1811, 30 мая (11 июня) В крепости Свеаборг (ныне Финляндия) в семье флотского врача родился Виссарион Григорьевич Белынский (в студенческие годы изменил фамилию на всем известную — Белинский).

1822—1824 Белинский учится в Чембарском народном училище (Пензенская губерния).

1825—1829 Белинский в Пензенской гимназии (не окончил).

1828, 12 (24). В Саратове в семье священника родился Николай Гаврилович Черны-июля шевский.

1829—1832 Белинский учится на словесном отделении философского факультета Московского университета. Все три года числится студентом первого курса.

1831, 10 июня Первая литературно-критическая публикация Белинского— отрицательная рецензия на анонимную брошюру «О Борисе Годунове, соч. А. Пушкина. Разговор».

1832, сентябрь Белинский исключен из Московского университета с мотивировками: «по слабому здоровью» и «по ограниченности способностей». 1833 Белинский, зарабатывавший на жизнь, в частности, переводами с французского, выпускает роман Поля Шарля де Кока «Магдалина». Позднее Белинский пишет несколько рецензий на другие переводы этого мастера фривольной литературы, называя де Кока «не поэтом, не художником, но талантливым рассказчиком, даровитым сказочником». Сентябрь Белинский знакомится с поэтом и философом Николаем Станкевичем (1813—1840), который, по словам Белинского, «всегда и для всех был авторитетом, потому что все добровольно и невольно сознавали превосходство его натуры над своею». Белинский входит в его кружок, знакомится с его помощью (он не знал немецкого языка) с немецкой философией, прежде всего — Ф. Шеллинга.

1834, август Белинский поселяется в квартире профессора Московского университета Н. И. Надеждина (1804— 1856), издателя журнала «Телескоп» с приложением — газетой « Молва ». Помогает Надеждину в редакционно-издательской деятельности, становясь ведущим критиком «Молвы» и «Телескопа». Сентябрь — декабрь В «Молве» печатается первое крупное критическое произведение Белинского — десятиглавный цикл «Литературные мечтания».

1835, сентябрь В журнале «Телескоп» (№ 7, 8) печатается статья Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя».

1836, 24 января (5 февраля) В Нижнем Новгороде в семье священника, учителя Нижегородского духовного училища, родился Николай Александрович Добролюбов. Октябрь За напечатание «Философического письма» П. Я. Чаадаева закрыт журнал «Телескоп». Надеждин отправлен в ссылку, у Белинского произведен обыск. Конец года Пушкин через П. В. Нащокина ведет переговоры о переезде Белинского в Петербург и участии в издании журнала «Современник». Белинский дает согласие, но из-за последовавшей в январе 1837 г. смерти Пушкина плану этому не было суждено сбыться.

1837 Под поручительство С. Т. Аксакова Белинский выпускает свой учебник «Основания русской грамматики для первоначального обучения. Ч. I. Грамматика аналитическая (этимология)». Книга успеха не имела, хотя были положительные отзывы на нее.

1838, март — апрель Белинский печатает в журнале «Московский наблюдатель» статыр «Гамлет», драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета; становится фактическим руководителем журнала. Март — По приглашению С. Т. Аксакова, октябрь тогда директора Константиновско-го межевого института в Москве, Белинский преподает в нем.

1839, октябрь По приглашению А. А. Краевского, ставшего владельцем журнала «Отечественные записки», Белинский переезжает в Петербург и заведует в журнале отделами критики и библиографии.

1840, апрель Встреча Белинского с М. Ю. Лермонтовым в Ордонанс-гаузе, где последний находился под арестом за дуэль с Барантом.

2 (14) октября В отцовском имении — селе Знаменском Елецкого уезда Орловской губернии — родился Дмитрий Иванович Писарев.

1841, январь В «Отечественных записках» печатается статья Белинского «Русская литература в 1840 году», . открывающая серию его годовых обозрений.

1842—1845 Чернышевский учится в Саратовской духовной семинарии.

1843 Белинский женится на М. В. Орловой (1812—1890; познакомился с ней в 1835). В браке трое детей: Ольга (1845—1902), Владимир (1846— 1847), Вера, родившаяся через полгода после смерти Белинского (1848—1849).

1843—1846 В «Отечественных записках» публикуется цикл Белинского «Сочинения Александра Пушкина» (одиннадцать статей).

1845—1850 Чернышевский учится на историко-филологическом факультете Петербургского университета. 1846, 6 февраля Белинский извещает А. А. Краевского о своем уходе из «Отечественных записок».

Конец года Начало сотрудничества с журналом И. И. Панаева и Н. А. Некрасова «Современник» на условиях годовой оплаты.

1847, февраль Белинский публикует резкую рецензию на книгу Н. В. Гоголя «Выбранные места из перейиски с друзьями».

Май — июльБелинский лечится в Зальцбрунне (ныне Щавно Здруй, Польша). Июнь Письмо Гоголя Белинскому, 1—3 июля Ответ Белинского Гоголю, названный А. И. Герценом «завещанием» Белинского. Последующее широкое распространение письма в списках. Июль Белинский утвержден в правах потомственного дворянина.

Конец сентября Возвращение Белинского в Петербург.

1847—1853 Добролюбов учится в Нижегородском духовном училище, а затем в Нижегородской духовной семинарии.

1848, январь, март В «Современнике» (№ 1, 3) печатается последняя большая работа Белинского — «Взгляд на русскую литературу 1847 года».

Апрель В «Современнике» (№ 4) печатается последняя работа Белинского — «Некролог П. С. Мочалова». 26 мая (11 июня) В Петербурге от чахотки (туберкулез) скончался В. Г. Белинский. Похоронен на средства друзей на Волковом кладбище. До 1856 г. имя Белинского запрещено упоминать в печати.

Октябрь Чернышевский задумывает создать машину вечного двигателя, чтобы облегчить труд людей. В последующие годы предпринимает несколько попыток сделать модель вечного двигателя.

1849 Первые стихотворные опыты Добролюбова.

1851—1856 Д. И. Писарев обучается в Третьей санкт-петербургской гимназии. По окончании награжден первой серебряной медалью.

1853, 29 апреля Н. Г. Чернышевский женится на О. С. Васильевой (1833—1918). В браке трое сыновей — Александр (1854—1915), Виктор (1857— 1860), Михаил (1858—1924).

Июль Чернышевский начинает сотрудничать в журнале «Отечественные записки».

Август Получив разрешение Святейшего Синода поступить в Петербургскую духовную академию, Добролюбов отправляется в Петербург. Здесь самовольно сдает экзамены в Главный педагогический институт и зачисляется на филологическое отделение историко-филологического факультета.

18 сентября Добролюбов уволен из духовного звания.

1854 Чернышевский начинает сотрудничать с журналом «Современник».

1855, апрель Чернышевский прекращает сотрудничество с «Отечественными записками».

1 мая Чернышевский выходит в отставку с должности учителя русского языка и словесности во Втором кадетском корпусе (находился на ней с августа 1853 г.).

10 мая В Петербургском университете проходит публичная защита магистерской диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности».

Декабрь В «Современнике» начинает печататься (до конца 1856 г.) цикл Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы».

1856, апрель Знакомство Н. А. Добролюбова с Чернышевским.

24 июля В газете «Санкт-Петербургские ведомости» под псевдонимом Николай Александрович появляется «Литературная заметка» — первое известное выступление Добролюбова в периодической печати (полным собственным именем Добролюбов никогда свои работы не подписывал).

10 августа Некрасов, на время отъезда за границу, официально передает Чернышевскому полномочия редактора «Современника».

Август, сентябрь В журнале «Современник» (№ 8, 9) за подписью Лайбов печатается большая статья Добролюбова «Собеседник любителей российского слова».

1856—1861 Писарев учится на историко-филологическом факультете Петербургского университета.

1857, апрель Добролюбов начинает регулярно писать для «Современника».

Июнь Со званием старшего учителя гимназии Добролюбов окончил Главный педагогический институт.

Сентябрь По приглашению Чернышевского и Некрасова Добролюбов возглавил в «Современнике» отдел критики и библиографии.

1858, 6 января Чернышевский утвержден редактором «Военного сборника» (работал в журнале до конца года).

Май В журнале «Атеней» (№ 18) опубликована статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous».

Лето Добролюбов лечится от ревматизма и золотухи (туберкулез лимфатических узлов) в Старой Руссе.

29 октября Чернышевский утвержден в степени магистру русской словесности.

1859, начало года Писарев начинает сотрудничать с «журналом наук, искусств и литературы для взрослых девиц» «Рассвет», он получает приглашение вести в нем отдел критики и библиографии.

Июль Чернышевский в Лондоне встречается с А. И. Герценом.

В течение года Добролюбов печатает в «Современнике» статьи «Что такое обломовщина?», «Темное царство» (статья «Луч света в темном царстве», 1860, № 10), ведет вместе с Некрасовым сатирический отдел журнала «Свисток».

1860, весна Писарев психически заболевает и несколько месяцев проводит в лечебнице.

Март В «Современнике» (№ 3) печатается статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?».

Май — август Добролюбов лечится за границей, затем совершает путешествие по Европе. Продолжает активно участвовать в работе «Современника».

18 июля Цензору журнала «Современник» сделано замечание за разрешение печатать статьи, «потрясающие основные начала власти монархической... и возбуждающие ненависть одного сословия к другому». Как пример называются статьи Чернышевского «Июльская монархия» (№ 1, 2) и «Антропологический принцип в философии» (№ 4, 5).

1861, начало Писарев становится постоянным года сотрудником журнала «Русское слово».

Февраль Достоевский анонимно публикует в журнале «Время» статью «Г-н — бов и вопрос об искусстве», направленную против утилитаризма в критике и литературе.

5 марта Опубликован Манифест 19 февраля об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Начало широких реформ императора Александра II.

18 марта Второе предостережение редакции «Современника» от Главного управления цензуры.

27—30 марта Чернышевский в Москве на совещании петербургских и московских редакторов по вопросу о смягчении цензуры.

Май В журнале «Русское слово» (кн. 5) публикуется первая часть статьи Д. И. Писарева «Схоластика XIX века» (окончание в кн. 9), принесшая автору широкую известность.

Июнь В Мессине Добролюбов знакомится с Ильдегондой Фиокки, просит ее руки, но получает отказ.

9 августа Добролюбов возвращается в Петербург.

24 сентября Закрытие Петербургского университета.

25 сентября Начало студенческих волнений и аресты студентов.

Сентябрь В «Современнике» (№ 9) печатается последняя статья Добролюбова «Забитые люди».

17 (29) ноября В Петербурге скончался Н. А. Добролюбов. Похоронен на Волковом кладбище, рядом с могилой Белинского. 20 ноября Чернышевский выступает с надгробной речью на похоронах Добролюбова.

23 ноября Издан секретный циркуляр министра внутренних дел о невыдаче Чернышевскому заграничного паспорта. Третье цензурное предостережение «Современнику».

14 декабря Выходит № 11 «Современника» с некрологом Добролюбову и статьей Чернышевского «Не начало ли перемены? ».

1862, 8 февраля Выходит № 1 «Современника» со статьей Чернышевского «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова». Март В журнале «Современник» (№ 3) появляется статья М. А. Антоновича «Асмодей нашего времени», а в «Русском слове» (кн. 3) — «Базаров» Д. И. Писарева. Возникает конфликт между редакциями этих журналов. Начали выходить «Сочинения Н. А. Добролюбова» (т. 1—3).

Май Начались петербургские пожары.

15 июня Распоряжение министра народного просвещения о приостановке «Современника» на восемь месяцев.

2 июля За антиправительственный памфлет Д. И. Писарев арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

3 июля О. С. Чернышевская с детьми уехала из Петербурга в Саратов.

7 июля Черныщевский арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

30 октября, 1 ноября Первый допрос Чернышевского в следственной комиссии.

14 декабря Чернышевский начинает писать роман «Что делать?». .

1863, 17 января О. С. Чернышевская вернулась из Саратова в Петербург.

28 января Чернышевский начал голодовку (до 6 февраля), требуя ускорения хода следствия и протестуя против неисполнения его просьбы разрешить жене проживать в Петербурге и ему видеться с ней.

23 февраля Первое свидание Чернышевского с женой.

16 марта Второй допрос Чернышевского.

19 марта Выходит № 3 «Современника» с началом романа «Что делать?» (завершение — N° 3, 4, 5).

29 мая Дело Чернышевского передано из следственной комиссии в Сенат.

Июнь На основании прошения матери петербургский военный генерал-губернатор А. А. Суворов разрешает находящемуся в Петропавловской крепости Писареву заниматься литературной деятельностью.

24 июля Допрос Чернышевского в Сенате.

1864 Гражданская казнь Н. Г. Чернышевского — публичное объявление приговора — на Мытной площади в Петербурге.

20 мая В сопровождении жандармов Чернышевский отправлен в Сибирь (Кадаинский рудник, тюрьма Александровского завода, Вилюйск). Июль В журнале «Эпоха» (№ 5) Достоевский анонимно публикует статью «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», связанную с конфликтом между журналами «Современник» и «Русское слово».

1866, 18 ноября Д. И. Писарев по амнистии досрочно освобожден из крепости.

1868, 4(16) июля Близ Риги, в Дуббельне (ныне Дубулты), во время купания утонул Д. И. Писарев. Похоронен на Волковом кладбище Петербурга.

1883, 24 августа Чернышевский отправлен из Вилюйска в Астрахань— под надзор полиции.

1889, январь — февраль Чернышевский печатает в жур-нале «Русская мысль» первый раз-дел «Материалов для биографии

Н.А.Добролюбова».

Июнь Чернышевский получает разрешение переехать из Астрахани в Саратов.

17 октября Н. Г. Чернышевский умирает в Саратове (похоронен здесь на Воскресенском кладбище).

1890 В Москве выходит первый, оставшийся единственным том «Материалов для биографии Н. А. Добролюбова», собранных Чернышевским.

В Пензе Белинский жил в большой бедности; зимой ходил в нагольном тулупе; на квартире жил в самой дурной части города, вместе с семинаристами; мебель им заменяли квасные бочонки. Но бедность и лишения не всегда убивают дарования... В то время Белинский был необразован и не имел понятия о лучших писателях России, — вероятно, также и о произведениях европейской литературы вообще. Он спорил с семинаристами о достоинстве произведений Сумарокова и Хераскова и восхищался романами Радклиф. Из дома моего отца Белинский впервые получил для чтения романы Вальтера Скотта на русском языке и произведения лучших наших писателей. Он страстно любил театральные зрелища и часто посещал пензенский театр, который содержал тогда помещик Гладков. Актеры и актрисы были его крепостные люди, большею частью пьяницы.

Более мы сблизились с ним летом 1835 года. Родители мои уехали в деревню и оставили меня в Москве готовиться к экзамену, который должен был начаться в конце августа. Уезжая, отец просил всех учителей, в особенности Белинского, принять к сердцу мои успехи. В это время я оставался совершенно один, знакомых у меня почти не было, и тут уже ничто не мешало нам разговаривать о чем угодно. Я Белинскому, видимо, полюбился. Месяца полтора он ходил очень аккуратно, но потом стал опять пропадать неделями. Учил он меня плохо. Задавал по книжке, выслушивал рассеянно, без дополнений и пояснений, и наконец предоставил меня собственной судьбе, говоря, что я юноша умный и с учебниками справлюсь сам. Но насколько он был плохой педагог, мало знающий предмет, которому учил, настолько он благотворно действовал на меня возбуждением умственной деятельности, умственных интересов, уважения и любви к знанию и нравственным принципам. Мы занимались с ним больше разговорами, в которых не было ничего педагогического в школьном смысле, и я только по счастливой случайности не провалился на экзамене; но эти разговоры оставили во мне гораздо больше, чем детальное и аккуратное знание учебника и руководства.

Он имел на меня и на всех нас чарующее действие. Это было нечто гораздо больше оценки ума, обаяния, таланта, — нет, это было действие человека, который не только шел далеко впереди нас ясным пониманием стремлений и потребностей того мыслящего меньшинства, к которому мы принадлежали, не только освещал и указывал нам путь, но всем своим существом жил для тех идей и стремлений, которые жили во всех нас, отдавался им страстно, наполнял ими всю свою жизнь. Прибавьте к этому гражданскую, политическую и всяческую безупречность, беспощадность к самому себе при большом самолюбии, и вы поймете, почему этот человек царил в кружке самодержавно. Мы понимали, что он в своих суждениях часто бывал неправ, увлекался страстью далеко за пределы истины; мы знали, что сведения его (кроме русской литературы и ее истории) были не очень-то густы; мы видели, что Белинский часто поступал, как ребенок, как ребенок, капризничал, малодушествовал и увлекался, и между собой подтрунивали над ним. Но все это исчезало перед подавляющим авторитетом великого таланта, страстной, благороднейшей гражданской мысли и чистой личности, без пятна, — личности, которой нельзя было подкупить ничем, — даже ловкой игрой на струне самолюбия. Белинского в нашем кружке не только нежно любили и уважали, но и побаивались. Каждый прятал гниль, которую носил в своей душе, как можно подальше. Беда, если она попадала на глаза Белинскому: он ее выворачивал тотчас же напоказ всем и неумолимо, язвительно преследовал несчастного дни и недели, не келейно, а соборно, перед всем кружком, на каждом шагу. Известно, что и себя он тозке не щадил.

Белинский был небольшого роста, очень невзрачен с виду, сутуловат и страшно застенчив и неловок. Наружность его доказывала, что его воспитание и Жизнь прошли вдали от светских кружков. Значительна была его голова и в ней особенно глаза. Несмотря на весьма некрасивые плоские волосы, прекрасно сформированный интеллигентный лоб бросался в глаза. Глаза большие, серые, страшно проницательные, загорались и блестели при малейшем оживлении. В них страстная натура Белинского выражалась с особенною яростью. Характеристично было в его лице, что койец носа был приподнят с одной стороны и имел впадину с другой. Верхняя губа с одной стороны была слегка приподнята. То и другое можно видеть на его маске. Спокойным он почти никогда не бывал. В спокойные минуты глаза его были полузакрыты, губы слегка двигались. Очень некрасивы были у него выдававшиеся скулы. Ходил он большими шагами, слегка опускаясь, как бы приседая при каждом шаге. Сморкался и кашлял он чрезвычайно громко и неизящно. Вечно бывал он нервно возбужден или в полной нервной атонии и расслаблении. Детей он очень любил. Нежно был он привязан к своей дочери, из которой вышла, говорят, очень пустая девушка.

Н. Г. Чернышевский в десятилетнем возрасте имел столь обширные и разнообразные сведения, что с ним не могли равняться пятнадцатилетние ученики средних учебных заведений.

Кроме немецкого языка, я не помню, чтобы кто-либо учил его. Отец его говорил с ним о разных предметах как бы мимоходом. Николай Гаврилович учился почти исключительно сам; будучи 13-летним мальчиком, он содействовал мне в подготовке к экзамену для поступления в высшее учебное заведение. Он не был похож на других мальчиков его возраста; ребяческие игры и потехи занимали его мало. Редко можно было видеть его бегающим с детьми. Пробовали учить его игре на фортепиано, он исполнял волю родителей, но музыка шла у него плохо, это ни к чему не привело.

Лекции в университете Чернышевский посещал неопуетительно, строго соблюдал посты, ходил в церковь, настольною книгою его была Библия. Так было во время пребывания Н. Г. Чернышевского в первом курсе университета, когда мы жили вместе. <...> В преподавании наук в университете Николай Гаврилович, по-видимому, не встретил ничего такого, что бы располагало его к разговору о том со мною; я нарочно спрашивал его об этом, но его ответы на это были какие-то неопределенные. Будучи близок к окончанию курса в университете, я не мог не задаваться вопросом о том, что мне делать дальше. Такой же вопрос я ставил студенту Чернышевскому; прямого ответа на это он не высказывал, но все-таки заметно было, что в этот период возраста Николай Гаврилович имел в виду для себя профессуру в университете. Помню очень хорошо, как я советовал ему стремиться был членом Академии наук. Я основывался при этом как на его замечательно обширных познаниях, так и на том, что при слабости его груди и голоса ему трудно будет говорить хорошо и много с кафедры. За чаем и даже за обедом Чернышевский постоянно читал что-нибудь; я не помню, чтобы у него были какие-нибудь особенные книги, но случалось видеть иногда запрещенные, которыми мог снабжать его означенный Михайлов (Михаил Ларионович. — Ред.). <...>

Он был встречен такою овацией, какой при мне едва ли кто удостоивался. Он не читал, а рассказывал, скромно, тихо, точно разговаривал с приятелем, о своем знакомстве с Добролюбовым, об его отношениях к родным, об его добросовестности в работе и т. п. Ни малейшей театральности, никакого желания привлечь внимание слушателей, а тем более увлечь их не было и следа. Он даже ни разу не повысил голоса, не сделал жеста. Все было просто. Иногда он трогал свою цепочку от часов. Но что больше всего давило нас, это то, что никаких жалоб на гнет власти Чернышевский не высказывал. Ничего бесцензурного, никаких заключений он и не старался пускать в ход и так же просто встал и ушел, как говорил. Зал так и ахнул от разочарования. Не верилось, что это был в самом деле Чернышевский, — тот самый, кто так бесцеремонно крушит в печати первоклассных писателей. Ретивейшим из его поклонников показалось, что нам его просто подменили, пользуясь тем, что он почти никогда нигде не показывался, да и портрета его нигде нельзя было достать. Дамы, страстно желавшие его видеть и слышать, нашли, что он вовсе не интересен.

В семинарии, с течением времени, Добролюбов погружается в ученые занятия. От товарищей держится так же далеко, хотя принимает к себе всех, кому угодно его посетить. Но все свободное от посещений время занят книгами. Он читал русских авторов, ученые сочинения, журналы — и дома и в классе. В его упражнениях по классу риторики и пиитики постоянно было видно знакомство с лучшими русскими литераторами, что и выставлялось на вид учителем словесности. В немногих упражнениях, какие были по истории всеобщей, была видна та же начитанность. Его возражения, например, по математике профессору-монаху, по истории прртив учебника Кайданова были выслушиваемы учениками с участием, которое возрастало, когда профессор не решал возражений, а заминал их своим авторитетом, невозможностью распространяться по причине недосуга и другими уловками.

В среднем отделении семинарии Добролюбов поражал громадными сочинениями по философским темам, особенно об учении отцов церкви, отчасти из русской церковной истории.

Н. А. из всех моих товарищей по семинарии был, можно сказать, единственной личностью, которая невольно должна была привлекать к себе внимание всех сотоварищей, именно прежде всего тем исключительным его наружным лоском, а потом теми обстоятельствами, которые нам были цзвестны относительно его аристократического домашнего образования. Действительно, он вовсе не походил на нас, бурсаков, и по той причине, что ему не удалось испытать всех тех горестей жизни, которыми мы все с самого раннего детства до самых костей были пропитаны.

Образование Н. А., а особенно его домашнее аристократическое воспитание, как-то не вяжется с его странным предрассудком, которое он обнаружил по окончании семинарского курса и при его намерении поступить в С.-Петербургскую духовную академию, именно тем, что, прибывши в С.-Петербург и поселившись на квартире за Обводным каналом, в слободе Императорского стеклянного завода, как раз визави духовной академии, и когда ему как-то случайно пришлось обратить внимание на здание академии и пересчитать по фасаду его количество окон, которых оказалось счетом тринадцать, тогда он, явившись в академию к моему брату, Никандру Ивановичу Глориантову, как к своему нижегородскому земляку и профессору этой академии, объявил ему, что он уже не намерен держать в академию приемный экзамен, который он не надеется исправно сдать по случаю несчастного числа окон по фасаду академии... А после этого намеревался было поступить в Медико-хирургическую академию, но и там какие-то причины воспрепятствовали ему в этом.

Раз утром зашел я к Благосветлову. В первой комнате у конторки стоял щеголевато одетый, совсем еще молодой человек, почти юноша, с открытым, ясным лицом, большим, хорошо очерченным умным лбом и с большими умными красивыми глазами. Юноша держал себя несколько прямо, точно его что-то поднимало, и во всей его фигуре чувствовалась боевая готовность. Это был Писарев. Благосветлов назвал нас по фамилии, мы пожали друг другу руку и перекинулись какими-то незначительными фразами.

В ту же зиму я видел Писарева еще раза два на литературных сборищах Кушелева. Писарев совершенно стушевывался в многолюдной толпе, вероятно чувствуя себя начинающим. Тогда никто не предвидел будущего значения этого «начинающего», и сам начинающий, конечно, тоже ничего не предвидел.

Четыре года заключения были для Писарева временем самой производительной умственной деятельности, временем, когда он написал свои лучшие статьи, но зато и временем такого усиленно-возбужденного нервного состояния, которого бы не выдержал и чугунный организм. Сосредоточенная сила создала изумительные результаты, но зато и съела сама себя, как съедает яркая лампада масло. За крайне возбужденным состоянием последовало такое же угнетение, и Писарев вышел на свободу уже не тем, чем он был даже накануне. Ему следовало бы уехать куда-нибудь, ну хоть за границу, года на два, чтобы окрепнуть и собраться с силами, но этого не случилось, и эта замечательная сила погибла, не сказав последнего слова.

Какая удивительная судьба! В 1860— 1861 годах (будучи двадцати лет) Писарев, едва вступивший в журналистику, сразу обращает на себя внимание; следующие за тем четыре года он проводит в заключении и создает себе громкую известность и широкое влияние; обессиленный излишне напряженной нервной жизнью, Писарев выходит на свободу с надорванными силами, а через полтора года друзья и почитатели его уже плачут над его могилой. Едва ли есть другой пример так быстро и так ярко сгоревшей жизни, лишенной всего того, что люди обыкновенно зовут счастьем. У Писарева не было личной жизни и в обыденном и в необыденном смысле: сначала он к чему-то готовился, потом напряженно думал, потом, охваченный нахлынувшими впечатлениями, которых он был лишен в продолжение четырех лет, потерял равновесие и внезапно умер. И это чувство жизни, оставшееся неудовлетворенным и постоянно напоминавшее о себе, служит разгадкою характера Писарева и характера его дум и размышлений. Он, кажется, и в самом деле считал себя глубоким эгоистом и по убеждению, и по природе. Как же поступал этот глубокий эгоист и на что он потратил свою жизнь? Всю эту жизнь, все свои силы Писарев истратил, «проповедуя, несмотря ни на что и в безвыходном уединении, свою честную идею, к которой он шел прямо, не оглядываясь ни назад, ни вперед, к своей цели», — как сказал на могиле его Благосветлов.

Белинский — критик, но прежде всего он творец этико-социологического мировоззрения.

Критиком он был поневоле, особенно в эпоху сороковых годов; он сознавал в себе способности и силы пламенного проповедника, трибуна. «Природа осудила меня лаять собакой и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи» — это его собственное признание. Только в своих письмах Белинский был тем «неистовым Виссарионом», каким он был в жизни; письма Белинского — драгоценнейшие литературные документы тридцатых и сороковых годов минувшего века, и выше мы обильно пользовались ими для характеристики воззрений и этой эпохи, и самого Белинского. Одно из этих писем сыграло громадную роль в истории русского сознания; мы имеем в виду знаменитое письмо Белинского к Гоголю (из Зальцбрунна, от 15 июля 1847 г.), являющееся уничтожающим ответом на «Выбранные места из переписки с друзьями» последнего.

Совмещение социологического индивидуализма с этическим антииндивидуализмом — такова характерная черта не только мировоззрения Чернышевского, но и всех шестидесятых годов; это совмещение, невозможное по существу, возможное только при механическом смешении, а не при органическом соединении частей мировоззрения, — это совмещение оказалось тем внутренним противоречием, которое погубило системы и теории шестидесятых годов, мировоззрения и Чернышевского, и Писарева. Когда Писарев довел воззрения Чернышевского до их логического конца, то перед русской интеллигенцией оказалось поле, покрытое мертвыми костями...

Когда мы называем Добролюбова литературным критиком, то слово это надо понимать настолько же широко, как и при наименовании критиком Белинского или романистом — Достоевского: это только внешняя форма. Добролюбов разрабатывал в своих критических статьях все насущные вопросы современной ему эпохи — о роли интеллигенции и роли личности в истории, о воспитании, о значении лишних людей для эпохи официального мещанства и шестидесятых годов, о мещанстве и его значении и т. п. — большая часть его была затронута Чернышевским только мимоходом. С этой точки зрения деятельность Чернышевского и Добролюбова представляется как бы взаимно дополнительной.

Подобно Белинскому и Чернышевскому, Добролюбов не был литературным критиком, по крайней мере не был исключительно. Это был прежде всего публицист и общественный деятель, и главная его сила заключается именно в том, за что его так часто упрекали: он писал не о литературных произведениях, а только по поводу их. Вследствие этого он, конечно, не мог измерять художественные явления эстетическим критерием — и потому он не был критиком; но вследствие этого самого он умел широко охватить вопрос, из эстетической области перенести его в общественную; а если прибавить к этому его громадный талант страстного изложения, то вполне понятно обаяние, которым окружено его имя.

И вот эта-то идея общей пользы и заставляет Писарева не только не признавать какого-либо эстетического критерия, но и совершенно отрицать всю эстетику. Эстетические эмоции должны быть, уничтожены на основании этических соображений: вопрос о голодных и раздетых заслоняет собою искусство; только филистер и эстетик посмеет сказать: «пускай беднота голодает и зябнет; моя потребность наслаждаться искусством нормальна и законна»... Нет, «долой эстетику!» (это новый клич и новый девиз Писарева), долой те стороны культуры и прогресса, которые не отвечают на главные вопросы: «Как накормить голодных людей? как обеспечить всех вообще? »... долой те стороны прогресса, которые не отвечают «общему идеалу» — идеалу общей пользы!

Итак, долой всю эстетику! Эстетика, безотчетность, рутина, привычка — это все синонимы... И Писарев ведет атаку на эстетику одновременно с самых разных сторон: этические соображения — это его тяжелая артиллерия, чаще же он пользуется вылазками против абсолютных норм эстетики — и в этом его существеннейшая ошибка. Конечно, опровергать все ошибки Писарева в настоящее время — довольно праздное занятие, но на указанную выше ошибку мы обращаем внимание потому, что некоторые впадают в нее и до настоящего дня. Писарев побивает эстетику тем, что она якобы считает себя постоянной величиной, стремящейся в одной теории примирить взгляды всех людей, между тем как «у каждого отдельного человека образуется своя собственная эстетика, и, следовательно, общая эстетика, приводящая личные вкусы к обязательному единству, становится невозможной »...

Суть Белинского, историческую суть, мне кажется, можно выразить одной строкой: личным своим волнением он взволновал всю Россию. Сравните до него и после него: как было все тихо раньше, и как все шумно пошло потом. Пушкин писал поэмы: да, зачитывались; знали наизусть. Но эстетическое наслаждение имеет свойство спокойно ложиться на душу; и воспитывает оно тихим воспитанием. С Пушкиным зрела Россия; становилась лучше, совершеннее, делалась умнее. Да, но это — все другое, чем волнение. Волнения не принес ни Лермонтов, ни даже Гоголь, ни Грибоедов: волнение и мог принести только сам недоучившийся студент, но с пламенной жаждой учения и с тучею сомнений, вопросов, которые прежде всего ему самому были не ясны. Вот этой «вопросностью» своею, и вечным недоумением, и тоскою в недоумении он и «поднял на дыбы» все, что было грамотно; поднял как «свой своих», как «брат братьев», как «вечный ученик» тех «вечных учеников», какими приличествует быть вообще людям, которые и не «боги», и не «мудрецы». Тут сыграло положительную и прекрасную роль даже то, что он не был так учен и даже так всесторонне образован, как его старшие сверстники; именно это-то и нужно было молодому растущему обществу. Он поднялся и начал учиться, так пламенно, как немногие во всемирной истории: и все за ним вскочили и бросились к книгам, журналам, своим, переводным, учась и учась с его же пламенностью.

У него была какая-то странная развязанность, разъединенностъ с жизнью, будто он был какой выброшенный на необитаемый остров человек или вечный затворник-монах... Во всяком случае нельзя даже представить себе, чтобы он кого-нибудь из близких, из друзей, «порасспросил о его жизни» и вошел с интересом во все ее перипетии, в ее канву, ход, fatum. «Жизнь» была просто не нужна ему, не интересна; интересны были только «книги, которые читал и любил ближний», и те «идеи, на которые навели его эти книги». Этим заканчивался круг того, к чему влекся Белинский. Именно от этой ужасной в сущности односторонности он и сделался великим критиком; но от этой же односторонности происходит то, что в высшей степени плодотворно только одно его волнующее значение: а учиться у него нечему.

Левые критики боролись с существующим деспотизмом и при этом насаждали другой, свой собственный. Претензии, сентенции, теории, которые они пытались навязать, имели точно такое же отношение к искусству, как и традиционная политика власти. От писателя требовали социальных идей, а не какого-нибудь вздора, книга же с их точки зрения была хороша только в том случае, если могла принести практическую пользу народу. Их горячность привела к трагическим последствиям. Искренно, дерзко и смело защищали они свободу и равенство, но противоречили своей собственной вере, желая подчинить искусство современной политике. Если, по мнению царей, писателям вменялось в обязанность служить государству, то, по мнению левой критики они должны были служить массам. Этим двум направлениям мысли суждено было встретиться и объединить усилия, чтобы наконец в наше время новый режим, являющий собой синтез гегелевской триады, соединил идею масс с идеей государства.

Различия характера, естественно, не могли не отразиться в мировоззрении и творчестве. Если взять социальную и этическую сферу, то здесь заметна переакцентировка, при всех фундаментальных общностях: Добролюбов больше ратовал за автономию личности, за индивидуальное начало, а Чернышевский — за классовые и экономические проблемы, за типологические черты. Даже такая, казалось бы, личностная проблема, как «разумный эгоизм», рассматривается Чернышевским в общефилософском плане (статья «Антропологический принцип в философии», 1860), а Добролюбовым-— применительно к конкретным лицам, даже к одному лицу — в статье «Николай Владимирович Станкевич» (1858)...

Все это относится к статьям на социально-политическую, этическую, философскую тематику. Что же касается литературной критики и непосредственно литературно-художественной деятельности, то здесь наблюдается парадоксальная перемена мест. Так как Добролюбов именно в этой сфере считал себя наиболее сведущим, то он именно в ней мог свободно связывать литературные проблемы с социально-политическими и этическими, широко обобщать конкретные наблюдения, типологизировать случайное и отдельное. Поэтому главной задачей своих литературно-критических статей он считал выведение общих закономерностей, и его конкретные анализы были устремлены к типологии, к созданию обобщающих терминов для характеристики тех или иных социальных типов и ситуаций («лишние люди», «люди дела», «обломовщина», «самодурство», «забитые люди»).

Чернышевского же в искусстве, пожалуй, больше интересовала индивидуальная сущность явлений (конечно, наряду с социальной типологией)...

Расширяя и уточняя художественно-идеологические критерии Белинского (считавшего, что наиболее передовые писатели эпохи правдиво воспроизводят жизнь и осмысливают ее), Чернышевский в своей диссертации утверждал уже целых три признака, три «значения» искусства: искусство, во-первых, воспроизводит жизнь; во-вторых, объясняет жизнь, в-третьих, произносит приговор о явлениях жизни. Обычно не обращают внимания на то, что Чернышевский ввел дополнительно третий фактор: приговор. На первый взгляд нет особой разницы между объяснением и приговором: разве в объяснении уже не заключается итоговая оценка? Но есть глубокий смысл в дополнении двух факторов Белинского третьим, «приговором». Чернышевский хотел подчеркнуть этим громадную важность для литературы не только объяснения жизни социально-историческими условиями, но и перехода к социально-политическим выводам, к ясной программе действия. «Приговор» — это и подведение черты, итог, и одновременно прогнозирование будущего, это ответ на вопрос «Что делать?». Так Чернышевский уточнил в новых условиях понятие того важного фактора, который Белинский называл «субъективностью» писателя.

Чернышевский при этом добавлял: «приговор о воспроизводимых явлениях» возможен, «если художник— человек мыслящий»... С этой точки зрения и подходил он к оценке художественного произведения. Отсутствие приговора часто осуждалось критиком в качестве существенного недостатка: «Наблюдательность у иных талантов имеет в себе нечто холодное, бесстрастное. У нас замечательнейшим представителем этой особенности был Пушкин... Эта наблюдательность — просто зоркость глаза и памятливость»... Приблизительно так же оценивал Чернышевский и творчество Гончарова.

Убежденность в своей правоте. Шестидесятники настолько глубоко верили в истинность и непременную осуществимость своих принципов, что эта непреклонность проявлялась и в печати (не только в публицистике и критике, но и в художественных произведениях), и в устных спорах, и в бытовом поведении...

Но, как говорится, наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Убежденности очень легко перейти в самоуверенность, если нет самоограничения и строгого идеологического и нравственного контроля над собою. Элементы самоуверенности мы находим даже у Писарева, тем более она проявлялась у людей менее одаренных, но зато более жаждущих самовыражения: у представителя «Современника» М. Антоновича, у В. Зайцева, соратника Писарева по «Русскому слову», который, например, значительно решительнее Писарева «уничтожал» Пушкина и Лермонтова или, пропагандируя механистический материализм, доходил до расистских утверждений. А всех их объединяла нормативность, представление о своих идеалах и нормах как о единственно правильных.

Убежденность в своей правоте тесно связана с решительным отрицанием старого: если осуществлению высоких идеалов мешают консервативные общественные силы, то их необходимо скорее уничтожить. Уже в ранней статье «Схоластика XIX века» (1861) Писарев со всей безудержностью молодости призывал соратников: «...что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги — то хлам; во всяком случае бей направо и налево... вреда не будет». А в прокламации 1862 года против реакционной антигерценовской брошюры Шедо-Ферроти Писарев поставил все точки над «i»: «Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть...»

Подобный «экстремизм», то есть доведение выводов до крайности, до мыслимых и даже немыслимых пределов, был характерен вообще для шестидесятников, он являлся органическим свойством Писарева-критика.

Разрушение эстетики как науки, отрицание художественного и исторического значения творчества Пушкина, отрицание театра, музыки, архитектуры, призывы к Салтыкову-Щедрину оставить свои сатиры и использовать талантливое перо для пропаганды естественнонаучных знаний — различные аспекты и применения этого принципа в писаревских статьях.

Идейное наследие революционного демократизма, или, если брать шире, революционно-освободительная традиция в русской культуре (начиная с Радищева и декабристов), явилось основой идеологии народничества (особенно в части социологической и в литературной критике народничества), а затем под именем «наследства 60—70 годов» было взято на вооружение русским марксизмом. <...> Сделав главный упор на сохранение и развитие «наследства 60-х годов», русские марксисты (прежде всего Плеханов и Ленин) «взяли» из всей русской культуры «только» линию революционных демократов как наиболее близкое себе содержание русской культуры, бесспорно включающее и демократические и социалистические элементы. В дальнейшем, после установления советской власти (особенно явно после дискуссии о Плеханове и Чернышевском в 1928—1929 годах), революционно-демократическое наследие — как единственная в своем роде предпосылка марксизма — было канонизировано.

Между революционно-демократической идеологией и «революционным подпольем» практически не существовало непереходимой границы: легальные статьи дополнялись нелегальными; к легальному содержанию домысливалось содержание нелегальное (в виде возможного продолжения, дополнения, приложения или в виде подразумеваемого подтекста, иносказания); в каждом тексте угадывался «эзопов язык» и стоящая за ним «тайнопись»; свирепость цензурных преследований заставляла предполагать изъятыми еще более смелые мысли, обличения, намеки, лозунги, чем те, которые содержались в оставшемся тексте, и т. д. По существу, в лице «революционной» линии русской культуры складывалась особая «культура подполья», своего рода отечественная «контркультура» (один из первых в истории мировой культуры феноменов культуры подобного рода! — задолго до футуризма и экспрессионизма, культурного «сопротивления» фашизму, движения «новых левых», хиппи, панков и т. п.).

Две линии в развитии русской культуры XIX века (ни в коей мере, конечно, ее не исчерпывающие) осуществляли своего рода «разделение труда» внутри единой национальной культуры. «Славянофильская» (название для «большой» линии культурно-исторического развития, конечно, сугубо условное) сосредоточила свое основное внимание на осмыслении и объяснении черт и представлений, составляющих национальную специфику русской культуры (в ее отличии от иных культур — прежде всего западноевропейской), то, что сегодня принято называть менталитетом, или менталъностью, — применительно к истории отечественной культуры, истории русской общественной мысли, психическому складу русского этноса, национальному самосознанию русского народа и т. д. <...> Эту линию характеризует направленность всего миросозерцания, всех исследовательских усилий, всех ценностно-смысловых ориентации на глубинные, «ядерные» процессы национальной культуры, на выявление тех ее механизмов и ценностно-смысловых тяготений, которые и образуют целое национальной культуры — при всем многообразии ее содержания и форм. Назовем эту тенденцию центростремительной.

Другая линия в развитии русской культуры — «революционно-освободительная». Проникнутая идеями поступательного общественного движения, а вместе с ним и историзма, эта линия русской культуры обращает свое внимание по преимуществу на изменчивое содержание национальной культуры; ее «протеизм» стимулируется самим ходом общественно-исторического развития. Ориентируясь на отвлеченные представления о критериях общечеловеческого прогресса, разума, цивилизации, мировой культуры, представители этой линии (вслед за Белинским второй половины 1840-х годов) стремились вывести развитие национальной культуры из «заданных» национально-специфических условий ее возникновения и становления; разрушить казавшиеся искусственными границы, отделявшие русскую культуру от развитых культур Запада; преодолеть внешние, преимущественно социально-политические ограничения, препятствующие росту и прогрессивному развитию национальной культуры.

С одной стороны, Белинский действительно был крупнейшей фигурой в русском литературном процессе 1840-х годов, при его живейшем

участии русская критика действительно стала « самосознанием литературы », он действительно заслужил уважение многих писателей, вплоть до того, что Тургенев завещал похоронить его рядом с могилой «неистового Виссариона» (определение Н. В. Станкевича). Но не менее важно, что авторитет Белинского породил и долгий, можно сказать, вечный «спор о Белинском» (так называлась известная книга 1914 года критика Юлия Айхенвальда). И сам Белинский был заядлым спорщиком, и в спорах с ним, с его воззрениями и толкованиями в нашей критике появилось немало ярких, глубоких работ.

Еще в большей степени нежданно-негаданно для их авторов принесли пользу отечественной словесности полемические статьи трех других критиков. Недолгие годы их деятельности пришлись на начальный период реформ императора Александра II, и во взвихренной атмосфере всеобщих преобразований сочинения этих «нетер-пеливцев» (так тогда нередко называли социал-радикалов) имели свой благой эффект: идеи, в них содержавшиеся, во-первых, вызывали на спор (достаточно вспомнить знаменитую статью Достоевского «Г-н—бов и вопрос об искусстве» и в конечном счете происшедший «раскол в нигилистах» — конфликт между журналами «Современника и «Русское слово»), способствовавший литературному развитию, во-вторых, напористость, с которой утверждали свое понимание литературы «нетерпеливцы», заставляла других литераторов — их современников — яснее обозначить свои собственные эстетические взгляды, противопоставить «разрушению эстетики» незыблемые принципы этико-эстетического идеала в литературе.

А сердцевина исторической драмы наследия «революционных демократов» связана прежде всего с тем, что этих деятельных участников литературного движения постепенно превратили в неких победителей. В какой-то момент оказалось: важно не само по себе написанное Пушкиным или Гоголем, а то, что изволил о нем сказать Белинский. Важны не создания Льва Толстого, а оценки, выставленные ему Чернышевским. И уж подавно статья Добролюбова «Что такое обломовщина?» значительнее самого романа «Обломов» — еще бы! ее высоко оценил сам автор, Гончаров!!

Большевикам нужна была своя история русской критики, с фигурантами, еще в прошлом веке будто бы подготавливавшими их, большевиков, пришествие. Таковым они присвоили уже известный чин «революционных демократов» и попросту использовали написанное ими в своих целях — захвата и удержания государственной власти. Поступили с ними, как, впрочем, поступали и со всеми другими, в высшей степени жестко, если не сказать — безжалостно. Залюбили, удушили в твердокаменных своих объятиях...

1. Образ художника в «Портрете» Гоголя и «способность творчества» по Белинскому (статья «О русской повести и повестях г. Гоголя»).

2. «Невский проспект» как художественный образ в повести Гоголя и его истолкование в статье Белинского.

3. «Простота вымысла» в «Записках сумасшедшего» (с использованием статьи Белинского).

4. «Диалектика души» ребенка в повести Л. Н. Толстого «Детство».

5. Детство Николеньки Иртеньева и мое детство: общее и различие (использовать статью Чернышевского).

6. «Диалектика души» человека на войне: от «Севастопольских рассказов» к «Войне и миру».

7. «Русский человек на rendez-vous»: проверка нравственной состоятельности героя любовью (по произведениям русской литературы, с использованием статьи Чернышевского).

8. «Обломовщина» в романе И. А. Гончарова «Обломов».

9. «Триста Захаров» в романе «Обломов» и в понимании Добролюбова.

10. Смысл образа Обломова: роман и его истолкования (полезно использовать разные статьи, собранные, например, в книге «Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике»).

11. Своеобразие таланта Гончарова в оценке Белинского (статья «Взгляд на русскую литературу 1847 года») и Добролюбова.

12. Образ Базарова в романе «Отцы и дети» и в истолковании Писарева.

Писатель и критик. Зависимость критического суждения от содержания произведения рассматриваемого критиком. Личность писателя и отношение к ней, критика.

Лермонтов и Белинский. История их отношений.

Белинский о Лермонтове. Отдельные оценки, статьи, неосуществленные планы.

Статьи о романе «Герой нашего времени» и о поэзии Лермонтова.

Эстетическое и общественное значение романа Лермонтова. Писатель, по Белинскому, ввел в литературу тип мыслящего человека. Концепция Белинского о «замкнутости» художественного произведения, «особном» мире искусства. Оценка композиции романа и взгляды критика на композицию художественного произведения в целом.

Критерии разграничения произведений на художественные и «беллетрические». Уточнение и развитие этих воззрений Белинского в его последующих работах (в частности, во вступлении к сборнику «Физиология Петербурга»).

Развитие идей статьи о романе в разборе стихотворений Лермонтова. В его лирике собран духовный опыт «нового поколения», а не только «героев нашего времени». Это — «новое звено в цепи исторического развития нашего общества». «Субъективность» в понимании Белинского.

Вопросы стихосложения в статье.

Лермонтов как «поэт русский, народный, в высшем и благороднейшем значении этого слова».

Спорные литературно-теоретические суждения Белинского в его статьях о творчестве Лермонтова.

Роман «Отцы и дети» в замыслах автора. Образ Базарова в оценках Тургенева.

Основные положения статьи М. А. Антоновича «Асмодей нашего времени»: «морально-философский трактат, но плохой и поверхностный»; «произведение г. Тургенева крайне неудовлетворительно в художественном отношении»; главного героя Тургенев «презирает и ненавидит от всей души». Базаров «не характер, не живая личность, а карикатура», «притом карикатура самая злостная». «Асмодеем» (дьяволом), по Антоновичу, в итоге предстает сам Тургенев.

Статья Д.И. Писарева «Базаров». Главные тезисы: «художественная отделка» романа «безукоризненно хороша»; Базаров— «человек сильный по уму и по характеру», «он — представитель нашего молодого поколения». «Если базаровщина — болезнь, то она болезнь нашего времени, и ее приходится выстрадать»; «относитесь к базаровщине как угодно — это ваше дело; а остановить — не остановите».

Историческое и литературное происхождение Базарова: по Писареву, существуют «люди массы», среди которых попадаются те, кто «отрывается от стада, но не умеет распорядиться собою». Следующий тип— люди, у которых «составлен свой идеал», но у них, «за недостатком твердости, дело останавливается на словах». «Люди третьего разряда идут дальше»: они смело отделяются от массы «поступками, привычками, всем образом жизни». Личность «достигает полного самоосвобождения, полной особности и самостоятельности», «...у Печориных есть воля без знания, у Рудиных — знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое».

Конфликт между журналами «Современник» и «Русское слово». Статья Писарева «Нерешенный вопрос» (впоследствии «Реалисты»), Критика статьи Антоновича, непонимания им характера Базарова как героя времени. Общественная, по Писареву, а не литературная значимость образа Базарова. Новое в рассмотрении Базарова в статье «Реалисты». «Теория реализма», изложенная в статье, и полемика с ней Антоновича. Вопрос Антоновича: «Есть ли созданный г. Тургеневым Базаров фига и карикатура, над которою нужно издеваться, или же он есть идеал, которому нужно подражать?» Статья Писарева «Посмотрим!» и прекращение полемики.

Статья Н. Н. Страхова «И. С. Тургенев «Отцы и дети»...» и отличие концепции критика от оценок -Антоновича и Писарева. Базаров, по Страхову, «не есть существо ненавистное, отталкивающее своими недостатками: напротив, его мрачная фигура величава и привлекательна... Базаров — это титан, восставший против своей матери-земли... Базаров все-таки побежден; побежден не людьми и не случайностями жизни, а самою идеею этой жизни».

Другие оценки романа в критике 1860-х гг. Статья И. С. Тургенева «По поводу «Отцов и детей» (1869) как этап в истории прочтения романа. Переход книги из литературно-критической в литературоведческую сферу.

Общеизвестны главные положения статьи Н.А.Добролюбова «Луч света в темном царстве». Город Калинов, где происходит действие

«Грозы», за внешностью идиллии «темного царства» скрывает жизнь под гнетом произвола». Здесь «все зависит от грубой силы», от «неразумной прихоти нескольких Диких», от «суеверного упрямства какой-нибудь Кабановой» — словом, от «самодуров русской жизни». «Непререкаемое, безответственное темное владычество», «высокомерная прихотливость», «нравственное растление»... Неудивительно поэтому, что критик говорит о «героизме, который проявляется в... поступках Катерины». Борис, Тихон, Кулигин предпочитают подчиниться нравам Калинова; Варвара и Кудряш также приспосабливаются к жизни в этом городе — одна только Катерина не хочет, «чтоб ей что-нибудь уступили и облегчили», она доводит свой «протест против кабановских понятий о нравственности» до конца, провозглашает его «и под домашней пыткой и над бездной».

Однако, посвящая свою статью проблеме характера Катерины, пьесу «Гроза» как целое Добролюбов не рассматривал («...наша цель была указать общий смысл пьесы, и, увлекаясь общим, мы не могли входить в разбор всех подробностей»). Он даже предугадывает главное обвинение ему от несогласных с «Лучом...»: «...искусство опять сделано орудием какой-то посторонней идеи».

Но вот с Добролюбовым заспорил Д. И. Писарев. Катерину нельзя считать «светлым явле нием», хотя она — «не выдумка, а живое лицо», она «должна была поступать в действительности именно так, как она поступает в драме» («Мотивы русской драмы»). Однако и Писарев, не соглашаясь с Добролюбовым, говорит в своей статье о социальных идеях, а не о художественной ценности «Грозы».

Другая точка зрения — у критика Н. Н- Страхова. Выражена она с оттенком иронии по отношению к автору статей о «темном царстве»: «...вообще говоря, нельзя не согласиться с Добролюбовым, что мир драм г. Островского есть темное царство, изобилующее уродствами быта и речи. Нельзя не согласиться и с тем, что не думал г. Островский обличать это царство, как полагал Добролюбов, а именно хотел некоторым образом возвести его в перл создания. По выражению Ап. Григорьева, это был культ изображаемого быта, попытка схватить все его живые и политические моменты». Далее Страхов замечает: «...нельзя упрекать г. Островского за быт, который он воспроизвел в своих драмах: если вы их признаете в известной мере художественными произведениями, то должны вместе признать за заслугу г. Островского то, что он держался именно этого быта, но не какого другого. Он честно служил делу» («Бедность нашей литературы»).

Хотя бы справедливости ради надо помнить, что в русской критике был человек, который сразу назвал «Грозу» «высокохудожественным поэтическим произведением». Это ныне забытый Александр Степанович Гиероглифов (1825—1901). В своем отзыве он отстаивает «свободу поэтического творчества, не ограниченную никакими теориями и скоро приходящими целями». О Катерине Гиероглифов пишет: «...личность эта, поставленная в противоречие с действующей жизнью, вмещает в себя общечеловеческую идею и имеет народное значение только в немногих статьях характера; но положения драмы сообщают этой личности чисто народное значение». В пьесе есть «высокие жизненные вопросы». Но нет «мелкой холодной дидактики». В этой же небольшой статье, написанной почти за год до добролю-бовской, Гиероглифов назвал Катерину «светлым лучом на темном небе», хотя вообще выражения такого рода нельзя считать чем-то особенным: еще Чаадаев в опубликованном «Философическом письме» говорил о необычных людях как «о светлых лучах», прорезающих мрак».

Сколько критиков, столько и мнений, но как же все-таки относился к ним сам автор «Грозы», Островский? Вроде существуют свидетельства, что ему нравились статьи Добролюбова, однако свидетельства эти не очень ясны. Другое дело, что в 1868 г. Островский пишет пьесу «Горячее сердце». Действие происходит в том же Калинове, типы героев похожи, но Параша не бросается в Волгу, а борется за свое счастье до конца. Островский показывает, что в одной и той же ситуации можно поступить по-разному: Катерина выбрала борьбу с отказом от лжи, а Параша — борьбу любыми способами. Примечание в начале «Горячего сердца»: «Действие происходит лет 30 назад в уездном городе Калинове» выглядит как намек на то, что и задолго до действия «Грозы» темное царство было по-своему комическим и вызывало смех.

Кстати, Катерина говорит о себе однажды: «Такая уж я зародилась, горячая!» (эта ее реплика приводится в статье Добролюбова). Гиероглифов называет Катерину же — «горячим сердцем». Вот и написал Островский. Остается вопрос: уместно ли рассуждать о каком-то «луче», который раскрыл всем глаза на несправедливость?

1. Кто впервые в русской литературе употребил слово «критик»? (Поэт Антиох Кантемир в 1739г. в своей Седьмой сатире.)

2. Кто назвал критику «самосознанием литературы»? (Белинский.)

3. Кого Белинский назвал «основателем критики в русской литературе»? (Н. М. Карамзина.)

4. Кто разрабатывал теорию критики как «науки вкуса»? (Н. М. Карамзин.)

5. Кому принадлежит статья «О нравственной пользе поэзии»? (В. А. Жуковскому.)

6. Кто дал развернутый анализ творчества Пушкина до Белинского в статьях «Нечто о характере поэзии Пушкина» и «Обозрение русской словесности за 1829 год»? (И. В. Киреевский.)

7. Как называлось издание, в котором Пушкин и Вяземский сотрудничали в 1830 г.? («Литературная газета».)

8. Кто издавал журнал «Московский телеграф»? (Николай Полевой.)

9. Как называлась пьеса, написанная Белинским в юности? («Дмитрий Калинин».)

10. Кто такой Никодим Надоумко? (Это псевдоним критика Николая Надеждина.)

11. Кто и кого назвал «неистовым Виссарионом»? (Поэт и философ Николай Станкевич — своего приятеля Виссариона Белинского.)

12. Кто издавал журнал «Библиотека для чтения»? (Ученый-востоковед и писатель Осип Иванович Сенковский.)

13. По какой причине был закрыт журнал «Московский телеграф»? (В 1834г. за отрицательный отзыв его издателя, критика, историка, писателя Николая Полевого о пьесе Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла», которую одобрил Николай!.)

14. За что был закрыт журнал «Телескоп»? (За публикацию «Философического письма» П. Я. Чаадаева (1836).)

15. В каком журнале Гоголь сотрудничал не только как прозаик, но и как критик? (В журнале Пушкина «Современник».)

16. Где была напечатана статья Белинского «Литературные мечтания»? В каком городе выходило это издание? (В приложении к журналу «Телескоп» — газете «Молва». В Москве.)

17. В каком журнале стал служить Белинский после переезда из Москвы в Петербург? (В журнале «Отечественные записки».)

18. Кто назвал сатиру «грозой духа, оскорбленного позором общества»? (Белинский.)

19. Как назывался журнал, считающийся органом славянофильства 1840-х гг.? («Москвитянин».)

20. Назовите главных участников полемики вокруг первого тома «Мертвых душ» Гоголя. (Белинский, Константин Аксаков, Степан Шевырев.)

21. В связи с чем Белинский написал свое известное Письмо к Гоголю? (Для разъяснения Гоголю причин своего отрицательного отношения к его книге «Выбранные места из переписки с друзьями».)

22. Кто был автором «Очерков гоголевского периода русской литературы»? (Чернышевский.)

23. Кто написал работу «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения»? (А. В. Дружинин.)

24. Кто из знаменитых русских критиков ни разу не подписал свои статьи собственной фамилией, а пользовался только различными псевдонимами? (Н. А. Добролюбов.)

25. Как называл Добролюбов свою литературно-критическую теорию? («Реальная критика».)

26. Кто был автором статьи «Г-н — бов и вопрос об искусстве»? Стихи какого русского поэта цитировал автор этой статьи, рассказывая о некоем «португальском поэте», опубликовавшем свои лирические стихи сразу после лиссабонского землетрясения? (Достоевский. Стихи Афанасия Фета.)

27. Кто был создателем теории «органической критики»? (Поэт и критик Аполлон Григорьев.)

28. Какое событие Достоевский назвал «расколом в нигилистах»? (Конфликт между журналами «Современник» и «Русское слово».)

29. Кому принадлежит статья «Разрушение эстетики»? (Д. И. Писареву.)

30. Кто из критиков ввел понятия «правды-истины» и «правды-справедливости»? (Н. К. Михайловский.)

Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13т. М., 1953—1959.

Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1977.

В. Г. Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977.

Оксман Ю. Г. Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского. М., 1958.

Березина В. Г. Этюды о Белинском — журналисте и критике. СПб., 1991.

Чернышевский Н. Г. Поли. собр. соч.: В 16т. М., 1939—1953.

Чернышевский Н. Г. Собр. соч.: В 5 т. М., 1974.

Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников. Саратов, 1958—1959. Т. 1—3.

Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников. М., 1982.

Бурсов Б. И. Мастерство Чернышевского-критика. Л., 1956.

Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1961—1964.

Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 3 т. М., 1986— 1987.

Добролюбов Н. А. Русские классики. М., 1970. (Лит. памятники).

Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М., 1986.

Рейсер С. А. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., 1953.

Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. М., 1955—1956.

Писарев Д. И. Литературная критика: В 3 т. Л., 1981.

Писарев Д. И. Исторические эскизы: Избр. статьи. М., 1989.

Соловьев Е. АД. И. Писарев, его жизнь и литературная деятельность. 3-е изд. СПб., 1899.

Соловьев Е. А. Д. И. Писарев. Пб.; М.; Берлин, 1922.

Короткое Ю. Н. Писарев. М., 1976. (ЖЗЛ).

Лурье С. Литератор Писарев: Роман. Л., 1987.

Туниманов В. А. Принципы реальной критики (Эволюция Писарева в 1860-е годы) // Вопр. лит. 1975. № 6. (Статья публиковалась под рубрикой «Наследие революционных демократов и современность», где с 1973 г. предпринимались попытки найти более плодотворные, не начетнические подходы к оставленному обозначенными критиками).

Мысляков В. А. Писарев: романтик реализма // Рус. лит. 1990. № 4.

Очерки по истории русской журналистики и критики: В 2 т. Л., 1950; Т. 2. Л., 1965. Т. 2.

Егоров Б. Ф. О мастерстве литературной критики: Жанры. Композиция. Стиль. Л., 1980.

Бурсов Б. И. Критика как литература // Избр. работы: В 2 т. Л., 1982. Т. 1.

Егоров Б. Ф. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Л., 1973.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки