на Кавказе, потом в осажденном Севастополе. Начало писательства. Написал в это семилетие: «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы», «Метель», «Два гусара», «Утро помещика»; начал «Казаки».

Пятое — от 28 до 36 лет:

Выход из военной службы; заграничные путешествия для знакомства с постановкой школьного дела в Европе, педагогическая и судебная деятельность в Ясной Поляне — женитьба на Софье Андреевне Берс. «Казаки» и начало «Войны и мира». В это семилетие потерял брата Дмитрия, потом брата Николая.

Шестое — от 35 до 42 лет:

Семейная жизнь, уже четверо детей, хозяйство, писание и печатание «Войны и мира».

Седьмое — от 42 до 49 лет:

Поездки на лечение кумысом в Самарскую губернию. Там же работа на голоде. «Анна Каренина». Рождение еще четверых детей (из которых два мальчика умерли).

Восьмое — от 49 до 56 лет:

«Исповедь». Переезд в Москву для воспитания детей. Знакомство с Чертковым. «Чем люди живы», «В чем моя вера», «Так что же нам делать». Рождение еще одного сына и еще одной дочери (Александры).

Девятое — от 56 до 63 лет:

Жизнь в Москве. Рассказы для народа, «Смерть Ильича», «Власть тьмы», «Плоды просвещения», «Крейцерова совета», начало писания «Воскресения». Рождение еще одного ребенка, Ванечки.

Десятое — от 63 до 70 лет:

Новая работа на голоде (в Тульской губернии). Отказ от авторских прав на все, что написано после 1881 года. «Царство Божие внутри вас», «Хозяин и работник», «Об искусстве». Смерть Ванечки.

Одиннадцатое — от 70 до 77 лет:

Первая тяжелая болезнь. Появление в печати «Воскресения». Отлучение от церкви. Переезд всей семьи в Ясную Поляну. Зима в Крыму, где пережиты еще воспаление легких и брюшной тиф. Начало составления «Круга чтения». Писание писем и обращений: к духовным друзьям и последователям, к правительству, к военным, к церковнослужителям, к политическим и общественным деятелям...

И, наконец, двенадцатое, недожитое — от 77 до 83 лет:

Смерть наиболее любимой и близкой по духу дочери Маши. Тайное составление завещания, в котором право на все его писания передавалось Александре Львовне, а распоряжение ими Черткову. Бегство в ночь с 27 на 28 октября 1910 года из Ясной Поляны; болезнь в пути и смерть на железнодорожной станции Астапово (7 ноября). Это было его последним «освобождением».

17 апреля. Начну ли я рассуждать, глядя на природу, я вижу, что все в ней постоянно развивается и что каждая составная часть ее способствует бессознательно к развитию других частей; человек же, так как он есть такая же часть природы, но одаренная сознанием, должен так же, как и другие части, но сознательно употребляя свои душевные способности, стремиться к развитию всего существующего. Стану ли я рассуждать, глядя на историю, я вижу, что весь род человеческий постоянно стремился к достижению этой цели. Стану ли рассуждать рационально, то есть рассматривая одни душевные способности человека, то в душе каждого человека нахожу это бессознательное стремление, которое составляет необходимую потребность его души. Стану ли рассуждать, глядя на историю философии, найду, что везде и всегда люди приходили к тому заключению, что цель жизни человека есть всестороннее развитие человечества. Стану ли рассуждать, глядя, на богословию, найду, что у всех почти народов признается существо совершенное, стремиться к достижению которого признается целью всех людей. И так я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего.

20 марта 1852, Старогладковская. <..,> Тщеславие есть страсть непонятная — одно из тех зол, которыми, как повальными болезнями — голодом, саранчой, войной, — провидение казнит людей. Источников этой страсти нельзя открыть; но причины, развивающие ее, суть: бездействие, роскошь, отсутствие забот и лишений... Тщеславный человек не знает ни истинной радости, ни горя, ни любви, ни страху, ни отчаяния, ни ненависти — все неестественно, насильственно. Тщеславие есть какая-то недозрелая любовь к славе, какое-то самолюбие, перенесенное в мнение других — он любит себя не таким, каким он есть, а каким он показывается другим...

8 июля. ...Не могу доказать себе существования Бога, не нахожу ни одного дельного доказательства и нахожу, что понятие не необходимо. Легче и проще понять вечное существование всего мира с его непостижимо прекрасным порядком, чем существо, сотворившее его. Влечение плоти и души человека к счастию есть единственный путь к понятию тайн жизни. Когда влечение души приходит в столкновение с влечением плоти, то первое должно брать верх, ибо душа бессмертна, так же как и счастие, которое она приобретает. Достижение счастия есть ход развития её. Пороки души суть испорченные благородные стремления. Тщеславие — желание быть довольным собой. Корыстолюбие — желание делать более добра. Не понимаю необходимости существования Бога, а верю в него и прошу помочь мне понять его.

7 июля. Скромности у меня нет! вот мой большой недостаток. Что я такое? Один из четырех сыновей отставного подполковника, оставшийся с 7-летнего возраста без родителей под опекой женщин и посторонних, не получивший ни светского, ни ученого образования и вышедший на волю 17-ти лет, без большого состояния, без всякого общественного положения и, главное, без правил; человек, расстроивший свои дела до последней крайности, без цели и наслаждения проведший лучшие года своей жизни, наконец, изгнавший себя на Кавказ, чтоб бежать от долгов и, главное, привычек, а оттуда, придравшись к каким-то связям, существовавшим между его отцом и командующим армией, перешедший в Дунайскую армию 26 лет, прапорщиком, почти без средств, кроме жалования... без покровителей, без уменья жить в свете, без знания службы, без практических способностей; но — с огромным самолюбием! Да, вот мое общественное положение. Посмотрим, что такое моя личность.

Я дурен собой, неловок, нечистоплотен и светски необразован. Я раздражителен, скучен для других, нескромен, нетерпим... и стыдлив, как ребенок. Я почти невежда. Что я знаю, тому я выучился кое-как сам, урывками, без связи, без толку и то так мало. Я невоздержан, нерешителен, непостоянен, глупо тщеславен и пылок, как все бесхарактерные люди. Я не храбр. Я неаккуратен в жизни и так ленив, что праздность сделалась для меня почти неодолимой привычкой. Я умен, но ум мой еще никогда ни на чем не был основательно испытан. У меня нет ни ума практического, ни ума светского, ни ума делового. Я честен, то есть я люблю добро, сделал привычку любить его; и когда отклоняюсь от него, бываю недоволен собой и возвращаюсь к нему с удовольствием; но есть вещи, которые я люблю больше добра, — славу. Я так честолюбив и так мало чувство это было удовлетворено, что часто, боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую, ежели бы мне пришлось выбирать из них. Да, я нескромен; оттого-то я горд в самом себе, а стыдлив и робок в свете...

26 февраля... Политического изменения социального строя не может быть. Изменение только одно нравственное, внутреннее человека. Но каким путем пойдет это изменение? Никто не может знать для всех, для себя мы все знаем. И как раз все озабочены в нашем мире этим изменением для всех, а только не для себя...

31 октября... Человек переживает три фазиса, и я переживаю из них теперь третий. Первый фазис: человек живет только для своих страстей, еда, питье, веселье, охота, женщины, тщеславие, гордость и жизнь полна. Так у меня было лет до тридцати, до седых волос (у многих это раньше гораздо), потом начался интерес блага людей, всех людей, человечества (началось это резко с деятельностью школ, хотя стремление это проявлялось, кое-где вплетаясь в жизнь личную, и прежде). Интерес этот затих было в первое время семейной жизни, но потом опять возник с новой и страшной силой при сознании тщеты личной жизни. Все религиозное сознание мое сосредоточивалось в стремлении к благу людей, в деятельности для, осуществления царства Божия. И стремление это было так же сильно, так же наполняло всю жизнь, как и стремление к личному благу. Теперь же я чувствую ослабление этого стремления, оно не наполняет мою жизнь, оно не влечет меня непосредственно; я должен рассудить, что это деятельность хорошая, деятельность помощи людям матерьяльной, борьбы с пьянством, с суевериями правительства и церкви. Во мне, я чувствую, вырастает новая основа жизни, — не вырастает, а выделяется, высвобаживается из своих покровов, новая основа, которая заменит, включив в себя стремление к благу людей, так же как стремление к благу людей включило в себя стремление к благу личному. Эта основа есть служение Богу, исполнение его воли по отношению к той его сущности, которая поручена мне...

Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было 1¹/₂ года, когда она скончалась. По странной случайности не осталось ни одного ее портрета, так что как реальное физическое существо я не могу себе представить ее. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик и все, что я знаю о ней, все прекрасно, и я думаю — не оттого только, что все, говорившие мне про мою мать, старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего.

Впрочем, не только моя мать, но и все окружавшие мое детство лица — от отца до кучеров — представляются мне исключительно хорошими людьми. Вероятно, мое чистое детское любовное чувство, как яркий луч, открывало мне в людях (они всегда есть) лучшие их свойства, и то, что все люди эти казались мне исключительно хорошими, было гораздо больше правды, чем то, когда я видел одни их недостатки. Мать моя была нехороша собой и очень хорошо образована для своего времени. Она знала, кроме русского, — которым она, противно принятой тогда русской безграмотности, писала правильно, — четыре языка: французский, немецкий, английский и итальянский, — и должна была быть чутка к художеству, она хорошо играла на фортепьяно, и сверстницы ее рассказывали мне, что она была большая мастерица рассказывать завлекательные сказки, выдумывая их по мере рассказа. Самое же дорогое качество ее было то, что она, по рассказам прислуги, была хотя и вспыльчива, но сдержанна. «Вся покраснеет, даже заплачет, — рассказывала мне горничная, — но никогда не скажет грубого слова». Она и не знала их.

У меня осталось несколько писем ее к моему отцу и другим теткам и дневник поведения Никол еньки (старшего брата), которому было б лет, когда она умерла, и который, я думаю, был более всех похож на нее. У них обоих было очень мне милое свойство характера, которое я предполагаю по письмам матери, но которое я знал у брата — равнодушие к суждениям людей и скромность, доходящая до того, что они старались скрыть те умственные, образовательные и нравственные преимущества, которые они имели перед другими людьми. Они как будто стыдились этих преимуществ...

В житиях Дмитрия Ростовского есть одно, которое меня всегда очень трогало, — это коротенькое житие одного монаха, имевшего, заведомо всей братии, много недостатков и, несмотря на то, явившегося в сновидении старцу среди святых в самом лучшем месте рая. Удивленный старец спросил: чем заслужил этот невоздержанный во многом монах такую награду? Ему отвечали: «Он никогда не осудил никого».

Если бы были такие награды, я думаю, что мой брат и моя мать получили бы их... Детство свое мать прожила частью в Москве, частью в деревне с умным, гордым и даровитым человеком, моим дедом Волконским.

Про деда я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял свое положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потемкина Вареньке Энгельгардт. На предложение Потемкина он отвечал: «С чего он взял, чтобы я женился на его б......

За этот ответ он не только остановился в своей служебной карьере, но был назначен воеводой в Архангельск, где пробыл, кажется, до воцарения Павла, когда вышел в отставку и, женившись на княжне Екатерине Дмитриевне Трубецкой, поселился в полученном от своего отца Сергея Федоровича имении Ясной Поляне.

Княгиня Екатерина Дмитриевна рано умерла, оставив моему деду единственную дочь Марью. С этой-то сильно любимой дочерью и ее компаньонкой-француженкой и прожил мой дед до своей смерти около 1816 года.

Дед мой считался очень строгим хозяином, но я никогда не слыхал рассказов о его жесто-костях и наказаниях, столь обычных в то время. Я думаю, что они были, но восторженное уважение к важности и разумности было так велико в дворовых и крестьянах его времени, которых я часто расспрашивал про него, что хотя я и слышал осуждения моего отца, я слышал только похвалы уму, хозяйственности и заботе о крестьянах и, в особенности, огромной дворне моего деда. Он построил прекрасные помещения для дворовых и заботился о том, чтобы они были всегда не только сыты, но и хорошо одеты и веселились бы. По праздникам он устраивал для них увеселения, качели, хороводы. Еще более он заботился, как всякий умный помещик того времени, о благосостоянии крестьян, и они благоденствовали, тем более что высокое положение деда, внушая уважение становым, исправникам и заседателям, избавляло их от притеснения начальства.

Вероятно, у него было очень тонкое эстетическое чувство. Все его постройки не только прочны и удобны, но чрезвычайно изящны. Таков же разбитый им парк перед домом. Вероятно, он также очень любил музыку, потому что только для себя и для матери держал свой хороший небольшой оркестр. Я еще застал огромный, в три обхвата вяз, росший в клину липовой аллеи и вокруг которого были сделаны скамьи и пюпитры для музыкантов. По утрам он гулял в аллее, слушая музыку. Охоты он терпеть не мог, а любил цветы и оранжерейные растения...

Думаю, что мать любила моего отца, но больше как мужа и, главное, отца своих детей, но не была влюблена в него. Настоящие же ее любви, как я понимаю, были три или, может быть, четыре: любовь к умершему жениху, потом страстная дружба с компаньонкой-француженкой m-elle Henissienne, про которую я слышал от тетушек...

Третье, сильное, едва ли не самое страстное чувство было ее любовь к старшему брату Коко, журнал поведения которого она вела по-русски, в котором она записывала его проступки и читала ему...

Четвертое сильное чувство, которое, может быть, было, как мне говорили тетушки, и которое я так желал, чтобы было, была любовь ко мне, заменившая любовь к Коко, во время моего рождения уже отлепившегося от матери и поступившего в мужские руки.

Ей необходимо было любить не себя, и одна любовь сменялась другой. Таков был духовный облик моей матери в моем представлении. Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне.

Жизнь моей матери в семье отца, как я могу заключить по письмам и рассказам, была очень счастливая и хорошая. Семья отца состояла из бабушки-старушки, его матери, ее дочери, моей тетки, графини Александры Ильиничны Остен-Сакен, и ее воспитанницы Пашеньки; другой тетушки, как мы называли ее, хотя она была нам очень дальней родственницей, Татьяны Александровны Ергольской, воспитывавшейся в доме Дедушки и прожившей всю жизнь в доме моего отца; учителя Федора Ивановича Ресселя, описанного мною довольно верно в «Детстве».

Детей нас было пятеро: Николай, Сергей, Дмитрий, я — меньшой, и меньшая сестра Машенька, вследствие родов которой и умерла моя мать. Замужняя очень короткая жизнь моей матери, — кажется, не больше 9 лет, — была счастливая и хорошая: Жизнь эта была очень полна и украшена любовью всех к ней и ее ко всем, жившим с нею...

Отец был среднего роста, хорошо сложенный, живой сангвиник, с приятным лицом и с всегда грустными глазами...

Дома отец, кроме занятия хозяйством и нами, детьми, еще много читал. Он собирал библиотеку, состоящую, по тому времени, в французских классиках, исторических и естественно-исторических сочинениях — Бюфон, Кювье. Тетушки говорили мне, что отец поставил себе за правило не покупать новых книг, пока не прочтет прежних...

Сколько, я могу судить, он не имел склонности к наукам, но был на уровне образованья людей своего времени. Как большая часть людей первого Александровского времени и походов 13, 14, 15 годов, он был не то что теперь называется либералом, а просто по чувству собственного достоинства не считал для себя возможным служить ни при конце царствования Александра I, ни при Николае.

Бабушка Пелагея Николаевна была дочь скопившего себе большое состояние слепого князя Ник. Иван. Горчакова. Сколько я могу составить себе понятие об ее характере, она была недалекая, малообразованная — она, как все тогда, знала по-французски лучше, чем по-русски (и этим ограничивалось ее образование), и очень избалованная — сначала отцом, потом мужем, а потом, при мне уже, сыном — женщина...

Дед мой Илья Андреевич, ее муж, был тоже, как я его понимаю, человек ограниченный, очень мягкий, веселый и не только щедрый, но бестолково мотоватый, а главное — доверчивый. В имении его Белевекого уезда, Полянах, — не Ясной Поляне, но Полянах, — шло долго не перестающее пиршество, театры, балы, обеды, катанья, которые, в особенности при склонности деда играть по большой в ломбер и вист, не умея играть, и при готовности давать всем, кто просил, и взаймы, и без отдачи, а главное, затеваемыми аферами, откупами, — кончилось тем, что большое имение его жены все было так запутано в долгах, что жить было нечем, и дед должен был выхлопотать и взять, что ему было легко при его связях, место губернатора в Казани...

Тетушка Александра Ильинична очень рано в Петербурге была выдана за остзейского богатого графа Остен-Сакена. Партия, казалось, очень блестящая, но кончившаяся в смысле супружества очень печально для тетушки, хотя, может быть, последствия этого брака были благотворны для ее души. Тетушка Aline, как ее звали в семье, была, должно быть, очень привлекательна, с своими большими голубыми глазами и кротким выражением белого лица, какою она 16-летней девушкой изображена на очень хорошем портрете.

Скоро после свадьбы Остен-Сакен уехал с молодой женой в свое большое остзейское имение, и там все больше и больше стала проявляться его душевная болезнь, выражавшаяся сначала только очень заметной беспричинной ревностью. На первом же году своей женить бы, когда тетушка была уже на сносях беременна, болезнь эта так усилилась, что на него стали находить минуты полного сумасшествия, во время которых ему казалось, что враги его, желающие отнять у него его жену, окружают его, и единственное спасение для него состоит в том, чтобы бежать от них. Это было летом. Вставши рано утром, он объявил жене, что единственное средство спасения состоит в том, чтобы бежать, что он велел закладывать коляску и они сейчас едут, чтобы она готовилась.

Действительно, подали коляску, он посадил в нее тетушку и велел ехать как можно скорее. На пути он достал из ящика два пистолета, взвел курок.и, дав один тетушке, сказал ей, что, если только враги узнают про его побег, они догонят его, и тогда они погибли, и единственное, что им остается сделать, это убить друг друга. Испуганная, ошеломленная тетушка взяла пистолет и хотела уговорить мужа, но он не слушал ее и только поворачивался назад, ожидая погони, и гнал кучера. На беду на проселочной дороге, выходившей на большую, показался экипаж, и он вскрикнул, что все погибло, и велел ей стрелять в себя, и сам выстрелил в упор в грудь тетушки. Должно быть, увидев, что он сделал, и то, что напугавший его экипаж проехал в другую сторону, он остановился, вынес раненую, окровавленную тетушку из экипажа, положил на дорогу и ускакал. На счастье тетки скоро на нее наехали крестьяне, подняли ее в свезли к пастору, который, как умея, перевязал ей рану и послал за доктором. Рана была в правой стороне груди навылет (тетушка показывала мне оставшийся след) и была не тяжелая. В то •время как она, выздоравливая, все еще беременная, лежала у пастора, муж ее, опомнившийся, приезжал к ней и, рассказав пастору историю о том, как она нечаянно была ранена, попросил свидания с ней. Свидание это было ужасно; он, хитрый, как все душевнобольные, притворился раскаивающимся в своем поступке и только озабоченным ее здоровьем. Посидев с ней довольно долго, совершенно разумно обо всем разговаривая, он воспользовался той минутой, когда они остались одни, чтобы попытаться исполнить свое намерение. Как бы заботясь об ее здоровье, он "попросил ее показать ему язык, и когда она высунула его, схватился одной рукой за язык, а другой выхватил приготовленную бритву с намерением отрезать его. Произошла борьба, она вырвалась от него, закричала, вбежали люди, остановили и увели его.

С тех пор сумасшествие его совершенно определилось, и он долго жил в каком-то заведении для душевнобольных, не имея никаких сношений с тетушкой. Вскоре после этого тетушку перевезли в родительский дом в Петербург, и там, она родила уже мертвого ребенка. Боясь последствий огорчения от смерти ребенка, ей сказали, что ребенок ее жив, и взяли родившуюся в то же время у знакомой прислуги, жены придворного повара, девочку. Эта девочка — Пашенька, которая жила у нас и была уже взрослой девушкой, когда я стал помнить себя. Не знаю, когда была открыта Пашеньке история ее рождения, но, когда я знал ее, она уже знала, что она не была дочь тетушки.

Тетушка Александра Ильинична после случившегося с нею жила у своих родителей, потом у моего отца и потом после смерти отца была нашей опекуншей, а когда мне было 12 лет, умерла в Оптиной пустыни.

Тетушка эта была истинно религиозная женщина. Любимые ее занятия были чтения житий святых, беседы с странниками, юродивыми, монахами и монашенками, из которых некоторые жили всегда в нашем доме, а некоторые только посещали тетушку. В числе почти постоянно живших у нас была монахиня Марья Герасимовна, крестная мать моей сестры, ходившая в молодости странствовать под видом юродивого Иванушки. Крестною матерью сестры Марья Герасимовна была потому, что мать обещала ей взять ее кумой, если она вымолит у Бога дочь, которую матери очень хотелось иметь после четырех сыновей. Дочь родилась, и Марья Герасимовна была ее крестной матерью и жила частью в тульском женском монастыре, частью у нас в доме.

Тетушка Александра Ильинична не только была внешне религиозна, соблюдала посты, много молилась, общалась с людьми святой жизни, каков был в ее время старец Леонид в Оптиной пустыни, но сама жила истинно христианской жизнью, стараясь не только избегать всякой роскоши и услуги, но Стараясь, сколько возможно, служить другим. Денег у нее никогда не было, потому что она раздавала просящим все, что у нее было.

Горничная Гаша, после смерти бабушки перешедшая к ней, рассказывала мне, как она во время московской жизни, идя к заутрене, старательно на цыпочках проходила мимо спящей горничной и сама делала все то, что по принятому обычаю обычно делалось горничной. В пище, одежде она была так проста и нетребовательна, как только можно себе представить...

Третье и самое важное [лицо] в смысле влияния на мою жизнь была тетенька, как мы называли ее, Татьяна Александровна Ергольская. Она была очень дальняя по Горчаковым родственница бабушке. Она и сестра ее Лиза, вышедшая потом за графа Петра Ивановича Толстого, остались маленькими девочками, бедными сиротками от умерших родителей. Было еще несколько братьев, которых родные кое-как пристроили, девочек же решили взять на воспитание знаменитая в своем кругу в Чернском уезде и в свое время властная и важная Тат. Сем. Скуратова и моя бабушка. Свернули билетики, положили под образа, помолившись, вынули, и Лизанька досталась Татьяне Семеновне, а черненькая — бабушке. Таненька, как ее звали у нас, была одних лет с отцом, родилась в 1795 году, воспитывалась совершенно наравне с моими тетками и была всеми нежно любима, как и нельзя было не любить ее за ее твердый, решительный, энергичный и вместе с тем самоотверженный характер. Очень рисует ее характер событие с линейкой, про которое она рассказывала нам, показывая большой, чуть не в ладонь, след обжога на руке между локтем и кистью. Они детьми читали историю Муция Сцеволы и заспорили о том, что никто из них не решился бы сделать того же. «Я сделаю», — сказала она. «Не сделаешь», — сказал Языков, мой крестный отец, и, что тоже характерно для него, разжег на свечке линейку так, что она обуглилась и вся дымилась. «Вот приложи это к руке», — сказал он. Она вытянула белую руку, — тогда девочки ходили всегда декольте — и Языков приложил обугленную линейку. Она нахмурилась, но не отдернула руки. Застонала она только тогда, когда линейка с кожей отодралась от руки. Когда же большие увидали ее рану и стали спрашивать, как это сделалось, она сказала, что сама сделала это, хотела испытать то, что испытал Муций Сцевола.

Такая она была во всем решительная и самоотверженная. Должно быть, она была очень привлекательная с своей жесткой черной курчавой, огромной косой и агатово-черными глазами и оживленным, энергическим выражением. В. И. Юшков, муж тетки Пелагеи Ильиничны, большой волокита, часто уже стариком, с тем чувством, с которым говорят влюбленные про прежний предмет любви, вспоминал про нее: «Toinette, oh, elle etait charmante». Когда я стал помнить ее, ей было уже за сорок, и я никогда не думал о том, красива или некрасива она. Я просто любил ее, любил ее глаза, улыбку, смуглую, широкую, маленькую руку с энергической поперечной жилкой.

Должно быть, она любила отца, и отец любил ее, но она не пошла за него в молодости для того, чтобы он мог жениться на богатой моей матери, впоследствии же она не пошла за него потому, что не хотела портить своих чистых, поэтических отношений с ним и с нами.

Я сказал, что тетенька Татьяна Александровна имела самое большое влияние на мою жизнь. Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви...

Она делала внутреннее дело любви, и потому ей не нужно было никуда торопиться. И эти два свойства — любовность и неторопливость — незаметно влекли в близость к ней и давали особенную прелесть в этой близости. От этого, как я не знаю случая, чтобы она обидела кого, я и не знаю никого, кто бы не любил ее. Никогда она не говорила про себя, никогда о религии, о том, как надо верить, о том, как она верит и молится. Она верила во все, не отвергала только один догмат — вечных мучений...

Немца нашего учителя Фед. Ив. Рёсселя я описал, как умел подробно, в «Детстве» под именем Карла Ивановича. И его история; и его фигура, и его наивные счеты — все это действительно так было...

Да, столько впереди интересного, важного, что хотелось бы рассказать, не могу оторваться от детства, яркого, нежного, поэтического, любовного, таинственного детства. Вступая в жизнь, мы в детстве чувствуем, сознаем всю ее удивительную таинственность, знаем, что жизнь не только то, что дают нам наши чувства, а потом стирается это истинное предчувствие или послечувствие всей глубины жизни. Да, удивительное было время. Вот мы кончили уроки, кончили прогулку и приведены в гостиную, чтобы идти к обеду. Гостиная — диван, большой, круглый, красного дерева стоя, под прямым углом к столу по четыре кресла. Напротив дивана балко[нная] дверь и в простенках между ней и высокими окнами два зеркала в резных золоченых рамах. Бабушка сидит на левой стороне дивана с золотой табакеркой, в чепце с рюшей. Тетушки Александра Ильйнишна, Татьяна Александровна, Пашенька, Маш[енька], дочь с своей крестной матерью Марьей Герасимовной (про которую сейчас расскажу), Федор Иваныч, все собрались, ждут папеньку из кабинета. Вот он выходит бодрым быстрым шагом, с своей сангвинической красной шеей, в мягких без каблуков сапогах, с добрыми красивыми глазами и грациозно мужественными движениями. Иногда он выходит с трубкой в руке, отдает ее лакею. Он выходит и подсаживается к бабушке, целуя ее руку и что-нибудь шутя с нами, тетушками или Федором Иванычем...

Святочные увеселения происходили так: дворовые все, очень много, человек 30, наряжались, приходили в дом и играли в разные игры и плясали под игру на скрипке старика Григорья, который только в эти времена и появлялся в доме. Это было очень весело. Ряженые были, как всегда, медведь с поводырем и козой, турки и турчанки, разбойники, крестьянки — мужчины и мужики — бабы. Помню, как казались мне красивы некоторые ряженые и как хороша была особенно Маша-турчанка. Иногда тетенька наряжала и нас. Был особенно желателен какой-то пояс с каменьями и кисейные полотенца, вышитые серебром и золотом, и очень я себе казался хорош с усами, наведенными жженой пробкой. Помню, как, глядя в зеркало на свое с черными усами и бровями лицо, я не мог удержать улыбки удовольствия, а надо было делать величественное лицо турка. Ходили по всем комнатам и угощались разными лакомствами...

Да, Фанфаронова гора. Это одно из самых далеких и милых и важных воспоминаний. Старший брат Николенька был на 6 лет старше меня. Ему было, стало быть, 10—11, когда мне было 4 или 5, именно когда он водил нас на Фанфаронову гору. Мы в первой молодости, не знаю, как это случилось, говорили ему «вы». Он был удивительный мальчик и потом удивительный человек. Тургенев говорил про него очень верно, что [он] не имел только тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть писателем. Он не имел главного нужного для этого недостатка: у него не было тщеславия, ему совершенно неинтересно было, что о нем думают люди. У него было прежде всего тонкое художественное чутье, крайнее чувство меры, добродушный, веселый юмор, необыкновенное, неистощимое воображение и правдивое, высоконравственное мировоззрение, и все это без малейшего самодовольства. Воображение у него было такое, что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории в духе m-me Radcliff без остановки и запивки целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка.

Когда он не рассказывал и не читал (он читал чрезвычайно много), он рисовал. Рисовал он почти всегда чертей с рогами, закрученными усами, сцепляющихся в самых разнообразных позах между собою и занятых самыми разнообразными делами. Рисунки эти тоже были, полны воображения и юмора.

Так вот он-то, когда нам с братьями было — мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются му-равейными братьями. (Вероятно, это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья.) И я помню, что слово «муравейные» особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру.

Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были постоянно счастливы, эта тайна, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня. Кроме этой палочки, была еще какая-то Фанфаронова гора, на которую, он говорил, что может ввести нас, если только мы исполним все положенные для этого условия. Условием были, во-первых, стать в угол и не думать о белом медведе. Помню, как я становился в угол и старался, но никак не мог не думать о белом медведе...

В особенности же оставило во мне сильное впечатление муравейное братство и таинственная зеленая палочка, связывавшаяся с ним и долженствующая осчастливить всех людей. Как теперь я думаю, Николенька, вероятно, прочел или наслушался о масонах, об их стремлении к осчастливлению человечества, о таинственных обрядах приема в их орден, вероятно, слышал о Моравских братьях и соединил все это в одно в своем живом воображении и любви к людям, к доброте, придумал все эти истории и сам радовался им и морочил ими нас.

Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то, что должно, уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает...

Расскажу только про одно душевное состояние, которое я испытал несколько раз в первом детстве и которое, я думаю, было важно, важнее Многих и многих чувств, испытанных после. Важно оно было потому, что это состояние было первым опытом любви, не любви к кому-нибудь, а любви к любви, любви к Богу, чувство, которое я впоследствии только редко испытывал; редко, но все-таки испытывал, благодаря тому, я думаю, что след этот был проложен в первом детстве. Выражалось это чувство вот как: мы, в особенности я с Митенькой и девочками, садились под стулья как можно теснее друг к другу. Стулья эти завешивали платками, загораживали подушками и говорили, что мы муравейные братья, и при этом испытывали особенную нежность друг к другу. Иногда эта нежность переходила в ласку, гладить друг друга, прижиматься друг к другу. Но это было редко. И мы сами чувствовали, что это не то, и тотчас же останавливались. Быть муравейными братьями, как мы называли это (вероятно, это какие-нибудь рассказы о Моравских братьях, дошедшие до нас через Николенькину Фанфаронову гору), значило только завеситься от всех, отделиться от всех и всего и любить друг друга. Иногда мы под стульями разговаривали о том, что и кого кто любит, что нужно для счастья, как мы будем жить и всех любить.

Началось это, как помнится, от игры в дорогу. Садились на стулья, запрягали стулья, устраивали карету или кибитку, и вот сидевшие-то в кибитке переходили из путешественников в муравейные братья. К ним присоединялись и остальные. Очень, очень хорошо это было, и я благодарю Бога за то, что мог играть в это. Мы называли это игрой, а между тем все на свете игра, кроме этого...

Примечательно, что представителям толстовского рода свойственно долголетие. Если подсчитать средний возраст пяти поколений предков Льва Толстого (исключая его родителей, рано умерших), он составит 68 лет, что было редким в ту отдаленную эпоху. Долголетию представителей рода Толстых сопутствовала плодовитость.

В генеалогическом древе Толстого среди его предков мы обнаруживаем исключительно русские и знатные фамилии. Прародители одного из величайших русских писателей были родовитыми аристократами, гордившимися знатностью породы в 32 коленах.

Но Лев Толстой своим обликом не походил на этих представителей придворной знати. Его мощный торс, толстый нос с широкими ноздрями, большие уши, маленькие серо-голубые глаза, объемистый лоб, весь его физический склад обличали в нем деревенского жителя и в то же время русского барина.

Художник Репин говорил, что «всякое другое лицо скучно и нелюбопытно после его лица, крупные черты которого будто вырублены топором ». Те современники, кому посчастливилось встречать Толстого, отмечали как главную особенность его облика сочетание в нем черт мужицких и аристократических: мужицкая борода, грубые, привычные к физической работе руки, простая, наподобие крестьянской одежда; в его осанке до конца дней сохранилась такая величавость, что рядом с ним, хотя он был среднего роста, все казались меньше, стушевывались; он начинал говорить — и всех зачаровывали сдержанное достоинство его речи, благородство и грация жестов.

В своих воспомийаниях Горький рассказывает о почитателях Толстого, которые, обманувшись демократическим обликом Льва Николаевича, попробовали было обратиться к нему в простонародно-фамильярном духе: «И вдруг из-под мужицкой бороды, из-под демократической мятой блузы поднимается старый русский барин, великолепный аристократ, тогда у людей прямодушных, образованных и прочих сразу синеют носы от нестерпимого холода». А ведь это было в последние годы жизни, когда в течение многих лет Толстой утверждал, что нет другого идеала, кроме простой мужицкой жизни, и проповедовал опрощение.

Из Трлстого делают архетип — собирательный образ человека 19 века; его сравнивают с библейским пророком Исайей; Стефан Цвейг видел в нем воплощение бога Пана, В. И. Ленин — зеркало русской революции...

И он был и тем и другим и таил в себе еще многие лики: апостол непротивления и геройски сражавшийся офицер, защитник Севастополя, вегетарианец и азартный охотник; когда он был молод, братья считали его пустяшным малым; когда он стал клониться к закату, толстовцы почитали его, как святого; юный денди, он приходил в отчаяние оттого, что один ус у него чуть короче другого, и презирал тех людей, которые не носили перчаток, но он желал посвятить свою жизнь цели общей и полезной для всего человечества и употребить всю свою энергию для достижения наивысшего духовного совершенства... <...>

Вот случаи, которые я знаю по рассказам моего отца. Когда стало известно о падении Порт-Артура (это было во время русско-японской войны в 1901 году), Толстой воскликнул: «Как они могли сдаться! Надо было взорвать крепость...» Сказав это, он замолк и стал мрачным. В нем заговорил вдруг воин, офицер-артиллерист из осажденного и героически сопротивлявшегося Севастополя; другой Толстой — апостол непротивления, автор статей против патриотизма и милитаризма, противник военной службы — неожиданно утратил дар речи.

И еще случай — во время прогулки по Москве Толстой встретил двух офицеров с великолепной выправкой, затянутых в мундиры, в касках, сверкающих на солнце. Восхищенный их силой и величественной осанкой, он воскликнул: «Как это хорошо, когда человек так красив, как это прекрасно!..»

Кажется, это было в последний год его жизни: во время верховой прогулки на Делире — его любимой лошади — Толстой вдруг заметил зайца, прошмыгнувшего между конских копыт, и он пришпорил лошадь, пустил ее в галоп и с атуканьем помчался вслед, но через несколько мгновений остановился, сконфуженный, заметив про себя с удивлением, что тот вегетарианец, каким он стал, вдруг стушевался, уступив место азартному охотнику, каким он был в молодые годы.

Его душа и разум постоянно настороже, подкарауливая с неусыпной бдительностью все, что может быть интересным и занимательным для человека его времени. Как и всем людям, ему свойственно стремление к счастью и потребность обыкновенных житейских радостей: ему нужна была дружба, любовь, семья; он увлекается спортом, игрой в карты, охотой... И в то же время он испытывает, как никто другой, нравственные страдания от несправедливости, социального неравенства, насилия и вражды.

Ему свойственны почти болезненное беспокойство мысли и страх смерти. Он чувствовал все то, что чувствует каждый из нас, но с совершенно особой глубиной, остротой и силой. Во всех своих произведениях он описывает чувства и реакции обыкновенных людей в их столкновении с проблемами повседневной жизни, и каждый узнает своего приятеля, брата или самого себя. «Искусство, — писал Толстой, — это деятельность, которая позволяет человеку действовать на себе подобных особого рода внешними знаками, внушающими те чувства, которые пережил он сам».

Детство, как обширная цепь разнородных поэтических и безотчетных наших представлений об окружающем, дало автору возможность взглянуть на всю деревенскую жизнь в таких же поэтических чертах. Он выбрал в этой жизни все, что поражает детское воображение и ум, а талант автора был так силен, что представил эту жизнь именно такою, как ее видит ребенок. Все окружающее его входит в его повесть настолько, насколько оно поражает воображение дитяти, и потому все главы повести, по-видимому, совершенно разнородные, соединяются в одно: все они показывают взгляд ребенка на мир. Но большой талант автора виден еще вот в чем. Казалось бы, при такой манере изображать действительную жизнь под влиянием детских впечатлений трудно дать место взгляду не детскому и вполне обрисовать характеры: подивитесь же, когда по прочтении этих рассказов ваше воображение живо нарисует вам и мать, и отца, и няню, и гувернера, и все семейство, и нарисует красками поэтическими.

Автор передает нам действительное развитие собственного нравственного существа с той минуты, когда мысль, как синий огонек разгорающегося газового проводника, едва-едва теплится, не освещая еще вокруг себя ничего, до тех пор пока с развитием организма она все более и более крепнет и начинает ярко озарять предметы и лица. Само собой разумеется, что строгость психического наблюдения, необходимого при этом, уже должна была исключить произвол, развязанность в приемах и игру с предметом описания. Рассказы гр. Л. Н. Т. имеют строгое выражение, и отсюда тайна впечатления, производимого ими на читателя. С необычайным вниманием следит он за нарождающимися впечатлениями сперва ребенка, а потом отрока, и каждое слово его проникнуто уважением как к задаче, принятой им на себя, так и к возрасту, который столько же имеет неразрешенных вопросов, нравственных падений и переворотов, сколько и всякий другой возраст. Все это не могло остаться без последствий. Полнота выражений в лицах и предметах, глубокие психические разъяснения и, наконец, картина нравов известного светского и строго приличного круга, картина, написанная такой тонкой кистью, какой мы давно не видали у себя при описании высшего общества, были плодом серьезного понимания автором своего предмета. Вместе с тем изображение первых колебаний воли, сознание мыслей у ребенка, благодаря тому же качеству, возвышаются у автора до истории всех детей известного места и известной эпохи, и как история, написанная поэтом, она уже заключает, рядом с поводами к эстетическому наслаждению, и обильную пищу для всякого мыслящего человека...

Затем любопытно посмотреть на самое приложение его психического анализа к делу. Едва вспоминает он какое-либо детское ощущение, какую-либо раннюю попытку ребяческой мысли, как в то же время представляется ему давление этой мысли на самый характер молодого человека и цепь случаев, происшествий, вызванных ею; другими словами, он облекает ее в форму искусства, дает ей плоть и настоящее бытие в области изящного. В каком верном отношении находятся эти результаты с первым поводом, родившим их, читатель может убедиться сам в рассказах гр. Л. Н. Т. Редкие писатели так логически последовательны, так строго верны своим идеям, и редкие так сильно убеждены в единстве мысли и поступка, как он. Все это показывает, во-первых, истинное понимание сущности автобиографии, а во-вторых, глубокое его понимание самой природы того возраста, которого он сделался историком. При этом живом художественном объяснении детства есть одна черта у автора, которая обнаруживает его способность понимания предметов чисто поэтически, именно он верует в жизненное действие его организма и с настоящим чувством поэта уловляет ту минуту, когда природа сама по себе, без всякого пособия со стороны, дает искру мысли, первый признак чувства и первую наклонность.

Достоинства повести первоклассные: меткая, своеобразная наблюдательность, глубокое проникновение в сущность вещей и характеров, строгая, ни перед чем не отступающая правда, избыток мимолетных заметок, сверкающих умом и удивляющих зоркостью глаза, богатство поэзии, всегда свободной, вспыхивающей внезапно и всегда умеренно, и, наконец, сила — сила, всюду разлитая, присутствие которой слышится в каждой строке, в каждом небрежно оброненном слове, — вот достоинства повести. В самой мысли провести ощущения последних дней Севастополя и показать их читателю сквозь призму молодой, благородной, младенчески-прекрасной души, не успевшей еще засориться дрянью жизни, видим мы тот поэтический такт, который дается только художникам. Володе Козельцову суждено долго жить в русской литературе, может быть столько же, сколько суждено жить памяти о великих, печальных и грозных днях севастопольской осады.

Любовь и детство нашли себе выражение в книге гр. Л. Толстого. Но не в них заключается главный центр тяжести книги; эти светлые стороны изображены правдивою рукою художника именно для того, чтобы резче оттенить его главную мысль, его глубокую и печальную думу. В книге много разнообразия, но главная ее мысль постоянно царит над рассказом, чего бы этот рассказ ни касался, и сообщает всей книге отпечаток тяжелой грусти.

В чем же дело? Толстой каждому, конечно, известен как большой мастер в анализе душевных явлений. Но какой характер имеет этот анализ? В чем заключается его источник, его первая движущая причина, от которой необходимо зависит его направление и цель? На это можно бы отвечать, что анализ нашего автора — просто его художественная потребность, просто преобладающая черта его таланта. Ответ этот действительно годится для некоторых мест книги, именно для тех, где, как в «Семейном счастье» и в «Детстве», художественная сила идет наравне с анализом, вполне им владеет, употребляет его как орудие, дающее полноту образам и краскам. Но в других местах анализ, очевидно, играет другую роль и служит сам по себе удовлетворением какой-то потребности, говорящей в душе художника помимо его стремления создавать образы.

Во-первых, этот анализ постоянно имеет в виду совершенную правдивость, постоянно вооружен против всякой фальши. Что бы ни рассказывал художник, его явным образом томит забота не отступать ни на йоту от верности действительности и не поддаться никакой, даже самой тонкой и едва уловимой фальши. <...> Наш художник как будто прежде всего боится впасть в обман, прежде чувствует недостаток истинной красоты, вообще истинного содержания в окружающих его явлениях и потому постоянно настороже, постоянно озабочен и затруднен и думает уже не о красоте, а только о правдивости, о том, чтоб самому как-нибудь не сфальшивить, не принять миража за действительность...

Анализ гр. Толстого весь направлен к тому, чтобы отыскать истинно живые явления в душах людей. Это не простая поэзия, которая свободно сочувствует каждому живому явлению и свободно воплощает его в художественные формы. Нет, это упорное искание красоты и жизни и, следовательно, непременно — анализ, рассечение, доискивающееся до живых частей и отбрасывающее мертвые. В этом случае свойства таланта оказались вполне соответствующими предмету. Пустота и малодушие, если составляют не комическое явление, а действительное страдание, так сказать, серьезное состояние человека, — не дают пищи поэзии, не могут быть источником художественных произведений, но именно всего лучше выразятся в анализе; это их настоящая форма.

Искание жизни дает понять, оценить и полюбить те явления, в которых жизнь проявляется несомненно. Отсюда возникает у гр. Л. Н. Толстого, как и у других наших писателей, очень тонкое понимание простого народа. В простом народе есть так называемая непосредственная жизнь, которая, какова бы она ни была, все-таки есть настоящая жизнь. Народ знает, зачем он живет и как ему следует жить. То же самое отношение, по которому так прекрасно изображена Наталья Савишна в «Детстве», руководило гр. Л. Толстым и в картинах из жизни казаков и черкесов.

Затем есть еще сфера, где присутствие жизни несомненно; это явление исторической жизни народа, это великие события, в которых внутренняя сила вещей проявляется помимо людской воли. Уважение к истории и уменье понимать ее — вот самый трудный, но правильный результат искания жизни.

Но история совершается перед нами. На наших глазах происходила страшная борьба нескольких государств с Россиею, и узлом этой борьбы был Севастополь. Была, следовательно, возможность увидеть историческую жизнь лицом к лицу, так близко, как только возможно. Позволим себе сказать, что это желание входило в число побуждений, приведших гр. Толстого на бастионы Севастополя. Поэт был при обороне Севастополя и рассказал нам это событие если не вполне, то все же в некоторых чертах, достойных самого события.

Но у героев гр. Толстого голос идеала звучит громко и не дает им никогда успокоиться. Один из них, чувствуя, что мелкие страсти и привычки совершенно завладели его душою, стал так для себя гадок, что застрелился («Рассказ маркера»). Все они приступают к себе и к жизни с огромными требованиями; у всех постоянно шевелится в душе вопрос, который рано задал себе Николай Иртеньев: «Зачем все так прекрасно, ясно у меня на душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь из того, что думаю?..»

...Теперь нам нужно только знать, что мы имеем перед собой громадную композицию, изображающую состояние умов и нравов в передовом сословии «новой России», передающую в главных чертах великие события, потрясшие тогдашний европейский мир, рисующую физиономии русских и иностранных государственных людей той эпохи и связанную с частными, домашними делами двух-трех аристократических наших семей, которые высылают на это позорище несколько членов из своей среды!

Ничто не дает такого подобия действительности и ничто так не заменяет собою понимания ее, как эти сопоставления, особенно если ими распоряжается и пользуется необыкновенный талант, как именно здесь случилось. Благодаря им читателю кажется, будто дух времени, открытие и определение которого стоит таких трудов исследователям исторических эпох, воплощается на страницах романа, как индийский Вишну, легко и свободно, бесчисленное количество раз.

...Ничего не может быть проще множества событий, описанных в «Войне и мире». Все случаи обыкновенной семейной жизни, разговоры между братом и сестрой, между матерью и дочерью, разлука и свидание родных, охота, святки, мазурка, игра в карты и пр. — все это с такою же любовью возведено в перл создания, как и Бородинская битва. Простые предметы занимают в «Войне и мире» так же много места, как, например, в «Евгении Онегине» бессмертное описание жизни Лариных, зимы, весны, поездки в Москву и т. п.

Правда, рядом с этим гр. Л. Н. Толстой выводит на сцену великие события и лица огромного исторического значения. Но никак нельзя сказать, чтобы именно этим был возбужден общий интерес читателей.

Какие бы огромные и важные события ни происходили на сцене, — будет ли это Кремль, захлебнувшийся народом вследствие приезда государя, или свидание двух императоров, или страшная битва с громом пушек и тысячами умирающих, — ничто не отвлекает поэта, а вместе с ним и читателя от пристального вгля-дывания во внутренний мир отдельных лиц. Художника как будто вовсе не занимает событие, а занимает только то, как действует при этом событии человеческая душа, — что она чувствует и вносит в событие.

Можно... сказать, что высшая точка зрения, на которую поднимается автор, есть религиозный взгляд на мир. Когда князь Андрей, неверующий, как и его отец, тяжело и больно испытал все превратности жизни и, смертельно раненный, увидел своего врага Анатоля Курагина, он вдруг почувствовал, что ему открывается новый взгляд на жизнь.

«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам, да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив...»

И не одному князю Андрею, но и многим лицам «Войны и мира» открывается в различной степени это высокое понимание жизни, например, многострадальной и многолюбящей княжне Марье, Пьеру после измены жены, Наташе после ее измены жениху и пр. С удивительною ясностью и силою поэт показывает, как религиозный взгляд составляет всегдашнее прибежище души, измученной жизнью, единственную точку опоры для мысли, пораженной изменчивостью всех человеческих благ. Душа, отрекающаяся от мира, становится выше мира и обнаруживает новую красоту — всепрощение и любовь.

...Рассмотренное нами сочинение (написанное, по определению некоторых критиков, автором «суеверным и ребячливым фаталистом») имеет в наших глазах еще большее значение в приложении к решению многих практических вопросов, которые время от времени могут повторяться и даже несомненно повторяются со свойственною им роковою неотразимостью. Они где-то зарождаются, восстают и текут, влеча за колесами двигающей их колесницы своих Кутузовых и Болконских, Верещагиных и Растопчиных, Васек Денисовых и понизовых дам, не хотящих «кланяться французу». Если зорче осмотримся и обсчитаем весь ворох своей коробьи повернее, то увидим, что все эти бойцы и выжидатели, все эти верующие и неверные, одухотворяющиеся и лягушествующие, выскочки и хороняки — все они опять живы и с нами опять...

...Тр. Толстой умиляется простым русским человеком, потому что простой русский человек отрицает всякое знание. Да и зачем ему знание, говорит гр. Толстой, если он чувствует правду жизни непосредственно и поступает правильно без размышления. И где эта правда, кто ее знает? Отрицая знание, граф, однако, понимает, что создает этим торричеллиеву пустоту, и потому наполняет ее тем, что бог положил ему на душу, что он прочитал в окружающей его деревенской природе, что навеяла на него славянофильская Москва.

Это отступление в глубь степей Азии, чтобы спасти лоскутки разорванных юношеских верований в лучшее, но неудавшееся будущее, может иметь значение как факт личной житейской неудачи, как факт личного опыта. Но почему же вы думаете, что опытная мудрость отставшего Каратаева должна служить уроком для идущей вперед армии? Назовите свой роман автобиографией — мы будем понимать и его, и автора; но если автор хочет провозгласить торжественно новое слово, хочет открыть миру новую мудрость, которой научила его обманувшая жизнь, — мы с правом войска, идущего вперед, не поверим пророку, приглашающему нас идти в Палестину чрез степи Азии, когда нам дорога совсем не туда.

Гр. Толстой глубоко убежден, что не только в России, но и повсюду — в Европе, Азии, Америке, люди, как неразумные звери, не знают, зачем они живут и в чем заключается человеческое счастье, к которому каждый инстинктивно стремится. Ну, для чего вы живете, читатель? Прочитайте «Войну и мир», вникните в глубь философии гр. Толстого — и вы почувствуете себя в положении человека, которого из полусветлой комнаты заперли в чулан. Если вы знали прежде мало, то по прочтении романа гр. Толстого вы ощутите в голове такую смутность понятий, что у вас опустятся руки и последняя почва исчезнет из-под ваших ног.

В поучении человечества гр. Толстой рисует две параллели: историю индивидуального развития постепенно прозревающего человека, нашедшего, наконец, откровение и правду жизни, и момент коллективного движения человечества, руководимого перстом Провидения. Первую параллель изображает гр. Пьер Безухов, вторую — наполеоновские бойни и Отечественная война 12-го года. Крупное событие выбрано не без цели: если будет доказано, думает автор, что люди — бессмысленные муравьи в грандиозных положениях, подобных бранной эпохе Наполеона, то уж, конечно, во всех остальных случаях они не заслуживают сравнения даже с тлей...

Разве это не философия застоя, убийственной несправедливости, притеснений и эксплуатации? Философия безропотности, перешедшая от Каратаева к Пьеру, доказывая только то, что гр. Толстой почувствовал свое бессилие пред несокрушимостью подавляющих его обстоятельств и вздумал идеализировать именно то состояние и отдельных людей, и целого общества, которое в людях мысли вызывает совсем иные размышления и приводит их к совершенно противоположным выводам. Вся Россия пытается встать на новый путь. Освобождение крестьян, гласный суд, земство подсказывают нам, что наши попытки должны нас довести далеко-далеко от монгольской традиций...

Толстой — великий художник, и Толстой же — мыслитель, указывающий человечеству пути к новой жизни. Не странно ли, что он никогда не пытался написать свою «утопию», т. е. изобразить в конкретных, видимых формах будущее общество, построенное на проповедуемых им началах. Мне кажется, что эта видимая странность объясняется довольно просто. Для своего будущего общества Толстой не требует никаких новых общественных форм. Его утопия — частью назади: простой сельский быт, которому остается только проникнуться началами первобытного христианства. Все усложнения и надстройки позднейших веков должны исчезнуть сами собою. Взыскуемый град Толстого по своему устройству ничем не отличался бы от того, что мы видим теперь. Это была бы простая русская деревня, такие же избы, те же бревенчатые стены, той же соломой были бы покрыты крыши, и те же порядки царствовали бы внутри деревенского мира. Только все любили бы друг друга. Поэтому не было бы бедных вдовиц, никто бы не обижал сирот, не грабило бы начальство... Избы были бы просторны и чисты, закрома широки и полны, скотина сильна и сыта, отцы мудры и благосклонны, дети добры и послушны. Фабрик и заводов, университетов и гимназий не было бы вовсе. Не было бы «союзов», не было бы политики, не было бы болезней, не было бы врачей и уж, конечно, не было бы губернаторов, исправников, урядников и вообще «начальства».

В эпоху «Войны и мира» перед восхищенным взором Толстого колыхался океан душевной цельности противляющегося и борющегося народа. И он признал эту цельность борьбы законом жизни. Теперь послушная мечта развернула перед ним картину другой цельности, такой же могучей, такой же стихийной и такой же захватывающей. На него повеяло настроением другого народа, который на заре христианства под грохот разваливающегося старого мира готовился завоевать человечество не чувством вражды и мести, а учением любви и кротости... Обаяние этой мечты охватило его, убаюкало беспокойную мысль, унесло на своих волнах в страну непротивления, к душевной ясности христиан первого века... Через тьму столетий до его слуха донесся призыв Христа, и надолго он остается в своей измечтанной стране, призывая мир, мятущийся и страдающий в сетях непримиримых противоречий, в свое мирное убежище...

Но верхом совершенства в этой области психического анализа надо считать рассказ о тихой смерти князя Андрея в Ярославле. Здесь и поэзия, и правда соединились в такой прекрасной мере, выше которой подняться невозможно. Предсмертные дни князя Андрея и самая смерть его, по моему мнению, превосходят неизмеримо все, что в этом роде есть у графа Толстого...

Еще настаиваю на вопросе: до такой ли степени верны своей эпохе Пьер Безухий и Андрей Болконский, до какой верны своему времени Левин и Вронский? Они, как и все лица «Войны и мира», могут быть психологически верны в общем смысле, без отношения к эпохе; но я не знаю, верны ли они исторически во всех оттенках их изображения. <...>

...Сам Толстой все-таки читал смолоду и Тургенева, и Достоевского; а Пьер Безухов и кн. Болконский не читали еще в начале этого века ни «Лишнего человека», ни «Бедных людей» и «Униженных»; не знали еще, ни Онегина, ни Печорина, ни Гегеля, ни Шопенгауера, ни Ж. Занд, ни Гоголя.

Ну, правдоподобно ли, чтобы они, эти люди времен консульства и империи, думали почти в том же стиле, в каком думаем мы теперь...

Тайна его действия заключается, между прочим, в том, что он замечает незаметное, слишком обыкновенное, и, при освещении сознанием, именно вследствие этой обыкновенности, кажущееся необычайным. Так, первый сделал он открытие, по-видимому, столь простое, легкое и, однако, в продолжение тысячелетий ускользавшее от внимания всех наблюдателей — то, что улыбка отражается не только на лице, но и в звуке голоса, что голос так же, как лицо, может быть «улыбающимся». Платон Каратаев ночью, в темноте, когда Пьер не видит лица его, что-то говорит ему «изменяющимся от улыбки голосом».

Из таких-то маленьких, поразительных наблюдений и открытий, как из первоначальных клеточек, состоит самая основа, вся живая ткань его произведений.

Художественное творчество Толстого нужда-етбя в новых подходах, непредвзятом прочтении. Моральные ценности, от которых мы долго отмахивались как от досадной назойливости и слабости великого художника, выступают во всей своей красоте и силе. И главное: способны помочь современному человеку.

Может быть, главная идея человеческого бытия, как ее понимал Толстой, выражена им в дневниковой записи 19 июля 1896 года: «В тот день куст раздавленного репья-татарника напомнил жизнь и смерть Хаджи-Мурата: «Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее». А его вера в будущее — тоже дневниковой записью летом 1894 года: «Подходя к деревне Овсяннико-во, он увидал прелестный закат и красное, как уголь, солнце: «Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».

По Толстому, христианская нравственность не обязана быть аскетичной. Исполнение нравственного долга радостно, и для того, чтобы жизнь человека стала праведной, совсем не обязательно прятаться за монастырскими или церковными стенами. Скорее наоборот.

Ведущая тема последних сочинений Толстого — состязание добра со злом. Это в самом деле как бы художественное евангелие, искусство и поучение одновременно. Новый завет Библии стал в эти годы для русского писателя главным ориентиром и нравственной мерой. Его герои постоянно ссылаются на Евангелие, читают его, соотносят с ним свою и чужую жизнь. Времет нами художественная вещь создается как своего рода притча, поучительный рассказ на заданную тему.

Толстой был уверен, что человек приходит в мир для добра, обязал быть добрым, счастлив тем, что добр. Этим убеждением проникнуты все его сочинения. Еще в «Истории вчерашнего дня» (1851) сказано: «Зло можно уничтожить, а добро нет. Добро всегда в душе нашей, и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется». Подлинным героем Толстого всегда была, кроме правды, человеческая душа, способная меняться и тем самым двигаться вперед. Своей собственной жизнью и смертью писатель так наглядно подтвердил эту истину!

1. «Дорога чести» Андрея Болконского.

2. «Мысль народная» в романе Д. Н. Толстого «Война и мир».

3. В поисках смысла жизни (по роману Л. Н. Толстого «Война и мир»).

4. Женские характеры в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

5. Тихон Щербатый и Платон Каратаев в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

6. Кутузов и Наполеон в изображении и оценке Л. Н. Толстого.

7. Духовные искания Пьера Безухова.

8.Что такое «настоящая жизнь»? (по роману Л. Н. Толстого «Война и мир»).

9. Образы полководцев в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

10. Тема детства в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

11. Изображение московского дворянства в произведениях А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого.

12. Проблемы семьи и воспитания в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

13. Семья Ростовых и семья Болконских в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

14. «Мысль семейная» в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

15. Аустерлицкое и Бородинское сражения в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

16. Изображение Бородинской битвы у M.iK). Лермонтова и Л. Н. Толстого.

17. Богатство душевного мира героев Л. Н. Толстого.

18. Искусство портрета в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

19. Москва и Петербург в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

20. Портрет у И. С. Тургенева в «Отцах и детях» и у Л. Н. Толстого в «Войне и мире».

21. Три поколения Волконских в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

22. Русская армия в двух войнах (по роману Л. Н. Толстого «Война и мир»).

23. Наташа Ростова и Марья Волконская в «Войне и мире» Л. Н. Толстого.

24. Столица и усадьба в романе Л. И. Толстого «Война и мир».

25. Образ солдата в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

26. Нравственный идеал Л. Н. Толстого (по роману «Война и мир»).

27. Нравственный смысл изображения войны в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

28. Русское офицерство в творчестве М. Ю. Лермонтова и Л. Н. Толстого.

29. Истинный и ложный героизм в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

30. Реализм Л. Н. Толстого в изображении войны.

31. Человек и природа в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

32. Наташа Ростова и Татьяна Ларина.

33. Мотив дуэли в романах И. С. Тургенева («Отцы и дети») и Л. Н. Толстого («Война и мир»).

34. Аустерлицкое и Бородинское сражения в судьбе Андрея Болконского.

35. Печорин и Дол охов.

36. Новаторство Толстого в изображении войны.

37. Правда и ложь в ранних произведениях Л. Н. Толстого.

38. Николай Иртеньев и Дмитрий Нехлюдов.

39. Николенька и Володя Иртеньевы (опыт сравнительной характеристики).

40. Детство, отрочество, юность как «эпохи» морального развития героя (по автобиографической трилогии).

41. Проблема «тщеславия» в произведениях раннего Толстого.

42. Социальные вопросы в истории «морального развития» Николеньки (по автобиографической трилогии).

43. Проблемы светскости и аристократизма в ранних произведениях Л. Н. Толстого.

44. Значение «генерализирующих» глав: «Детство», «Отрочество», «Юность» в художественной структуре трилогии.

45. Человек из народа в творчестве раннего Толстого.

46. «История души человеческой» в произведениях М. Ю. Лермонтова и Л. Н. Толстого.

47. Проблема нравственного самоусовершенствования в автобиографической трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность».

48. «Диалектика души» в произведениях раннего Толстого.

49. Сиюминутное и вечное в нравственном развитии Николеньки (по автобиографической трилогии).

50. «Интерес подробностей чувства» в прозе молодого Толстого.

51. Темы любви и дружбы в автобиографической трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность».

52. Проблема «нравственного прозрения» в произведениях позднего Толстого.

53. Проблема бедности и богатства в произведениях позднего Толстого.

54. Человек и государство (по произведениям Л. Н. Толстого 1880—1900-х гг.).

55. Социальная проблематика произведений позднего Толстого.

56. Евангельские мотивы в творчестве Л. Н. Толстого.

57. «Воскресение» души как результат «нравственного прозрения» героев позднего Толстого («После бала»).

58. Тема смерти в творчестве Л. Н. Толстого.

59. Нравственные искания героев позднего Толстого.

60. Проблема насилия в публицистике и художественном творчестве Л. Н. Толстого 1880— 1900-х гг.

61. Художественно-публицистическая основа поэтики позднего Толстого.

62. Проблема «человек и среда» в последних произведениях Л. Н. Толстого.

63. «До» и «после» бала (по рассказу Л. Н. Толстого «После бала»).

64. Сюжет и композиция рассказа Л. Н. Толстого «После бала».

65. Роль случая в произведениях позднего Толстого («После бала»).

66. Тема любви в рассказе Л. Н. Толстого «После бала».

67. Противоречив ли Толстой?

68. Толстой и современный мир.

69. Нужен ли нам сегодня Толстой?

Темы снабжаются ссылками на. рекомендуемую литературу (в скобках). Римские цифры обозначают номер раздела списка дополнительной литературы (для работы над рефератами), арабские — номер рекомендуемой книги (статьи).

1. Символика чисел в «Войне и мире» Л. Н. Толстого (II 3).

2. Традиции М. Ю. Лермонтова в изображении внутреннего мира персонажей у Л. Н. Толстого (II 24, 34).

3. «Война и мир» Л. Н. Толстого как «лабиринт сцеплений» (I 12). .

4. Философия «Войны и мира» и «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах» (I 10; II 31).

5. «Война и мир» в современной ей критике.

6. Тема наполеонизма в «Войне и мире» и русской литературе XIX в. (II 50—51, 31).

7. Тема страдания в «Войне и мире» Л. Н. Толстого и «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского (II 9—10).

8. Л. Н. Толстой и Гомер.

9. Л. Н. Толстой и Плутарх (II 3).

10. Л. Н. Толстой и Шекспир (II 11).

11. Л. Н. Толстой и Руссо (II 12, 50).

12. Л. Н. Толстой и Стерн (II 13).

13. Л. Н. Толстой и Стендаль (II 14).

14. Л. Н. Толстой и русский фольклор (II 15—17).

15. Л. Н. Толстой и изображение войны в литературе XX в. (II 18—20).

16. Психологический анализ в современной литературе и традиции творчества Л. Н. Толстого (II 18—20).

17. Л. Н. Толстой и,И. С. Тургенев (II 21— 23).

18. Л. Н. Толстой и А. А. Фет (I 16; II 4, 21, 24—25, 49).

19. Л. Н. Толстой и Н. А. Некрасов (II 24).

20. Л. Н. Толстой и А. П. Чехов.

21. Л. Н. Толстой и И. А. Бунин.

22. Л. Н. Толстой и А. И. Куприн.

23. Л. Н. Толстой и М. Горький (II 26—28).

24. Традиции Л. Н. Толстого в пьесе М. Горького «На дне».

25. Л. Н. Толстой и М. А. Шолохов (И 47— 48).

26. Евангельская притча в творчестве Л. Н. Толстого (I 1, 4, 5, 7, 9—11, 13—15).

27. Л. Н. Толстой и русские художники (И. Е. Репин, Н. Н. Ге, И. Н. Крамской) (II 29, 41, 52).

28. «Женский вопрос» в освещении Л. Н. Толстого (16).

29. Л. Н. Толстой и историческая наука (ИЗО—33, 50—51).

30. Философия «Войны и мира» и «Две различные истории улья с лубочной крышкой» (12; II 51).

31. Медицинские вопросы в произведениях Л. Н. Толстого (II 43).

32. Л. Н. Толстой и музыка (II 1—2).

33. Отлучение Л. Н. Толстого от церкви (I 1, 4, 5, 7, 9—11, 13—15, 33).

34. Прототипы героев «Войны и мира».

35. Л. Н. Толстой и декабристы (I 3).

36. Библейские реминисценции в «Войне и мире».

37. Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого (II 5).

38. Л. Н. Толстой и Восток (II 7, 50).

39. Тема детства в творчестве Л. Н. Толстого (II 44).

40. Тема искусства в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» (I 8, 12; II 1—2, 38, 41).

41. Творческая история образа Андрея Болконского (I 16; II 42).

42. Л. Н. Толстой и его произведения на сцене и на экране (II 35—36).

43. Работа М. А. Булгакова над инсценировкой романа Л. Н. Толстого «Война и мир».

44. «Война и мир» в иллюстрациях художников XIX и XX вв. (II 29, 39—41).

45. Москва в жизни Л. Н. Толстого (II45, 46).

ВСТУПЛЕНИЕ. Определяем значение главного слова в теме — «роль». Нам предлагают ответить на вопрос: зачем Толстой включает в свою книгу описания природы? А если бы их не было?

Представить себе «Войну и мир» без картины лунной ночи, в Отрадном, зимнего святочного катания молодых Ростовых и тому подобных сцен невозможно. Более того, образ князя Андрея, которому пейзаж наиболее часто сопутствует, оказался бы вне этой стороны его изображения крайне неполным.

Какую роль играет пейзаж в реалистических произведениях предшественников Толстого? Изображение неброской русской природы с ее особой поэтичностью явилось неотъемлемой частью той «энциклопедии русской жизни» (В. Белинский), в которую превратился роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Любовь к «русской зиме» с «ее холодною красою», отличающая Татьяну Ларину, дополнительно освещает «русскую душу» этой героини, национально-народный склад ее нравственного мира. Лирический пейзаж в романах Тургенева порою содержит символические детали, но в целом ориентирован на характеристику того или иного персонажа, созвучен (или контрастен) его настроению. Изредка Тургенев поясняет своих героев и природными (зооморфно-растительными) параллелями (например, отождествление Фенечки с кошечкой, Николая Петровича с божьей коровкой, Аркадия Кирсанова — с галкой), но в целом для автора «Отцов и детей» они не характерны.

ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ. Герои Толстого, особенно Андрей Болконский, не просто тонко чувствуют природу, но ощущают свое живое единство с ней — могучим деревом, вольной птицей, облаками, теплой светлой ночью. Князь Андрей действительно и совершенно серьезно «разговаривает» со старым дубом, и разговор этот в его судьбе важен не меньше, чем, скажем, беседа героя с Пьером Безуховым на пароме.

Сравнение доброго молодца с дубом, а красной девицы с березой издавна встречается в народно-песенном творчестве (в его духе и есенинское: «Сам себе казался я таким же кленом...»). Но герой Толстого не просто сравнивает себя с дубом, а общается с ним. Князь Андрей говорит дубу (и совсем не важно, что не вслух) те же грустные слова, что и Пьеру Безухову в Богуча-рове, а позднее обдумывает ответ старого дерева. Этим ответом был шелест зеленой листвы, появившейся на древнем дубе весной. Зрелище пробуждения одряхлевшего и, казалось бы, погубленного зимней стужей дерева производит настоящий переворот в душе князя Андрея; он вновь чувствует любовь к жизни и желание жить, несмотря на горькие разочарования и страдания. Герой Толстого, таким образом, душевно созвучен природе и, подобно первобытным людям, учится у нее.

Восприятие природы, свойственное Андрею Болконскому, Наташе Ростовой, можно назвать мифологическим. Ведь дуб, береза, лунная ночь, тихие облака на мудром небе в «Войне и мире», как и в мифах, не столько детали пейзажа, сколько действующие лица. И такому восприятию природы лучшими героями Толстого ничуть не мешает их образованность, знание, скажем, князем Андреем нескольких европейских языков, дух вольтерьянства и преклонение перед точными науками, царящие в Лысых Горах. Человек будущего, считал автор «Войны и мира», восстановит свою органическую связь с природным миром, утраченную с развитием цивилизации. Умением ощущать природу как нечто глубоко родственное человеку был в огромной степени наделен сам Толстой, что отмечалось многими мемуаристами. Этой способности автора «Войны и мира» удивлялся даже такой мастер пейзажа, как И. С. Тургенев; некоторых же современных писателю критиков она приводила в недоумение. Так, публицист В. Берви-Флеровский назвал князя Андрея «цивилизованным бушменом» и «полудиким человеком ».

Зато Толстого прекрасно понимал такой тонкий лирик природы, как А. А. Фет, сказавший, например, о ночи: «И я, как первый житель рая, Лицом к лицу увидел ночь!» Как будто впервые видит березу и Андрей Болконский («кудрявое дерево с ярко-белым стволом»), которую он, в отличие от «всегда одинаковых» елей, сразу же полюбил. Если Фету доставалось от некоторых критиков за стихи типа «В воздухе за песней соловьиной разносится тревога и любовь» (как, мол, тревога и любовь могут «разноситься?»), то и сцены князя Андрея с дубом вызывали карикатуры (в журнале «Искра» был помещен рисунок: у дуба изумленное человеческое лицо, а князь Андрей прыгает около дерева через скакалочку). Но именно знаменитые фетовские строки: «Учись у них, у дуба, у березы...»; «Сияла ночь... Луной был полон сад...», скорее всего, поясняют толстовское восприятие природы.

Особенностью толстовского пейзажа является его принципиальное отличие от «описания природы». Автор «Войны и мира» не описывает, а сообщает читателю, как действовали такие эпизодические «персонажи» произведения, как лунный свет, волны, дуб при их встречах с главными героями. В сцене с раненным на поле Аустерлица князем Андреем облака плывут по небу «тихо, спокойно и торжественно», «совсем не так», как люди «с озлобленными и испуганными лицами» «бежали, кричали и дрались». Это сравнение может показаться наивным или неудачным, если в выражении «облака плывут» мы видим стершуюся метафору типа «солнце встает», «дождь идет». Однако для князя Андрея облака подобны живым существам, но спокойным и торжественным, которых следует поэтому поставить в пример людям.

В «Войне и мире» есть, впрочем, изображения вражды и в природе: зима высыпала «с отчаянной злобой свои последние снега и бураны», порыв ветра «налег на одну из выставленных рам» и, «отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной и, пахнув холодом, снегом», задул свечу». Погасшая свеча — символ смерти. В ту ночь умирает жена князя Андрея; смерть ждет и его самого: ведь свеча-то была венчальная (не потому ли, заметим попутно, старый князь Болконский перед самым взятием Смоленска французами посылает Алпатыча в город купить новые задвижки?).

Книга Толстого — это книга о поисках мира, гармонии не только между людьми, но и в отношениях человека с природой. Лучшие герои «Войны и мира» при всей своей духовности или душевном благородстве заключают в себе и природно-зоологические начала и побуждения. И это, по мысли художника, не обедняет, а обогащает их личности, наделяя их природной непосредственностью и естественностью. И способностью слиться с природной жизнью. Это происходит, например, в сцене охоты в Отрадном, где Наташа Ростова не стыдится своего «дикого визга», а ее дядюшка, «задыхаясь и злобно оглядываясь, 'как будто ругая кого-то», хвалит свою собаку Ругая, и гончая Ерза думает, что это она схватила зайца. Или в тот момент жизни Пети Ростова, когда он чувствует себя управляющим оркестром из дождевых капель и таинственных ночных шорохов.

Основной в «Войне и мире» конфликт между человеческим разобщением и единением, враждой (войной) и любовью (миром) пронизывает также и взаимоотношения человека с природой. Когда на Бородинском поле «на перевязочных пунктах трава и земля были пропитаны кровью», «стал накрапывать дождик». «Опомнитесь. Что вы делаете?» — это обращение дождя к истреблявшим друг друга людям — такой же укор им со стороны природы, как и «голос» спокойных облаков над полем Аустерлица. Природа учит человека доброте, жизни «миром». Закономерно поэтому, что самый «природный» герой «Войны и мира», князь Андрей, говоря об ужасах войны между людьми, напоминает и о необходимости для человека вегетарианства.

Пленные французы, по словам Толстого, «разрывали руками кусок сырого мяса», бросая по сторонам «страшные и животные» взгляды.

Это результат моральной деградации носителей вражды — солдат-завоевателей. Но вот накормленные и обогревшиеся Рамбаль и Морель поют, обнявшись с русскими, песню, и звезды, одобряя возникший мир, «хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собой».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Итак, пейзаж в книге Толстого — прежде всего необходимый компонент жизни как согласия и всеобщего единения, всеохватывающего мира. Но природные «персонажи» могут — в качестве спутников центральных героев «Войны и мира» — служить и символами их душевных состояний и важнейших моментов жизненного пути. Эта их функция в особенности активна при изображении князя Андрея. Преодолеть первые серьезные разочарования в жизни князю Андрею помогло и дружелюбие отрадненских кудрявых берез. Но вот накануне Бородинского сражения Болконский вспоминает, глядя на березы, Наташу, а затем вновь останавливает взгляд на белой полосе этих деревьев. И теперь они и облака кажутся ему «чем-то страшным и угрожающим». В «Мертвых душах» Гоголя «белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки», символизирует исковерканную судьбу Плюшкина. О березах, увиденных Болконским перед Бородинской битвой, сказано, что они «тридцатилетние» и «с обрубленными нижними сучьями», — детали зловещие, предвещающие смерть. Самым же страшным вестником ее стала для князя Андрея полынь, цветки которой, с их горьким запахом, он собирал на Бородинском поле. «Подле куста полыни» настигает героя и вражеская граната. Народный символ горестной солдатской доли, полынь в «Войне и мире» — это еще и враг-сорняк. Но, побежденного, его можно и пожалеть. «И полынь на своем корню растет», — говорят русские солдаты, сочувствуя замерзающим французам, у которых тоже ведь есть матери, жены и дети. Мотив полыни в книге Толстого мог иметь сверх того и апокалиптическое значение предвестника конца света: такова «звезда Полынь» (по-древнерусски «Чернобыль») в Библии. Извечную тему «человек и природа» Толстой, таким образом, возвращает и к ее древним мифологическим истокам.

ВСТУПЛЕНИЕ. Здесь следует сказать о значении заглавия для художественного произведения, где оно выступает в роли сжатой до нескольких слов основной проблемы или коллизии (например, «Горе от ума», «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Волки и овцы», «Таланты и поклонники»), а также метафоры («Собачье сердце»), обозначения воспроизводимого характера («Герой нашего времени») или отображаемой общественно-исторической ситуации («Обрыв») и т. д. Иногда полезно напомнить, какими были первоцачальные, отброшенные авторами названия (например, не «Горе от ума», а «Горе уму»; не «Обломов», а «Обломовщина», не «Очарованный странник», а «Черноземный Телемак»), так как изменение заглавия обычно связано с углублением первоначального замысла и помогает лучше понять окончательную концепцию произведения. Так, «Война и мир» на одном из этапов работы над нею называлась «Все хорошо, что хорошо кончается» (английская поговорка и, кроме того, заголовок одной из пьес Шекспира). В этом варианте книги князь Андрей и Петя Ростов оставались живы.

В ГЛАВНОЙ ЧАСТИ сочинения надо вскрыть многозначный смысл каждого из заглавных слов толстовской книги. Ведь под «войной» Толстой понимает не только то, что французы называют «La guerre», немцы «Krieg», a англичане «War», т. е. не просто отсутствие мира. И толстовское понятие «мир» не тождественно французскому «La paix», немецкому «Friden» и английскому «Peace». Семантика заглавных слов «Войны и мира», пожалуй, не менее богата, чем само содержание произведения. И поэтому может служить ключом к нему. Но, конечно, и сама проясняется текстом всей книги.

Чтобы понять, что означает у Толстого «война», надо выяснить значение слова «мир». В дореволюционной русской орфографии оно имело не одно, как сейчас, а два написания, отражавшие неодинаковые значения. Был «миръ» — отсутствие войны, и «м!ръ» — космос, весь свет, все человечество. У Толстого это слово употребляется и в первом и во втором, точнее, во множестве смыслов, порождаемых также и взаимодействием этих понятий.

Толстовский «миръ» следует понимать как отсутствие вражды и жесткой борьбы между людьми, а не только военного противоборства, при котором люди стреляют и убивают друг друга. «Миръ» — это человеческое согласие, единение, взаимопонимание, любовь. В этом смысле герои толстовской книги довольно четко делятся на людей войны и людей мира. Кутузов и князь Андрей, Тушин и Тимохин, Платон Каратаев и Петя Ростов — люди мира, так как одухотворены жаждой согласия. Василий Курагин, его дети Анатоль, Ипполит и Элен, граф Растопчин и Анна Михайловна Друбецкая с ее сыном Борисом — люди войны, разъединения, хотя в так называемых батальных событиях (кроме Анатоля и Бориса) и не участвуют.

Чем большее количество связей, нитей взаимопонимания способен установить человек, тем ближе он идеалу Толстого. Кутузов у него понимает всех. «Источник этой необычайной силы прозрения», говорит о нем писатель, «лежал в том народном чувстве, которое он (Кутузов. — Е. П.) носил в себе во всей полноте и силе его». Князь Андрей понимает облака, волны, дуб, березу и в самой физической смерти своей видит способ слияния с Божеством и космосом.

«Война и мир», по Толстому, — это также и «Единение и разъединение», «Понимание и непонимание». Ведь и русское слово «мир» восходит к имени древнего индоиранского божества Митра, символизировавшего объединение и согласие. Значит, «война» — это все то, что противостоит согласию, симпатии, объединению и разрушает их.

Второе значение слова «мир» (м!ръ) — все человечество—в книге Толстого также играет огромную роль. Автор «Войны и мира» мечтает о дружелюбии, единении, взаимной любви людей в пределах всего человечества, в частности европейского. Показательно то широкое определение чувства любви, которое содержится в черновиках толстовской повести «Отрочество»: «Всякое влечение одного человека к другому я называю любовью» (цит. по: Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. С. 120). Но взаимному влечению и притяжению людей друг к другу в человеческом мире противостоят враждебные им стремления отдельных личностей или социальных групп (сословий, классов, завоевательных армий) к господству, подчинению себе других людей или народов и превосходству над ними. Толстой считал, что подобные стремления издавна прививало людям организованное не согласием, но насилием сословно-иерархическое государство, представлявшее собою «заговор не только для эксплуатации, но, главное, для развращения граждан...».

В «Войне и мире» идею чуждого народам межнационального насилия и превосходства олицетворяет прежде всего вторгшаяся в Россию наполеоновская армия и сам ее предводитель. Способный спокойно обозревать усеянное тысячами трупов поле Аустерлицкого сражения, а затем, при вторжении в Россию, равнодушно взирать на гибнущих в бурном Немане на его глазах польских улан. Наполеон лишается у Толстого какого бы то ни было человеческого величия, так как в нем нет «добра и правды». Самовлюбленный властолюбец, превративший военное насилие и разбой в средство своего господства над людьми, он такие же побуждения стимулирует и у своих подчиненных. «Воины! — обращается он к своим солдатам накануне Бородинского сражения. — Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас, она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество... Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»

Достижение воинской славы и своего личного торжества над Наполеоном в первую очередь заботит, в изображении Толстого, и главу русского государства — императора Александра I. Не довольствуясь тем, что французская армия принуждена сама бежать из России, он требует от Кутузова, не считаясь с жертвами, окружать, разбивать, пленять ее. Не умножение престижа русского оружия, личной славы военачальников или самого царя волнует, однако, Кутузова, но спасение своего народа и страны от порабощения и сохранение жизней соотечественников, одетых в солдатские шинели. Не забывает этот человек напомнить собратьям по оружию и о милосердии к побежденным.

Если наполеоновская армия несла в себе, по словам Толстого, «химические условия разложения», то возглавляемые Кутузовым защитники России и в самый период ожесточенного военного противоборства с захватчиками служили человеческому единению и единству. Преодолев перед лицом общенациональной опасности разделяющие их различия «званий и сословий», русские люди, по мысли Толстого, не только «всем миром» отстояли независимость своей родины, но и создали собственно человеческое общежитие — подобный дружной патриархальной семье «мир» двенадцатого года. Его нравственно-этической основой стали не «искусственные» индивидуалистические интересы властолюбия, честолюбия, тщеславия, богатства и господства, а свойственные прежде всего народу и близким ему героям «Войны и мира» «естественные» ценности человека и человечества. Это потребность в сохранении и продолжении рода, в сердечных семейных связях, в труде и дружбе, глубокой и чистой любви. Это взаимное сочувствие и помощь в горе; радость и наслаждение, даруемые взаимопониманием и бескорыстным общением.

По мысли Толстого, названные начала «живой жизни», главенствующие в детстве большинства людей, но затем заслоняемые в их душах пагубными воздействиями сословного общества, могут и должны тем не менее активизироваться и навсегда возобладать над «искусственными» побуждениями человека, как это произошло в русском обществе в период освободительной войны 1812 года. Тогда-то, считал автор «Войны и мира», мир как жизнь-согласие, жизнь-единение, победив не просто войну, но жизнь-вражду, установится на всей Земле, для всего человечества.

В эпилоге «Войны и мира» художник создал своего рода модель этой всемирной общности людей, основанной на их взаимном притяжении и симпатии друг к другу и возникшей в произведении Толстого уже после военных столкновений 1812 года. Это своеобразная «коммуна» в имении Волконских Лысые Горы, объединившая в одном большом доме семьи Безуховых (Пьера и Наташу с их детьми). Ростовых (Николая и княжну Марью), а также сына умершего князя Андрея Николеньку, духовно близкого своему отцу. Самобытность отдельных семей и членов этого сообщества не только не мешает, но, наоборот, способствует прочности человеческих связей между ними. А девиз Николая Ростова «наперед мужицкое, а уж потом свое» и его желание учиться у крестьянина способствуют естественному слиянию всей «коммуньд» с народным бытием и бытом.

В ЗАКЛЮЧЕНИЕ сочинения желательно кратко перечислить основные значения заглавных слов толстовской книги (а также и другие их смыслы, на которых остановится автор работы) в их взаимном отношении (конфликте). Констатация многозначности заглавных понятий «Войны и мира» позволит, кроме того, с полным основанием отметить философскую глубину главного произведения Толстого и его непреходящее нравственно-этическое значение для человечества.

СОЦИАЛЬНОЕ И ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ В ТВОРЧЕСТВЕ РАННЕГО Л. Н. ТОЛСТОГО

1. Вопрос, который неизбежно возникает в процессе изучения начального периода творчества Л. Н. Толстого, — это вопрос о соотношении общечеловеческой и социальной тенденций во взглядах молодого писателя, в изображении героев его первых произведений (1852—1857), прежде всего-автобиографической трилогии.

2. «Эпохи развития» Николеньки Иртеньева связаны с мучительными нравственными исканиями, природу которых Толстой видит в сугубо личном и в то же время вечном человеческом разладе между порывом к мечте и воплощением ее в действительной жизни. «Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство; ибо в человеке, который не зависит ни от какого постороннего влияния, дух необходимо по своей потребности превзойдет материю, и тогда человек достигнет своего назначения» (дневник, запись от 16 июня 1847 г.). Толстой дает глубокий психологический анализ общечеловеческого «фона» (если воспользоваться словом писателя); изучение этого «фона» представляется ему жизненно важным.

3. Все, что не связано с внутренним миром, обобщается Толстым двумя нейтральными словами — «внешние обстоятельства». Следуя жизненной правде, он не может не отметить «обстоятельств» социального плана, но к исследуемому общечеловеческому «фону» они прикладываются во многом механически. Не возникает ощущения, что за введенными Толстым социальными реалиями есть и определенный социальный «фон», четкий взгляд автора на вопросы времени; и в то же время очевидно, что природа этих реалий не может быть объяснена одним общечеловеческим «фоном».

4. Социальная деталь у раннего Толстого несет в себе заряд огромного художественного воздействия. Данная без опоры на свой «фон» — социальный, откуда берет она силу? По-видимому, в произведениях, где один «фон» безусловно господствует над другим, социальное воспринимается в ключе общечеловеческого «фона», который, вобрав художественную силу детали и сам будучи мастерски выполненным, придает ей столь впечатляющее нас звучание. Наличие социальных преград (гл. «Наталья Савишна» в «Детстве», гл. «Новый взгляд» в «Отрочестве», «Вторая исповедь» и «Университет» в «Юности») с особенной ясностью обнажает человеческое одиночество Николеньки, ставит проблему «общей жизни» людей, с которой ищет и не может установить любовной, гармонической связи главный герой трилогии.

5. Вопрос о соотношении общечеловеческого и социального в раннем творчестве Толстого существен для понимания важных перемен в мировоззрении писателя, отразившихся в произведениях последних лет, где социальная принадлежность героя, за редким исключением, определяет его человеческую значимость. У

позднего Толстого, как отмечает Е. А. Маймин, «границы индивидуального оказываются преодоленными: вина частная возводится в вину общую».

«СКВОЗНОЙ» ГЕРОЙ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Л. Н. ТОЛСТОГО

1. Основополагающая роль проблемы «сквозного» героя в творчестве Л. Н. Толстого закономерна. По-разному — относительно раннего и позднего его периодов, «эпох» «Войны и мира», «Анны Карениной» — такой герой всегда причастен нравственному просветлению, которое впоследствии уяснилось как «нравственное презрение». В этом плане внутренне родственны Дмитрий Нехлюдов (автобиографическая трилогия, «Записки маркера», «Утро помещика», «Люцерн»), Николай Иртеньев («Детство», «Отрочество», «Юность»), Оленин («Казаки»), Пьер Безухов и Андрей Болконский («Война и мир»), Константин Левин («Анна Каренина») и герои позднего Толстого: Иван Васильевич («После бала»), князь Касатский («Отец Сергий»), Лиза Еропкина («Фальшивый купон»), Дмитрий Нехлюдов («Воскресение») и др. Это позволяет говорить о существовании в произведениях Толстого «сквозного» героя, который вдруг, благодаря случаю или в переломные моменты жизни осознает неверность, анормальность своих связей с миром и начинает поиски иного, правильного критерия в отношениях с ним.

3. В соответствии с поставленной автором задачей сюжетные коллизии произведений, в которых появляется «сквозной» герой Толстого, несколько искусственны, необычны, устремлены к внешней или внутренней катастрофе. «Это опыт в лаборатории», — заявлял Толстой. Такой «опыт» необходим с точки зрения писателя, так как обнажает истинное, заслоняемое внешней жизнью содержание явлений, выявляет их глубинный смысл в системе нравственных ценностей.

4. Разрешение вопроса о смысле «нравственного презрения» и его последствиях для человека привилегированного класса тесно связано в произведениях Толстого с исследованием проблемы народа: наряду с героем-дворянином выведен, как правило, представитель народной среды. Но если в раннем творчестве антитеза дворянин — простой человек получала непрямое, персонифицированное отражение в нравственно-психологических исканиях героев типа Нехлюдова и Иртеньева, то в рассказе «После бала», например, «согласие» Ивана Васильевича «с самим собой» непосредственно зависит от решения общих, социальных и нравственных вопросов.

5. Результаты «опытов в лаборатории» в разные периоды творчества писателя, как видим, не вполне совпадают. То, что обнаружило себя в героях раннего Толстого как живой, данный природой голос совести, уже с 1860-х гг. ведет близких ему героев к проблеме жизненного пути, к выбору единственно достойного человека назначения, неотделимого, по существу, от судеб народа.

1. «Евгением Онегиным» Пушкин дал «формулу» русского реалистического романа, где «обширный план» повествования (по выражению Е. А. Баратынского) вобрал в себя план узколичный. То, что в романе Пушкин выразил на языке образов, позднее он обозначил как критик, и новое определение романа («историческая эпоха, развитая на вымышленном повествовании») было усвоено и развито реалистической эстетикой.

Толстой 1860-х гг., автор «Войны и мира», приближается к Пушкину-романисту и к пушкинскому пониманию «романа». «Война и мир» — роман исторический в том смысле, в каком может быть назван историческим роман «Евгений Онегин»: и там и здесь история представлена «домашним образом».

2. Судьбы нации и отдельно взятого человека одинаково важны как для Пушкина, так и для Толстого. Это две исходные точки, между которыми осуществляется определенного типа связь, выражаемая всем художественным строем данных произведений. Особенность того или иного романного строя в значительной степени соотносится с особенным типом такой связи, имеющей свой, индивидуальный характер в художественных системах Пушкина и Толстого.

3. Пушкин избирает героем романа Евгения Онегина и, как кажется, предлагает читателям жизнеописание героя. Именно этим «открывается» роман (первая глава). Однако еще до того, как «поднять занавес» и начать рассказ, перед «занавесом» появляется автор. Он заранее предупреждает читателя о том, что тот найдет в романе: «Прими собранье пестрых глав...»

Предметом повествования у Пушкина оказывается не только главный герой, не только его история, но и вся «историческая эпоха» в целом, типические черты которой прослеживаются в индивидуальных историях всех действующих лиц. Изображение их внутреннего мира неотрывно от исторически-объективного проникновения в характер времени.

4. Первая глава романа Толстого «Война и мир» — это именно «картина нравов» (как понимали ее Пушкин и эстетика его времени). Но уже здесь, с появлением Андрея Болконского и Пьера Безухова, становится очевидным, что предметом изображения в романе являются не внешние проявления эпохи в ее типических чертах, но ее духовная и психологическая содержательность. В связи с этим оказывается самоценной история внутреннего и внешнего развития каждой человеческой личности, поскольку от хода этого развития зависит тот индивидуальный нравственный вклад, который в конечном счете составит общественное содержание эпохи. В свою очередь, нравственная значимость этого вклада определяет общий ход исторического развития. Нельзя не вспомнить, что тема, выбранная Толстым для первого произведения, должна была освещать «четыре эпохи развития» героя. Сугубо «внешние», названия глав трилогии обозначили лишь вехи подразумеваемой под ними духовной эволюции. Внешний мир у Толстого всегда изображается в свете его моральной оценки.

5. «История» пушкинского героя обусловлена историей его эпохи. Она типична.

Толстой же выстраивает жизненный путь своих героев исходя из нравственного закона, в соответствии с которым они ориентируются во внешнем мире, решая для себя, что хорошо, что дурно и т. д. Нравственная история эпохи не предлагается как данность, но складывается в процессе познания героями себя и мира с точки зрения закона добра и нравственного самоусовершенствования .

6. Таким образом, работая над романным жанром и выдвигая общую проблему отношений главного героя с внешним миром, Пушкин и Толстой наметили разные подступы к ее решению и разную содержательность романной формы. Историзм Пушкина переосмыслен Толстым, который идет вслед за Пушкиным, не повторяя его и отталкиваясь от пушкинского изображения «истины страстей и правдоподобия чувствований в .предполагаемых обстоятельствах ». Толстой создает свой огромный мир — мир чувств и мыслей, моральный аспект которых определяет черты исторической эпохи, «типические обстоятельства», создаваемые сотворчеством людей как «история-искусство».

1. Основная проблема творчества Толстого последних лет — «нравственное прозрение» человека. Она раскрывается почти во всех произведениях писателя 1880—1900-х гг. и, в частности, в рассказе «После бала» (1903).

2. В «нравственном прозрении» героев поздних произведений Толстого главную роль играет случай. Он помогает им «мысленно» освободиться от безнравственного взгляда на жизнь, внушенного обществом (в соответствии с социально-этическим переосмыслением руссоистских идей, которыми увлекался молодой Толстой); возвращает непосредственность детского восприятия мира и, таким образом, является первой ступенью процесса «нравственного прозрения».

3. Но решающее значение в изменении мировоззрения поздних героев Толстого на второй ступени «нравственного прозрения» имеет интенсивная внутренняя работа, вызванная уже не случаем, а узнаванием окружающего мира, вновь открытого в своих первичных смыслах благодаря случаю.

4. В рассказе «После бала» герой проходит через обе ступени нравственного возрождения, и потому в композиции рассказа переплетаются линии фактически двух героев: старика и юноши. С нравственных высот, куда юноша вознесен любовью, он безошибочно узнает безнравственность и зло окружающего мира. В этом роль любви в рассказе.

5. Безнравственность и происходящее от нее зло, как показывает Толстой, проистекают из устройства общества, его бездушной «механики». Но «прозревшие» герои Толстого, близкие ему по духу — в том числе Иван Васильевич, — борются не за новый государственный строй, а за новую, высокую основу нравственности в условиях прежнего строя. Жизнь не изменится сама по себе, но усилие, которое сможет ее изменить, говорит Толстой, должно быть только нравственным. И в этом смысл духовного завещания писателя, которое, минуя всю социальную конкретику и вместе с тем учитывая неизбежную социальность человеческих отношений, актуально звучит не только для людей XX в., но и объективно перешагивает в XXI в.

«Войну и мир». Тол стой пишет в 60-е годы прошлого века, а окончательную редакцию создает в 70-е, когда в русском обществе шли активные споры о дальнейших путях развития России. Представители разных направлений по-разному видели решение тех проблем, с которыми столкнулась страна в процессе подготовки и проведения великих реформ 60-х годов. Роман-эпопея Толстого не мог отразить взглядов писателя на коренные особенности современной ему русской жизни, на ход дальнейшего развития России. В кипевших тогда спорах особое внимание уделялось вопросу о народе, вырабатывалось понимание этой категории, а также понимание природы и особенностей именно русского народа.

Велись споры и вокруг того, чьи идеи и взгляды могут оказать на народ наибольшее воздействие. Это было то самое время, когда нищий студент Раскольников в своей каморке придумал «наполеоновскую» теорию о двух разрядах людей. Мысли о возвышающем воздействии сильной личности на народ носились тогда в воздухе. Свое понимание этой проблемы выразил и Лев Толстой в эпопее «Война и мир».

Наполеоновское начало воплощено в романе не только в образе его главного носителя, Наполеона Бонапарта, но и в образах целого ряда персонажей, как центральных, так и второстепенных. Толстой рисует образы императоров Наполеона и Александра, московского губернатора графа Растопчина. Между этими очень разными образами есть одно существеннейшее для Толстого сходство: в своем отношении к народу эти люди стремятся подняться над ним, стать выше, чем народ, стремятся управлять народной стихией.

Степень этого заблуждения и показывает в своем романе Толстой. Наполеон, который считает, что он управляет огромными массами, руководит действиями людей, видится писателю маленьким мальчиком, дергающим за тесемки, привязанные внутри кареты, и воображающим, что он правит экипажем. Толстой отказывается признать волю, желания так называемых «великих людей» причинами событий огромного исторического масштаба. Все они, по Толстому, не более чем ярлыки, дающие лишь наименования событиям. Их отношение к народу проистекает из того, что в их представлении — это просто толпа, большое скопление людей, беспрекословно повинующихся повелителю, поступающих так или иначе лишь из желания быть замеченным своим кумиром, заслужить его одобрение и похвалу. Но так ведет себя именно толпа, которой становятся польские уланы, изображенные Толстым в сцене переправы через Неман, уланы бессмысленно гибнут под взглядами «великого человека», в то время как он даже не обращает на них внимания. С этим эпизодом прямо соотносится не связанная с ним сюжетно, но перекликающаяся в смысловом отношении сцена приезда в Москву императора Александра. Появление царя приводит толпу, собравшуюся в Кремле, в крайнее возбуждение; Петя Ростов бросается за кусочком бисквита, который царь кидает в толпу с балкона. Очень важно, что центральным действующим лицом в этой сцене оказывается именно один из Ростовых, которые отличаются у автора естественностью поведения, отвращением к фальши и экзальтированным проявлением чувств. Петя же бросается за этим кусочком бисквита, зверски выкатив глаза и не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает. В этот момент он полностью сливается с толпой, становится частью ее, а толпа, приведенная в состояние возбуждения, способна на любое зверство, ее можно натравить на невинную жертву, как это делает Растопчин, губя Верещагина. Так возникает в романе противопоставленный понятию «народ» образ толпы. Народ для Толстого — слишком сложное явление, чтобы было возможно управлять им таким образом. Толстой не считал простой народ легко управляемой народной массой. Толстовское понимание народа гораздо глубже. В произведении, где «мысль народная» стоит на первом плане, изображены самые разные проявления народного характера, воплощенные в таких, например, персонажах, как Тихон Щербатый — безусловно полезный в партизанской войне, жестокий и безжалостный по отношению к врагам, характер естественный, но Толстому малосимпатичный; и Платон Каратаев, который относится по-человечески ко всем, кто его окружал: к барину Пьеру Безухову, к французскому солдатику, к собачонке, приставшей к партии пленных. Каратаев олицетворяет для Безухова мир, покой, уют. Характеры Тихона и Каратаева контрастно противоположны, но, по Толстому, оба они — отражение разных сторон сложного и противоречивого народного характера. Народ для Толстого — это море, в глубинах которого таятся неведомые и не всегда понятные силы. И это море Толстой отнюдь не склонен был идеализировать. В этом отношении очень характерна история бунта богучаровских крестьян. Вспомним, что крестьяне взбунтовались именно в тот момент, когда только-только похоронили старого князя, а Андрея не было в имении, и княжна Марья оказывается беспомощной и беззащитной перед бунтовщиками. Толстой говорит о подводных струях в этом море, которые в некоторые моменты выходят на поверхность. С помощью этой сцены автор и дает понять всю сложность и противоречивость народной жизни.

Так что же такое народ, по Толстому? Какие силы им управляют? Ответы на эти вопросы дает главное событие романа — война 1812 года. Именно ее избрал Толстой, чтобы показать мощь движения народного. Война заставляет каждого действовать и поступать так, как не поступать нельзя, вносит в жизнь кантовский «категорический императив». Люди действуют не по приказу, а повинуясь внутреннему чувству, ощущению значительности момента. Толстой пишет, что они объединились в своих стремлениях и действиях, когда почувствовали опасность, нависшую над всем сообществом, именуемом народом, над «роем».

В романе показаны величие и простота жизни роевой, когда каждый делает свою часть общего большого дела, порой не сознавая своего в нем участия, и человеком движет не инстинкт, а именно законы общественной жизни, как понимал их Толстой. И такой рой, или мир, состоит не из обезличенной массы, а из отдельных личностей, не теряющих в слиянии с роем своей индивидуальности. Это и купец Ферапонтов, сжигающий свой дом, чтобы он не достался неприятелю, и московские жители, оставляющие столицу просто из соображения, что жить в ней под Бонапартом нельзя, даже если тебе непосредственно не угрожает никакая опасность. Участниками роевой жизни становятся мужики Карп и Влас, не отдающие сено французам, и та московская барыня, которая покидала Москву со своими арапками и моськами еще в июне из соображения, что «она Бонапарту не слуга». Все они деятельные участники народной, роевой жизни. В противоположность безликой толпе участники роевой жизни — люди одухотворенные, каждый из которых ощущает, что от него зависит исход событий и что причина этих событий — все они, а вовсе не Наполеон или Александр. Очень сильйо почувствовала это единение Наташа во время молебна по случаю войны, когда дьякон провозгласил слова великой ектеньи «миром Господу помолимся». И это «миром» Наташа понимает именно как «все вместе, без различия сословий».

Любимые герой Толстого способны жить общей роевой жизнью, все вместе, миром. Мир — высшая общность людей. Изобразить жизнь мира — вот задача Толстого, создающего «эпопею народной жизни». И в образе Кутузова Толстой воплощает свои представления о том, каким должен быть человек, поставленный Провидением во главе масс. Кутузов не стремится стать над народом, а ощущает себя участником народной жизни, он не руководит движением масс, а только стремится не мешать совершению подлинно исторического события, он постигает народную жизнь особым способом и только поэтому оказывается в состоянии выразить ее. В этом, по Толстому, и заключается подлинное величие личности.

ДЛЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ

1. В каких военных событиях принимал участие отец Л. Н. Толстого, Николай Ильич?

2. Какие стихи Пушкина знал Толстой в детстве, читал их наизусть?

3. В чем смысл игры в «муравейных братьев» и «зеленую палочку», которую предложил старший брат Толстого Николенька и которую особенно полюбил будущий писатель?

4. Какими писателями зачитывался молодой Толстой?

5. На каких факультетах Казанского университета учился Толстой?

6. В каких сражениях против Наполеона участвовал, по его словам, учитель Николеньки Иртеньева Карл Иваныч?

7. За какой урок Николенька получил единицу, что вместе с другими обстоятельствами привело к тяжелым для него последствиям?

8. Почему Наталья Савишна вернула семье Иртеньевых вольную?

9. В какой главе «Отрочества» показан духовный переворот Николеньки?

10. Когда впервые Толстой — от имени своего героя — выступил против насилия?

11. Какие военные рассказы Толстого вам известны?

12. На каком участке Севастопольской обороны особенно отличился Толстой, командуя батареей?

13. Какой порок молодой Толстой считает главным в человеке — порок, особенно характерный для людей его круга?

14. В каких европейских странах побывал Толстой в периоды первой и второй заграничных поездок?

15. Где произошел случай со странствующим музыкантом, который потряс молодого Толстого?

16. С какими видными литераторами своего времени познакомился Толстой в Петербурге после возвращения из Севастополя?

17. Назовите критиков, которые посвятили статьи и заметки произведениям раннего Толстого?

18. Кто был прототипом полковника в рассказе «После бала»?

19. Произошел ли случай, описанный в рассказе «После бала», с самим писателем?

20. За что Николай I получил прозвание «Палкин»? В каких из известных.вам произведениях Толстого присутствует тема телесного наказания?

21. С кем из детей в семье (братья Николай, Сергей, Дмитрий и сестра Мария) Лев Николаевич был духовно особенно близок?

1. Он участвовал в военных походах 1813— 1814 гг. против Наполеона.

2. «К морю» и «Наполеон».

3. Смысл игры в том, что тот, кто найдет «зеленую палочку», «зарытую у дороги, на краю оврага старого заказа», откроет тайну, как сделать всех людей счастливыми, чтобы люди любили друг друга и были как братья.

4. Теми, кто предлагал или самобытную нравственную философию Ж. Ж. Руссо, или особенную манеру письма, где главным был «интерес подробностей чувства», — Л. Стерн.

5. На философском (отделение восточных языков) и юридическом.

6. Карл Иваныч рассказывал, как был под Ульмом, Аустерлицем и Ваграмом — во всех сражениях, где Австрия и Россия терпели поражение.

7. За урок из французской истории. Уже в эту пору у Толстого, очевидно, формировалось свое понимание истории. Его интересовали Не факты сами по себе — будущий писатель был убежден, что «каждый исторический факт необходимо объяснять человечески».

8. Наталья Савишна сочла разрешение получить свободу от крепостной зависимости оскорбительным для своих чувств — любви и преданности этой семье.

9. В главе «Новый взгляд», где Николенька услышал слова Катеньки: «Вы богаты — мы бедны ».

10. Толстой впервые поставил проблему насилия, решительно выступив против него, в «Отрочестве», показав «бунт» Николеньки против St.-Jerome'a.

11. «Набег», «Рубка леса», «Из кавказских

воспоминаний. Разжалованный», севастопольские рассказы.

12. На четвертом бастионе.

13. Тщеславие.

14. Толстой побывал в Германии, Швейцарии, Англии, Франции, Италии.

15. В швейцарском городке Люцерн.

16. Толстой познакомился с Н. А. Некрасовым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским, А. А. Фетом, Д. В. Григоровичем, А. В. Дружининым, Н. Т. Чернышевским, С. Т. и К. С. Аксаковыми и др.

17. С. С. Дудышкин, П. В. Анненков, А. В. Дружинин, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Некрасов.

18. Изображение полковника в рассказе, несомненно, носит обобщенный характер. Но было и конкретное лицо, которое запомнилось Толстому на всю жизнь: это воинский начальник в Казани Андрей Петрович Корейш.

19. Случай, положенный в основу рассказа «После бала», произошел не с самим Толстым, а с его братом, Сергеем Николаевичем.

20. Николай I получил такое прозвище за разрешение жестоких наказаний в армии, которые производились шпицрутенами. Темы телесных истязаний Толстой касается в «После бала», «Николае Палкине», «Посмертных записках старца Федора Кузмича», «За что?» и ряде других произведений.

21. Следует отметить двоих: Николая Николаевича и Марью Николаевну.

Асмус В. Ф. Мировоззрение Толстого//Избр. филос. труды. Т. 1. М., 1969. 

Альтман М. С. Читая Толстого. Тула, 1966. 

Берман Б. И. Сокровенный Толстой. М., 1992. 

Бочаров С. Г. Роман Л. Н. Толстого «Война и мир». М., 1987. 

Бочаров С. Г. Мир в «Войне и мире»//Толстой и наше время. М., 1978. 

Бурсов Б. И. Л. Н. Толстой. Семинарий. Л., 1963. 

Бурсов Б. И. Лев Толстой и русский роман. М.; Л., 1963. 

Бунин И. А. Освобождение Толстого//Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. 9. 

Галаган Г. Я. Л. Толстой: Художественно-этические искания. Л., 1981.

Громов П. П. О стиле Л. Толстого: «Диалектика души» в «Войне и мире». Л., 1977.

Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. М., 1954.

Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1856 по 1869 год. М., 1957.

Гусейнов А. А. Великие моралисты. М., 1995.

Долинина Н. Г. По страницам «Войны и мира». Л., 1973.

Евангелие Толстого. М., 1992.

Ермилов В. В. Толстой-романист. М., 1965.

Зайденшнур Э. Е. «Война и мир» Л. Н. Толстого. Создание великой книги. Л., 1985.

Кандиев Б. И. Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир». М., 1967.

Ковалев В. А. Поэтика Льва Толстого. Истоки. Традиции. М., 1983.

Кузминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, 1973.

Лакшин В. Я. Толстой и Чехов. М., 1975.

Либедивская Л. Б. Живые герои. М., 1982.

Линков В. Я. Мир и человек в творчестве Л. Толстого И И. Бунина. М., 1989.

Линков В. Я. Лев Толстой: Жизнь и творчество. М., 1979.

Линков В. Я. Л. Толстой. М., 1982.

Маймин Е. А. Лев Толстой: путь писателя. М., 1978.

Маковицкий Д. П. У Толстого. 1904—1910. «Яснополянские записки» // Лит. наследство. Т. 90. В 4 кн. М., 1979.

Мережковский Д. Е. Л. Толстой и Достоевский. М., 1995.

Мотылева Т. Л. «Война и мир» за рубежом. М., 1978.

Потапов И. А. Роман Л. Толстого «Война и мир». М., 1970.

Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике. Л., 1989.

Сабуров А. А. «Война и мир» Л. Толстого: проблематика и поэтика. М., 1959.

Сливицкая О. В. «Война и мир» Л. Толстого: проблемы человеческого общения. Л., 1988.

Л. Толстой в русской критике. М., 1983.

Фортунатов Н. М. Творческая лаборатория Л. Толстого. М., 1983.

Хализев В. В., Кормилов С. И. Роман Л. Толстого «Война и мир». М., 1983.

Чернышевский Н. Г. «Детство и отрочество». Сочинение графа Л. Н. Толстого; «Военные рассказы» Толстого (любое изд.).

Шкловский В. Матерьял и стиль в романе Л. Толстого «Война и мир». М., 1928.

Эйхенбаум Б. М. Легенда о зеленой палочке// Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969.

Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Книга вторая. 60-е годы. М.; Л., 1931.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки