Заметки об Иосифе Бродском.

Введение

И.Бродский, как известно, сам дал исследователям недвусмысленное указание на то, как соотносятся жизнь и стихи: «В изящной словесности, как и в музыке, опыт есть нечто вторичное. ... Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств. Поэт сочиняет из-за языка, а не из-за того, что «она ушла»...» Прибавим к этому слова «метафизика», «пространство и время», «империя», еще несколько. И вот перед нами уже и не поэзия, как мы привыкли ее понимать за последние два века, а откровение непостижимой языковой действительности или, по крайней мере, признания небожителя, находящегося в общении если не с ангелами и не со смертью, то исключительно с Джоном Донном, Баратынским, Цветаевой, Оденом, Кавафисом. Литературовед следит, как развивается та или иная идея или метафора у Бродского, но все, что касается непосредственной связи поэта с его жизнью: его друзьями, поколением, эпохой, - постепенно и безвозвратно уходит из области исследования в область мемуаров.
Между тем в «Диалогах» Соломона Волкова мы найдем и такое: «Автор «Остановки в пустыне» - это еще человек с какими-то нормальными сантиментами. Который расстраивается по поводу потери, радуется по поводу - ну не знаю уж, по поводу чего... По поводу какого-то внутреннего открытия, да?» Здесь Бродский говорит о себе как о живом чловеке, хоть и в предпрошедшем времени. Но это чрезвычайно существенно. Только с предвзятой позиции можно не увидеть здесь противоречия со словами о том, что поэт пишет только из-за языка. Бродский прекрасно понимал, что связь поэта с жизнью гораздо сложнее. И судя по многим более поздним стихам, а особенно по его жизненному поведению, по интонациям, воспроизведенным Волковым, - можно предположить, что поэт до некоторой степени оставался всю жизнь «человеком с нормальными сантиментами», хотя и не так открыто, как до ссылки и эмиграции.
Как же совместить эти два взгляда? Ведь ясно, что ни детерминизм биографический, против которого так яростно выступал Бродский, ни детерминизм языковой, философский, культурный, в который он играл, не годятся, и эта неопределенность делает актуальной тему настоящей работы.

1. Модель творчества И.Бродского

Представляется, что нужно выстраивать другую модель отношения поэта, стихов, жизни, культуры и языка - модель не иерархическую, а концентрическую. В такой модели судьба, творчество и личность поэта неотделимы друг от друга, они не функция, но сгусток, завихрение, а значит, и наиболее интенсивное выражение самого главного в эпохе. «При всей универсальности поэта такого масштаба, как Бродский, и его значении для мировой культуры XX века он был еще и гением (в латинском значении термина genius) нашей местности, голосом нашего поколения - поколения его сверстников», - пишет Лариса Георгиевна Степанова . Что такое этот «голос поколения»? Понятие бытовое, философское, поэтическое? Очевидно, все это соединено изначально. И надо попробовать определить хотя бы частично главные свойства этого голоса, а значит - поколения и эпохи. Свойства эти, как мне представляется, легче всего уследить на начальном этапе творчества Бродского, там они представлены в наиболее чистых и открытых формах. Хронологически граница этого этапа - ссылка - довольно условная. Существенно, что после ссылки Бродский не мог вернуться к «Столетней войне» - для меня это и послужило условной вехой. Можно назвать и другую, более позднюю: это стихотворение «Остановка в пустыне».
Итак, что же было главным в этом «голосе поколения»? Из ответов представителей этого поколения прежде всего вычленяется слово «свбода». Это не понятие, а очень определенное переживание, связанное нераздельно с личностью и со стихами. Сказать, что Бродский первый уверился в самоценности назначения поэта, перестал оглядываться на авторитет власти, социума, кого бы то ни было - значило бы свести это переживание свободы (прежде всего поэтическое) снова к понятию. Для тех, кто это ощущает, довольно затруднительно определить точнее. Не менее трудно определить это переживание извне.
2. Неостановимое движение как центральный образ поэзии И.Бродского

Единственное, на что мы можем в таком случае опереться, это сами стихи. Мы задаемся вопросом: какой материальный след оставила эта свобода в поэзии? Мое поэтическое чувство (оно, конечно, не инструмент исследования), но в большей мере - непосредственная очевидность - убеждают, что центральный образ поэзии Бродского - это неостановимое движение. Оно объединяет корпус стихотворений этого периода, судя по свидетельствам, осознававшихся современниками как «голос их поколения»: «Пилигримы», «Июльское интермеццо», «Шествие», «Рождественский романс», «Ночной полет», «От окраины к центру», «Стансы», «Большая элегия Джону Донну», «Исаак и Авраам», «Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам...» - предваряющие поэму «Столетняя война». Под движением здесь разумеется не мотив (то есть иконический образ, устойчиво связанный с некой мыслью), а только образ непосредственный. «Пир во время чумы» настойчиво повторяет образы «Моцарта и Сальери» - чаша с ядом, черный человек, видение, пробуждение, бессонница, - но опрометчиво на основе этого делать сразу выводы о философской связи двух трагедий. Все это - прообразы творчества, его первичные формы, истоки которых неуследимы. То же самое - шаг процессии в «Шествии», стремительность августовских любовников, бег героя «От окраины к центру», ночная скачка всадников, полет Джона Донна вокруг Бога.
Движение у раннего Бродского мотивировано по-разному, а чаще всего - вообще не мотивировано, что особенно ясно ощущается в «Рождественском романсе»: невыразимая тоска всего плывущего по жизни - это завороженность, она показывает, что плывущие не знают, куда и зачем плывут . Не больше знают об этом и герои «Шествия». Немотивированность придает движению внтренний смысл. Главный страх Бродского этого временя - остановка, неподвижность, повторение, предсказуемость, все они связаны со смертью: «И когда я в какой-либо жизненной ситуации начинал чувствовать эту предсказуемость, то всегда от нее уходил. Так что пословица «повторенье - мать ученья» не для меня». Страх повторения - один из важнейших мотивов «От окраины к центру». Если из этого стихотворения можно извлечь какую-то философскую идею, то она приблизительно такова: всякое расставание будет безнадежным расставанием навсегда, и всякая утрата будет бессмысленной, если жизнь - пустой круговорот времен года, но если движение человека и мира бесконечно и поступательно, то, удаляясь друг от друга, от своей прекрасной юности, от отчизны, - мы неуклонно приближаемся ко всему этому, но уже за гранью нашего мира. И тогда любая утрата - приобретение, так как, уводя нас от прожитого, приближает к встрече в «вечной жизни». («Невозможно отстать. Обгонять - только это возможно»). А любое повторение, попытка самому вернуть, «остановить мгновение» - признак всегда угрожающей духовной смерти (этому близок и пафос «Двух часов в резервуаре»).
Если мотивы этого движения подчеркнуто неясны, то свойства его вполне можно определить. Первое уже названо - это поступательность, необратимость. Отсюда, как я полагаю, и вырастает у Бродского ощущение времени и истории. Интересно, как согласуется с образом необратимого движения поэтика, сформулированная в письме из ссылки к Я. А. Гордину: «Композиция, а не сюжет. Связывай строфы не логикой, а движением души - пусть тебе одному понятным. Главное - это тот самый драматургический принцип - композиция. Ведь и сама метафора - композиция в миниатюре. Сознаюсь, что чувствую себя больше Островским, чем Байроном. (Иногда чувствую себя Шекспиром.) Жизнь отвечает не на вопрос что? а: что после чего? И перед чем? Это главный принцип. Тогда и становится понятным «что». Иначе не ответишь. Это драматургия». Мысль Бродского здесь в том, что движение самоценно, важно не столько что или кто движется, а сам факт движения (композиция, а не сюжет; не что? а что после чего?). Почему движение самоценно? Потому что именно в нем душа сопричастна жизни (заметим, не культуре, не языку): «Связывай строфы не логикой, а движеним души - пусть тебе одному понятным.... Жизнь отвечает не на вопрос что? а: что после чего? И перед чем?» Бродский употребляет здесь статический термин - «композиция», но по самой природе поэзии композиция в ней - это линейная последовательность, т.е. движение. То, что Бродский называет драматургией, именно в силу этой линейности, однонаправленности, неостановимости есть скорее монтаж. Ранние стихотворения его (особенно большие, подчеркнуто монологические ) скорее вызывают мысль о кинематографе. Полнее всего принцип монтажа воспроизведен в первой части поэмы «Зофья» и в «Шествии» с их крупными и общими планами, круговым движением взгляда, где, каждый раз возвращаясь к прежнему объекту, мы застаем его в другом положении, с многократно повторенным (в «Зофье») образом фотоаппарата, линз, окна, зеркала. Даже сам ритм поэм - бесконечные мужские ямбы с парной рифмовкой - воспроизводит впечатление необратимого, неостановимого потока: это снова сближает их с кинематографом. Близок к этому, я полагаю, и смысл известных слов Бродского, что «стихи должны переть, как танк». С этими же первичными характеристиками движения - самоценностью, необратимостью и неостановимостью составляет одно целое манера Бродского читать стихи вслух.

Введение3
1. Модель творчества И.Бродского.5
2. Неостановимое движение как центральный образ поэзии И.Бродского..6
3. Анализ прозы И.Бродского...14
Заключение.18
Список литературы....20

Список литературы

1. Белый А. 'Плохая физика' Иосифа Бродского//Нева, №5, 2007
2. Бродский И. Полное собрание сочинений. М.: Смарт, 2005
3. Сергеева-Клятис А. Ю., Лекманов О. А. «Рождественские стихи» Иосифа Бродского. Тверь, ТГУ, 2002.
4. Смирнова А.Н. Анализ творчества И.Бродского. М.: ПРИОР, 2005
5. Смирнов А.Н. Исследования творчества И.Бродского. М.: ПРИОР, 2005
6. Степанова Л.Г. Творчество И.Бродского//(«Звезда», 1997, № 1