Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Глава V . Отличительные свойства философского мировоззрения Шопенгауэра. — Что разумеет Шопенгауэр под словом «воля». — Воля и разум. — Три основные свойства воли: тождественность, неизменность, свобода. — Воля как представление. — «Воля в природе». — Опыт как основа философии. — Значение и роль метафизики. — Взгляд Шопенгауэра на психологию

Философия Шопенгауэра находится в резком противоречии с метафизическими воззрениями трех знаменитых его современников: Фихте, Шеллинга и Гегеля. Он различает два мира, две сферы: с одной стороны — мир как явление, как представление; и над ним, отделенный от него целою пропастью — мир реальный, мир-воля. Первый из них подвержен причинности, как и все, находящееся во времени и в пространстве; второй — свободный и находящийся вне всяких стеснений, стоящий вне времени и пространства. Тщательно различить оба эти мира, точно определить их пределы, сделать их доступными зрению и слуху — вот, по мнению Шопенгауэра, первая из задач философа, и вот что он поставил себе задачей на первой же странице капитального труда своего «Мир как воля и представление». «Мир — это мое представление», — так он начинает свое сочинение, сосредоточивая в этих четырех словах и идеалистскую философию Индии, и сущность новейших систем Лейбница, Беркли, Юма и Канта. Что может быть проще и бесспорнее этой основной формулы? Глаз видит краски, ухо слышит звуки, рука ощущает поверхности и тела.

Но нам неизвестны сами по себе ни формы, ни звуки, ни цвета; нам известны лишь изображающие их органы: «все это лишь представляется» нам. Таким образом, мир, как нечто представляемое, не есть нечто реальное: в мире явлений — все только кажущееся. Но мир состоит из двух половин, из двух полушарий: одно из них — область видимости и не имеет в себе ничего реального; другое, неизведанное и таинственное по существу своему, — это воля.

Во избежание всяких дальнейших недоразумений нужно заметить, что Шопенгауэр придает слову «воля» не обыденное, а совершенно особенное значение. Здесь не может быть речи о воле как о чем-то разумном и сознательном, а о воле как о чем-то инстинктивном, аналогичном желанию жить или инстинкту самосохранения, словом, о воле в самом широком смысле этого слова. «Вне воли и разумения, — говорит Шопенгауэр, — не только ничто нам не известно, но даже ничто не может быть мыслимо. Невозможно искать в чем-либо другом реальности для применения ее к телесному миру. Эту волю, это хотение нужно строго отличать от сопровождающего его сознания и от определяющего его мотива. Все это — не сущность воли, а лишь проявление ее. Так, например, если я говорю, что сила, заставляющая камень тяготеть к земле, по существу своему, сама по себе и вне всякого представления, есть воля, то это не значит, чтобы камень двигался в силу известного ему сознательного мотива, так как в этой последней форме воля проявляется только у человека».

По мнению Шопенгауэра, воля (хотение) обладает следующими тремя основными свойствами: тождественностью, неизменностью, свободой.

Хотя волю можно проследить повсюду, но легче всего она обнаруживается в человеке и в человеческом сознании. Она составляет фундамент психологии, ибо истинная, неразрушимая сущность человека — это воля. Шопенгауэр доказывает преобладание воли над сознанием. Последнее — нечто физическое, воля — нечто метафизическое; сознание — это проявление, воля — это сущность; сознание — нечто случайное, воля — нечто незыблемое; сознание — свет, воля — теплота. Воля — это прототип всякого познавания, она сказывается везде и во всем. Воля — нечто первичное, разум — нечто вторичное; воля неизменна, разум подвержен изменениям; воля может заглушить, парализовать, смутить разум, она же в состоянии поднять и экзальтировать его. Разум — это голова, воля — сердце.

Различение воли и познавания составляет, без сомнения, кульминационную точку шопенгауэровской философии и самую новую сторону его учения; но, вопреки другим мыслителям, он отводит воле, разумея ее в указанном нами смысле, первое место, а разуму — второе. Разум у человека — а в известной мере и у животного — является лишь продуктом воли; даже на высшей точке своего проявления он обнаруживается лишь после воли. Таким образом, он есть не первичное, существенное состояние человека, а лишь вторичное, случайное. Разум погибает вместе с человеком, но воля остается: «Для меня, — говорит Шопенгауэр, — вечным, неразрушимым в человеке является не душа, а, прибегая к химическому термину, основание души есть воля».

Можно сказать, что Шопенгауэр доказывает, что воля не подвергается в мире никаким изменениям. Она всегда остается одна и та же, будучи совершенно тождественной как у человека, так и у клеща; ибо если насекомое чего-либо желает, то оно желает этого столь же решительно, как и человек: вся разница заключается лишь в объекте желания, в мотиве желания и в освещающем это желание разумении. Порядок природы неизменен, и неизменность эта зависит не от разума. Разум — это нечто подвижное, прихотливое, нечто, влагающее в мир бесконечное разнообразие. Орган же воли, сердце, — это нечто постоянное, не меняющееся сообразно времени и месту. Следовательно, мерилом должна служить воля, то есть тождественное и неизменное, а не разум, нечто подвижное и изменяющееся. Воля — это мерило жизни.

Наконец, воля, хотение — свободны, свободны и физически, и морально. От них самих зависит утверждать или отрицать себя, и в этом заключается основа самой возвышенной нравственности, той нравственности, которая рождает героев и святых. Но, конечно, эту свободную волю не следует понимать в смысле «произвола».

Шопенгауэр сам ставит себе в особую заслугу разложение человеческого я на волю и представление. «Лавуазье, — говорит он, — разложил воду на водород и кислород и тем создал новый период в области физики и химии; я же разложил душу, или дух, на два весьма различных составных элемента — волю и представление. Все существовавшие до сих пор метафизические системы исходили или из материи, результатом чего являлся материализм, или из духа, что приводило к спиритуализму; но и то, и другое в дальнейших своих выводах приводило к нелепостям и оказывалось несостоятельным. Я же отвожу одной из составных частей души, или духа, воле — первое место, тому же, что должно быть познаваемо, — второе место; а материя является неизбежным, соотносительным понятием субъекта, познаваемого, так как материя немыслима без представления, но и представление немыслимо без материи: материя как таковая существует лишь в представлении, способность же представления немыслима иначе, как одним из свойств организма».

Начало философии и возможность ее лежат в самом человеке; но не потому, как учили предшественники Шопенгауэра, что он думает (декартовское «Je pense, donс je suis»*), а потому, что он в то же время хочет. Если бы человек только думал, то для него формы созерцания и прежде всего цепь мотивов и действий, причин и следствий, являлись бы такою же верной руководной нитью, как, например, для животного — наблюдательность и проистекающий отсюда инстинкт. Но он не только думает, но и хочет. Отсюда вытекает капитальный вопрос: каким образом могут существовать вместе и одновременно идеальная и реальная сторона психической деятельности человека, представление и воля? Эту связь — внешнего (представления) с внутренним (волей) — он старается достигнуть тем, что всякое движение, по внешнему своему проявлению, он считает простым представлением, то же, что лежит в основе этого явления как внутренняя причина, хотя бы и в так называемой мертвой природе, он называет волей. Двояким, даваемым двумя совершенно различными способами, познаванием нами нас самих и всего нас окружающего он пользуется как ключом для объяснения сущности всякого явления природы. Там, где даже самоочевидная, по-видимому, причина вызывает известное действие, все же существует нечто таинственное, какой-то X, составляющий самую суть, мотив явления, которое все же доступно нам лишь в виде представления. Этот-то X во всех замечаемых нами явлениях тождественен с тем, что при действиях нашего тела мы разумеем под словом «воля».

* «Я мыслю, следовательно существую» (франц.). — Ред.

Эти общие тезисы, впервые изложенные Шопенгауэром в его книге «Мир как воля и представление», он впоследствии подробнее, хотя не столь убедительно и несколько парадоксально, развил в своем сочинении «Воля в природе», появившемся в 1836 году, и в «Дополнениях», появившихся в 1844 году. Здесь он исходит из того положения, что человек не может знать всего; всезнайство — это ложь. Философия должна честно примириться с этим основным положением и, не гоняясь за недостижимым, искренне и просто вступить на путь опыта, для того чтобы создать такую метафизику, которая основывалась бы на наблюдениях, интуициях, а не на чистых идеях, которая старалась бы охватить совокупность опыта, а не ту или другую часть его. Даже при таком ограничении области философии сфера ее окажется достаточно обширной. Эта философия вообще, философия, так сказать, метафизическая, значительно рознится от специальной философии каждой науки. Специальные науки имеют объектом установление связи между явлениями согласно закону причинности, господствующему над всею областью явлений. Они ограничиваются констатированием причинной связи между различными явлениями, каждая из них останавливается там, где кончается констатирование и объяснение этой связи, не входя в рассмотрение сути вещей как чего-то необъяснимого, непознаваемого. Философия же начинается там, где останавливаются науки. Она не предполагает ничего известного. Она хочет и обязана все объяснить — и взаимную связь явлений, и узы причинности, от которых эта связь зависит. То, что другие науки предполагают, то, что они берут за основу для своих объяснений, — это составляет самый материал философской проблемы. Каждая наука имеет свою собственную философию, являющуюся лишь обобщением и согласованием главных результатов ее, рассматриваемых в совокупности. Эти главные, общие результаты представляют собою данные для философии в тесном смысле слова, избавляя последнюю от необходимости самой доискиваться их в каждой отдельной науке. Таким образом, философии специальных наук являются некоторым образом посредниками между науками и философией вообще. Последняя находит в них подтверждение и проверку, так как общая истина может быть подтверждена лишь частными истинами. Но как бы значительны ни были выгоды, представляемые разделением эмпирического труда, каковы бы ни были результаты этих специальных наук, необходимо, чтобы они сделались достоянием философии.

Так как критериумом истины является опыт, то философия должна начинать с внутреннего опыта, или познавания. Это сознавали еще Декарт и Бэкон. По мнению последнего, философия опирается на опыте; не на производстве того или другого опыта, как другие науки, а на опыте вообще, то есть на сущности его содержания, на его внутренних или внешних элементах, наконец, на форме и материале его. Из этого становится ясным, что прежде всего следует наблюдать среду опыта, форму и природу его. Эта-то среда и есть шопенгауэровское представление, или то, что другие называют «познаванием». Поэтому всякая философия должна начинать с изучения законов и форм познавания, его ценности и тех пределов, которыми оно ограничено. Это исследование составляет первую ступень философии (phiosophia prima), распадающуюся на две части: одна касается первичных представлений, создаваемых путем созерцания, ее можно было бы назвать теорией разумения; другая имеет дело с представлениями вторичными, отвлеченными, и с управляющими ими законами, это есть логика, или теория разума. Метафизика, по мнению Шопенгауэра, должна объяснять всю область опыта, но только с точки зрения более возвышенной, чем опытная наука, не выходя, однако, из пределов опыта. Наконец, она должна объяснять то, чего другие науки не в состоянии объяснить. Для достижения этой цели она комбинирует внутренний опыт с опытом внешним, с концепцией явления, взятого в совокупности в различных его смыслах, в его внутренней связи и в сложности его. По мнению Шопенгауэра, Кант был неправ, объявляя метафизику невозможною: он был неправ в том отношении, что, сделав исходной точкой опыт, утверждал, будто метафизика не имеет ничего общего с опытом, чем он открыл широкий доступ скептицизму.

Но восстанавливая в опровержение Канта возможность метафизики, Шопенгауэр, резко расходясь в этом отношении с Гегелем, желает строго разграничить ее пределы. Он отнюдь не претендует на то, чтобы все объяснить с ее помощью, найти для всего соответствующие «почему» и «как». Человека окружает глубокий мрак; разумение его весьма несовершенно, рассудок наш часто обманывает нас и вводит нас в заблуждение; но строго придерживаясь опыта, беря исходной точкой живое созерцание, а не мертвую отвлеченность, мы можем надеяться несколько разобраться в этой темноте. Мы в состоянии будем понять, конечно, не саму природу, но то, что есть в природе, а это уже что-нибудь да значит. Поступая медленно и осторожно, мы переходим от явления к действительности, от того, что является, к тому, что должно являться, словом, к метафизике — к метафизике не туманной, отвлеченной и притязательной, а к единственной реальной и истинной метафизике, которая представляет собою совокупность опыта.

Шопенгауэр смотрит на жизнь души не с материалистической точки зрения, он не видит в ней лишь продукт действующих механически и химически атомов материи; с другой стороны, он не смотрит на нее с точки зрения чисто спиритуалистической. Он видит в ней проявление сил природы, в котором самое существенное каждой из сил природы, воля, проявляется на более высокой ступени, чем то замечается в других проявлениях сил природы, исключительно механических и химических. Эти высшие силы природы находятся, правда, в связи с низшими, нуждаются в последних, но в то же время возвышаются над ними и употребляют их на свои цели. По мнению Шопенгауэра, в материализме следует считать истинным и непреходящим объяснение всякого рода деятельности, как высшей, так и низшей, при помощи свойственных природе сил, как одно из проявлений деятельности природы; неверно же и несостоятельно желание уничтожить всякое различие между силами природы, сведение крайне разнообразного мира явлений к серенькому однообразию материи, действующей лишь механическим образом. Жизнь, по словам Шопенгауэра, есть одна из функций организма, образованного жизненной силой, или, что одно и то же, желанием жить; внутри органической жизни роль души как одной из функций мозга вступает в свои права лишь тогда, когда организм, вследствие более усложненных потребностей, начинает чувствовать потребность в аппарате, который регулировал бы его отношения к внешнему миру и направлял бы его шаги в нем. Подобно тому, как всему существующему даны известные органы для обороны и для нападения, так и воле жить дан разум, в виде средства для сохранения особей и вида. Разум предоставлен в услужение воле. Лишь в исключительных случаях разум превосходит меру, требуемую назначением его как слуги воли, эмансипируется от этой роли и возвышается до степени гения, созерцающего мир чисто объективным образом.

Это шопенгауэровское объяснение жизни и деятельности души далеко не может считаться материалистическим, хотя его нельзя назвать и спиритуалистическим. Душа, согласно образному определению Шопенгауэра, есть светильник, который зажигает себе проявляющееся в организме желание жить, для того чтобы найти свою дорогу во внешнем мире; это — руководитель и советник воли. Таким образом, Шопенгауэр счастливо избегает спиритуалистического дуализма между телом и душою, человеком и животным. Материю как явление он выводит из представления; самое же представление он выводит из реальной стороны материи, из воли, — в том виде, в каком последняя проявляется на степени животного существования.

В этой, набросанной в общих чертах программе нет места так называемой рациональной психологии. Действительно, Шопенгауэр отказывается отвести последней место в ряду метафизических наук, предоставляя это «филистерам и гегельянцам». Исходя из того, что истинное существо человека не может быть понято иначе, как в совокупности мира, что и микрокосм и макрокосм объясняются один другим, и даже тождественны, он не признает необходимости особой науки о душе. Он скорее готов был бы заменить такую науку широкой антропологией как опытной наукой, опирающейся на анатомию и физиологию, основывающейся на наблюдении умственных и нравственных проявлений, на изучении свойств рода человеческого и на проявлении индивидуальных особенностей.

Глава VI. Характер и смысл Шопенгауэрова пессимизма. — Отношение Шопенгауэра к истории. — Его политические и социальные взгляды. — Его равнодушие к национальным интересам

Не только среди массы публики, но и среди профессиональных ученых Шопенгауэр известен преимущественно как один из главных представителей пессимистического направления в философии. Он считается как бы родоначальником этого направления в современной философии. Число последователей этого направления стало особенно сильно возрастать в последнее время, и пессимистическая философия получила особенно широкое распространение в Европе с конца шестидесятых годов, почти одновременно с появлением в свет «Философии бессознательного» Эд. Гартмана, написанной в духе Шопенгауэра. Поэтому мы считаем не лишним несколько подробнее остановиться на характере и смысле шопенгауэровского пессимизма, составляющего если не самую яркую и выдающуюся, то, во всяком случае, наиболее известную массе публики сторону его учения.

Многие задавались вопросом о причинах, происхождении и характере шопенгауэровского пессимистического мировоззрения, сказавшегося у него еще в очень молодых годах. При этом указывалось на то, что он родился, воспитался и прожил среди весьма удовлетворительных внешних условий, что он был человек вполне обеспеченный, который мог беспрепятственно следовать своим влечениям. Исходным пунктом подобных недоумений является странное предположение, что для того, чтобы быть оптимистом или пессимистом, нужно находиться в счастливых или несчастных обстоятельствах или же что пессимизм является результатом вынесенных в жизни разочарований и огорчений. Но, во-первых, отнюдь не верно то, чтобы всякий, кому плохо живется или приходится жить в печальные времена, необходимо становился пессимистом, и, наоборот, всякий, кому жизнь улыбается или кто живет в хорошее время, делался оптимистом. Правда, у многих людей так и бывает, что оптимизм и пессимизм их проистекают из чисто субъективных источников, что они свою внутреннюю окраску переносят на внешние предметы. Светло и весело человеку на душе — для него светел и весел весь мир; мрачно и грустно в его душе — грустен и мрачен весь мир. Такие люди в состоянии быть сегодня оптимистами, а завтра пессимистами, и наоборот. Но подобные оптимизм и пессимизм не имеют никакого философского значения, так как это — оптимизм и пессимизм чисто субъективные. Но существуют и другого рода оптимизм и пессимизм, так сказать, философского характера, причина которых не имеет ничего общего ни с субъективными условиями, ни с условиями времени. Вот именно такого-то рода и был пессимизм Шопенгауэра.

Шопенгауэр считает одною из величайших ошибок почти всех метафизических систем то, что они считают зло чем-то отрицательным; напротив, оно есть нечто положительное, нечто дающее себя чувствовать. Зло, по его мнению, неизбежно как следствие утверждения желания жить. Но существует не только утверждение желания жить, но и отрицание, даже полное упразднение его: в этом последнем случае являются совершенно иной мир, совершенно иное существование, о котором мы, правда, не имеем понятия и которое кажется нам ничем, но ничем не абсолютным, а лишь относительным. Собственно о пессимизме может быть речь лишь тогда, когда зло считается неисцелимым, а страдающий от него — безвозвратно потерянным. Шопенгауэровский же пессимизм не такого рода: он считает освобождение от мирового зла возможным, хотя, правда, лишь путем радикального лечения, полного возрождения и обновления. Одни находят утешение против существующей в мире массы зла в религии, другие — в искусстве; Шопенгауэр же ищет и находит его в росте познания. «Единственная хорошая сторона жизни, — писал Шопенгауэр еще в 1814 году, — заключается в том, что рядом с волей существует и познавание; это обеспечивает воле конечное освобождение». Обыкновенный пессимист, пессимист из эгоистических побуждений, пессимист, которому надоела жизнь, искал и находил бы утешение в самоубийстве. К этому утешению действительно и прибегали спокон веков безнравственные пессимисты, которым жизнь становилась в тягость. Напротив, Шопенгауэр, этот пессимист по преимуществу, самым решительным образом отвергает самоубийство, и притом на основании глубоко нравственных соображений.

Доказательство пессимизма Шопенгауэра — в общепринятом, а не в исключительно философском значении этого слова — иные усматривают еще в его учении о неизменности характера, чем он будто бы отнимает у человека надежду на улучшение. Отсюда выводится прямое заключение, что его учение морально безнадежно; что он, объявляя характер неисправимым, тем самым лишает жаждущего исправления грешника нравственного утешения, подобно тому, как врач, объявляющий болезнь неизлечимой, лишает жаждущего исцеления больного утешения физического. Но в опровержение этого можно указать на учение Шопенгауэра о свободе воли, причем, конечно, эта свобода заключается не в отдельных действиях и проявлениях воли, а вообще в сути, во всем направлении ее. Действия всегда соответствуют эмпирическому характеру и поэтому неизбежно носят и отпечаток его. Если, поэтому, эмпирический характер эгоистичен, доступен лишь эгоистическим мотивам, то и действия неизбежно окажутся эгоистическими. Но характер вообще может быть и иного рода, так как человек не связан на веки вечные со своим эмпирическим характером. Пока он эгоист, он неизбежно должен поступать как эгоист; но он может и перестать быть эгоистом, и тогда его действиями будут руководить уже не эгоистические, а моральные мотивы. Неизменность характера, о которой говорит Шопенгауэр, касается лишь характера эмпирического, а не характера умственного, вещественного (intelligibler Character); таким образом, неизменность эта имеет значение лишь относительное, а не безусловное. Поэтому едва ли есть основание считать его учение о неизменности характера учением безнадежным. Вряд ли можно было бы также усмотреть безнадежность его в том, что, согласно этому учению, нравственного блага можно достигнуть лишь при том условии, что весь человек сделается другим. В таком случае следовало бы считать безнадежным, неутешительным и христианство, так как и оно ставит спасение человека в зависимость от возрождения или обновления его. Считать его безнадежным значило бы считать безнадежным и слово врача, обещающего больному излечение лишь под тем условием, что тот изменит весь свой образ жизни, перестанет насиловать свою природу.

Подобно тому, как философу Фихте неоднократно ставилось в упрек ненадлежащее понимание им природы, Шопенгауэру ставилось в упрек то, что он в своей системе не отводит надлежащего места истории в области человеческих знаний. Действительно, то пренебрежение, с которым он относится к истории, принадлежит к числу наиболее слабых мест в его системе, хотя, с другой стороны, нельзя отрицать того, что оно является вполне логическим выводом из его основной идеи.

Сущность взгляда Шопенгауэра на историю в том виде, в каком она изложена в его «Мире как воле и представлении», заключается приблизительно в следующем: История не есть наука, так как ей недостает основного характера науки — взаимных причинностей трактуемых ею явлений, вместо которых она представляет одно только соотношение; поэтому и не может существовать никакой системы истории, между тем как существуют системы всякой иной науки. История — знание, а не наука, ибо нигде она не приходит к познанию единичного при помощи общего, но вынуждена непосредственно усваивать себе единичное и, так сказать, подвигаться ощупью в области опыта, между тем как истинные науки, усвоив себе более широкие понятия, стоят выше единичных фактов. Науки, представляя собою системы понятий, постоянно трактуют о родах, история — лишь об индивидах; науки трактуют о том, что существует постоянно, история — только о том, что существовало и перестало существовать. К тому же, так как истории приходится иметь дело только с личным и индивидуальным, — что по самой природе своей бесконечно разнообразно, — то она обо всем имеет лишь неполное, несовершенное понятие; и, наконец, ей приходится с каждым днем, с каждым новым фактом приобретать все новые и новые данные и знания, что лишает ее всякого характера законченности. История, имея постоянно в виду лишь единичные, индивидуальные факты, считая только факты чем-то исключительно реальным, представляет собою, по мнению Шопенгауэра, прямую противоположность философии, смотрящей на все существующее с самой общей точки зрения и имеющей объектом своим лишь общее, то, что остается тождественным в частном. Между тем как история учит нас тому, что в каждое данное время существовало что-либо новое, философия старается убедить нас в том, что во все времена было, есть и будет одно и то же. В действительности сущность человеческой жизни, подобно сущности природы, всюду и всегда вся налицо, и поэтому для того, чтобы надлежащим образом понять ее, нужна только известная глубина концепции. История же надеется на возможность заменить глубину шириной и длиной; для нее настоящее является лишь каким-то обломком, который должен быть пополнен прошлым и длина которого бесконечна, теряясь в бесконечном будущем. Разница между философами и историками, *по мнению Шопенгауэра, заключается в том, что первые желают постигнуть, а последние желают перечислить.

Шопенгауэр утверждает, что история стоит неизмеримо ниже не только науки и философии, но и искусства. Содержание искусства — идея, содержание науки понятие, и поэтому и искусство, и наука занимаются тем, что существует вечно, и притом одинаковым образом, а не тем, что теперь есть, а прежде не было и после не будет, что теперь существует так, прежде существовало иначе, а после будет существовать опять иначе. Другими словами, и искусство, и философия имеют дело с тем, в чем еще Платон видел объект истинного знания. Содержание же истории, напротив, это — единичное, это — мимолетные сцепления и переплетения зыбучего рода людского, на которые могут влиять самые ничтожные обстоятельства. С этой точки зрения область истории едва ли может считаться чем-либо, достойным серьезного изучения ума человеческого. Вполне соглашаясь с Аристотелем в том, что поэзия, так сказать, философичнее истории, Шопенгауэр отводит первой гораздо более важное место, чем последней. Поэзия сделала и делает для познания сущности человечества более, чем история. Правда, и опыт, и история научают нас познавать человека или, вернее, людей, то есть они скорее дают нам эмпирические сведения о взаимных отношениях людей между собою, но не позволяют нам заглянуть в глубь внутреннего существа человека. История относится к поэзии так же, как, например, портретная живопись к исторической: первая передает сходство единичное, последняя — сходство более общее, первая имеет в виду истину явления, последняя — истину идеи; поэт преднамеренно и по выбору ставит выдающиеся личности в выдающиеся положения; историк берет и те, и другие в том виде, в каком они попадаются ему под руку; ему приходится смотреть на события не с точки зрения значения их внутреннего, истинного, выражающего идею значения, а с точки зрения значения их внешнего, кажущегося, относительного, в связи с последствиями и усложнениями их, ибо его созерцания исходят из принципа причины, и он в данном явлении видит лишь внешнюю форму последней. Поэт же, напротив, схватывает идеи, суть человечества, вне всякого отношения ко времени и к обстоятельствам.

Исходя из этой точки зрения, Шопенгауэр придает даже более важное значение, чем истории, простым биографиям, отчасти потому, что последние дают более точные и полные положительные данные, чем первая, отчасти же ввиду того, что в истории играют видную роль не столько отдельные люди, сколько народы и войска, и что очень трудно в крупных размерах исторических событий проследить деятельность единичных личностей. Напротив, верно переданная жизнь отдельной личности изображает собою, в более суженной сфере, деятельность людей во всех ее оттенках и образах; к тому же, в смысле внутреннего значения случившегося, — что одно и имеет важность, — совершенно безразлично, мелки или крупны события, происходят ли они в крестьянских избах или в королевских дворцах: все это само по себе не имеет значения, а получает таковое лишь благодаря отношению своему к воле. Подобно тому, как круг диаметром в дюйм и круг диаметром в 40 миллионов миль обладают одинаковыми геометрическими свойствами, так и события и дела какого-нибудь селения и обширного государства в сущности одинаковы, и человечество можно изучить и познать как на первом, так и на последнем.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: отзыв на дипломную работу, реферат на.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата