Филиппов Тертий Иванович (1825-1899)

Владимир Карпец, Москва

Отход от Православия молодежи все более очевиден и уже приобретает очертания звериные, хотя слова сегодня иные, чем у колхозных атеистов… Где гарантия?... Такие люди, как Тертий Иванович Филиппов, государственник, чиновник, знаток церковного права, хотели, чтобы гарантия была...

13 января 1873 года в собрании Санкт-Петербургского общества любителей духовного просвещения был прочитан доклад «О нуждах Единоверия». В первой половине XIX века Единоверие даже еще в большей степени, нежели «чистое» Старообрядчество, считалось чем-то «простонародным», «деревенским», в крайнем случае, «купеческим». Высшая иерархия Церкви смотрела на него как на явление, которое «надо терпеть»; «образованные сословия» полагали плодом «невежества» и «невоспитанности», если вообще о нем знали (как, впрочем, и сейчас); правительство «загоняло» народ в Единоверие. Мало кто при этом знал, что Единоверия по сути придерживались ушедшие в нети еще в начале XVII века князья Ухтомские, Карголомские, Мышецкие, Грузинские, потомки Рюрика, благоразумно скрывавшиеся в своих отдаленных вотчинах. «Барин на Пасху в церковь ходит, а дома моленную держит и службу правит по-старому, а люди у него все по филиппову согласию, а то и по спасову» -- обычная за Волгой картина. А в Петербурге чуть не каждого чиновника вдруг хоронили на Охте, на единоверческом кладбище, о чем товарищи по столу при жизни и не подозревали (разве что табаку не курил), и начальство помалкивало – ежегодное «свидетельство о бывании на исповеди и у святого Причащения» в единоверческом храме по юридической силе было приравнено к общеправославному и давало возможность безпрепятственно верой-правдой служить Царю и Отечеству, да и «подкормиться», капиталец детям скопить. Так и жили. И оказывалось Единоверие как бы само собою подлинной верой народа, в толще своей не отказавшегося от двуперстия, лестовки, бороды да богородичного платка. Посмотреть на фотографии даже уже 70-х годов XIX века – крестный ход где-нибудь в Нижегородской губернии – несут образ – как ни есть «раскольницы»! Но нет – значится – епархия, консистория… И только в столицах иначе – Царь с Царицей даже не по-французски говорят, а по-английски, и Царевич не лапушка и солнышко, а «бэби»… «В этой азиатской стране я – единственный европеец», -- говорил Николай I. Знакомо? Но – единственно законная власть, удерживающая великую Империю; кто против – слуга ада. И как часто среди этих слуг ада оказываются те, кто отстаивают исконно русские старинные вольности, в том числе и церковные, в том числе и двуперстие с лестовкой! Как соединить это несоединимое? В конце XIX века появились в России люди – их было преступно мало! – задумавшиеся о том, как это сделать. В официальных учебниках их называют «поздними славянофилами». Это очень неточно. Гораздо точнее другое название, хотя оно, быть может, слишком «современное» -- «консервативные революционеры» -- все-таки так, ибо осуществление их идей означало бы революцию не как распад февраля 1917 года, а как возвращение смысла всему – от царской власти до исконно народного тягла. Их имена можно сосчитать по пальцам: Николай Яковлевич Данилевский, Константин Николаевич Леонтьев, Лев Александрович Тихомиров... К их числу принадлежал и Сенатор, Государственный контролер, председатель Императорского Православного Палестинского общества, писатель Тертий Иванович Филиппов (1825-1899). Ему-то и принадлежал доклад о нуждах Единоверия, внимательно и с надеждой читавшийся, по свидетельству газет того времени, чуть ли не в каждой грамотной крестьянской семье.

***

Родился Тертий Иванович Филиппов в семье аптекаря, сословия купеческого, во Ржеве – одном из центров старообрядчества, городе, где еще в первой половине XIX века очень трудно было определить, кто из «незаписных» на самом деле придерживается старин. Едва ли не треть населения ходила в «записных», но и среди «греко-российских» преобладало двуперстие. Еще предстоит, разбирая архивы, выяснить, числился ли отец Филиппова по консистории или был записан единоверцем, но старообрядческие корни семьи очевидны. Ясно лишь то, что «записными» Филипповы не были, поскольку юноша окончил Тверскую гимназию (Единоверие такое право давало одинаково с Церковью греко-российский), а затем поступил в Московский Университет, который окончил со степенью кандидата историко-филологического факультета. Владевший греческим и латинским языками и весьма начитанный в святоотеческой и богословской литературе, до 1856 года он преподавал русскую словесность в Первой Московской гимназии, одновременно сотрудничая в ряде изданий, преимущественно «славянофильского» направления. Среди них – «Москвитянин», «Русский вестник», «Дно», «Московский литературный и ученый сборник». В 1856 году совместно с Александром Ивановичем Кошелевым основал, а затем и редактировал славянофильский журнал «Русская беседа». В 1856 году Филиппов был направлен в командировку на Дон и Азовское море для исследования нравов местного населения и по возвращении переехал в Петербург; затем был назначен чиновником особых поручений при Святейшем Синоде для занятия делами, касающимися восточных православных церквей и преобразования духовных учебных заведений. В 1864 году он перешел на службу в Государственный контроль (ветвь высшей исполнительной власти, совмещавшая функции нынешней Счетной палаты и отчасти прокуратуры); с 1878 года был товарищем Государственного контролера, а с 1889 года – Государственным контролером и членом Государственного Совета (сенатором). Газеты того времени писали: «Назначение Тертия Ивановича Филиппова государственным контролером – факт, со вчерашнего дня совершившийся (26 июля 1889 года). Наше высшее государственное управление приобретает в нем человека вполне русского, с твердым и патриотическим образом мыслей, а мы с удовольствием можем прибавить, что в данном случае высоких степеней достигает человек, своими трудами создавший свою карьеру, и литератор. Тонкое и глубокое знание греческого языка, богословских наук и канонического права определили его будущую карьеру и указали в г.Филиппове Св.Синоду человека необходимого в ведомстве православного духовенства. Г.Филиппов не первый у нас светский богослов (не считая, конечно, профессоров духовной академии). Ранее его Хомяков, Самарин, А.Муравьев были весьма солидными богословами, не принадлежа к духовному званию. В новейшее время гг.Киреев и Тернер приобрели известность своими богословскими этюдами. Едва ли, однако, г.Филиппов не превосходит всех вышеозначенных лиц солидностью своего богословского образования, а вместе с тем и чистотою своего православия. Мы несколько распространились о богословских трудах г.Филиппова вовсе не с каким-либо затаенным намерением намекнуть, что почтенный государственный деятель более богослов, нежели финансист. Напротив того, мы глубоко убеждены, что «Правила и формы сметного, кассового и ревизионного порядка» ему так же хорошо известны, как творения Вальсамона, Аристина и Зонары». [ i] Это действительно было так. При Филиппове была улучшена отчетность об исполнении государственной росписи, образован департамент железнодорожной отчетности, издано «Положение о порядке хранения и уничтожения отчетности, поверяемой государственным контролем». Тертий Иванович Филиппов был первым вице-президентом Императорского Православного Палестинского общества.

В отличие, например, от графа А.К.Толстого, постоянно сетовавшего на несовместимость службы и литературно-художественной деятельности, Филиппову удавалось успешно совмещать то и другое. В 1882 году вышел знаменитый, до сих пор не утративший ценности сборник «Сорок народных песен, собранных Т.И.Филипповым и гармонизированных Н.А.Римским-Корсаковым». В 1884 году по его инициативе была создана особая песенная комиссия для исследования, собирания, а с 1887 года и для изучения народных песен, председателем которой Филиппов был до конца жизни. Он же стоял у истоков создания первого Великорусского оркестра народных инструментов В.В.Андреева. Среди его литературных произведений – статьи об А.Н.Островском, Аполлоне Григорьеве, А.Ф.Писемском, безсменным другом и корреспондентом которых он был. Писал он также повести и стихи. Тертий Иванович обладал редким даром «сотворчества» и «собеседничества»; непрерывно «рождая» своеобычные мысли и образы, он щедро делился ими с лучшими людьми русской культуры того времени. Будущим исследователям еще предстоит определить – где Филиппов, а где тот, кого мы привыкли считать единственным автором. Среди последних – Николай Семенович Лесков и Модест Петрович Мусоргский, ближайшим другом и душеприказчиком которого он был в последние годы жизни. Что же до «Хованщины», то можно прямо говорить о соавторстве Тертия Филиппова в создании либретто этой действительно лучшей русской оперы; в особенности это касается истории старообрядчества и включения в музыкальную ткань старинных знаменных распевов. Но, пожалуй, еще более важным было его собеседничество с Константином Николаевичем Леонтьевым и Львом Александровичем Тихомировым. До конца жизни будучи привержен славянофильской мечте о возвращении России «ко дням Котошихина» [ ii] с Патриаршеством и соборами, он в то же время не разделял антиимперского пафоса братьев Аксаковых, их барственно-либеральной нелюбви к государству и бездумного сочувствия чисто племенным устремлениям западных славян. Позиция Филиппова в славянофильстве была в гораздо большей степени, чем у собственно «чистых» славянофилов, имперской и церковной. Та же газета в связи с его назначением писала: «Сочувствуя глубоко славянской идее, г.Филиппов всегда принимал деятельное участие в Славянском благотворительном комитете и от имени последнего произнес приветственное слово в 1869 году известному сербскому митрополиту Михаилу, следующим образом сформулировав программу России по отношению к славянскому мipy: “У нас одна о вас мысль и одно попечение, -- говорил он, -- чтобы все единоверные и единокровные нам народы устроили судьбу свою на основании их действительных прав, не преступая в предел братьев и представляя из себя союз мирных, никому не угрожающих сил, не ищущих возмездие за прошлое, но достаточно крепких для отпора новых посягательств на их покой и свободу”. Любовь к славянам не заставила, однако, г.Филиппова одобрить политику, поддержанную гр. Игнатьевым, повлекшим к образованию из болгарской церкви автокефальной и независимой от Вселенского Патриарха. В публичных чтениях в Славянском комитете и в разных журналах, в течение 1870-1872 годов вел горячую полемику , доказывая в особенности неканоничность учреждения болгарского экзархата. Сочувствие восточных греческих церквей в данном случае было, естественно, на стороне г.Филиппова, и он был награжден почетным званием эпитропа Гроба Господня».

Особенно эта позиция сблизила Филиппова с К.Н.Леонтьевым, видевшим в стремлении к славянской независимости орудие Запада и путь ко «всесмешению», а в самих славянах Восточной Европы – тот же ненавистный ему тип «среднего европейца». Именно Филиппова наряду с Тихомировым имел в виду Константин Леонтьев в качестве предполагаемых с ним основателей полутайного (как писал в дневниках К.Н., наподобие масонского, но противоположного по устремленности) общества для жесткого противодействия «демократии либеральной и социальной». Поразительно, но именно высшее чиновничество вкупе с полицейским ведомством сделало все для того, чтобы план этот не осуществился. Плоды тайных симпатий (а ныне и прямого союза) между чиновничеством и либеральной интеллигенцией по уничтожению и распродаже нашей страны мы сидим сегодня своими глазами. Что же до Филиппова, то он, безусловный антилиберал, был готов воспринимать те из либеральных веяний, которые прямо государственным интересам не противоречили. Так, он был сторонником отмены смертной казни и одним из первых высших государственных чиновников, начавших в своем департаменте прием на службу образованных лиц женского пола. Главным же смыслом жизни Тертия Ивановича Филиппова был Христос. В его служении Церкви можно видеть два главных направления: восстановление дораскольного единства Русской Церкви и возвращение Вселенского Православия к его каноническим основаниям, заложенным в эпоху Вселенских Соборов. Но об этом и прежде всего об этом мы будем говорить особо.

***

 «Вам известно, милостивые государи, -- начал докладчик, -- что в составе русской церкви есть такие члены, которые наравне со всеми нами признаются чадами единыя, святыя, соборныя и апостольския Церкви (п. 16 правил митрополита Платона), но отличаются тем, что совершают, с разрешения святейшего синода, богослужение по старопечатным, т.е. до патриарха Никона изданным, книгам, с сохранением при этом некоторых обрядовых особенностей, бывших в употреблении тоже до времени Никона и затем на соборе 1666 года запрещенных, вследствие чего эти члены Православной Церкви и выделяются в особые так называемые единоверческие приходы, состоящие под управлением общих православных епископов, подобно всем другим православным приходам, с тою лишь разностию, что на них не распространяется власть и влияние епархиальных консисторий».

Своим докладом Тертий Иванович стремился показать причины, по которым положение Единоверия как внутри Церкви, так и в государственном отношении, казалось (а во многом и было) двусмысленным, что и не давало возможности преодолеть последствия ломки середины XVII века и восстановить подлинное общенародное вероисповедное и культурное единство, на котором держался и с которого сорвался Третий Рим, град ограждения Православной веры.

***

Порой считается, что «время – лучший доктор». Кто даже тридцать лет назад мог предположить, что затаенные обиды окраинных народов Империи приведут к потрясению всего евразийского пространства? И где гарантия того, что повсюду выросшие на месте растаявшего льда, «подморозившего Россию» (К.Н.Леонтьев) уже нового, трикрат более сурового, советского консерватизма храмы (конечно, слава Богу, что хоть они есть!» навсегда изгладили память о ранах и гарях, о коих еженедельно напоминает официозно поставленная в Большом и Кировском «Хованщина»? Разве не на Соловках, на месте гибели мучеников-сидельцев XVII века, размещался в веке ХХ знаменитый СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, где содержалось преимущественно духовенство? Разве только подстрекательством инородцев-комиссаров можно объяснить глубинное, нутряное остервенение против «тунеядцев-попов» у чисто русских, потомственно деревенских людей в веке ХХ-м? И что впереди нас ждет? Отход от Православия молодежи все более очевиден и уже приобретает очертания звериные, хотя слова сегодня иные, чем у колхозных атеистов… Где гарантия?

***

Такие люди, как Тертий Иванович Филиппов, государственник, чиновник, знаток церковного права, хотели, чтобы гарантия была.

В чем состояло, по мнению Тертия Ивановича, главное внутреннее экклезиологическое и правовое противоречие в положении Единоверия, которое он упорно отказывался называть «единоверческою церковию», подчеркивая, что оно – часть Единого Православия? Главное состояло в следующем. С одной стороны, дониконовский обряд был «дозволен» к употреблению в единоверческих приходах (правда, только единоверческих), что, между прочим, как раз и не соблюдалось, особенно к востоку от Москвы и дальше в Сибири). С другой, над всею Русскою Церковью, в том числе и над новообрядной ее частью (согласно упоминавшимся нами ранее данным В.Г.Сенатова, до «великих реформ» Александра II реально, чуть ли не меньшею) ее частью, тяготели так называемые Клятвы соборов 1656, 1666 и 1667 годов, наложенные на православных христиан, придерживавшихся чина и устава, принятого со времен святого князя Владимира. Собор 1656 года (23 апреля – 2 июня) одобрил книгу Скрижаль [ iii], заповедал читать ее наравне с Евангелием и отлучил от Церкви всех, придерживающихся двуперстия. Собор 1666 года (февраль – 2 июня) предал анафеме и отдал «градскому судилищу» ревнителей древнего благочестия. Собор 1667 года (т.н. Большой Московский Собор) с участием безместных греческих «патриархов», уже не осуществлявших свои обязанности (кроме того, Иеросалимский Патриарх не приехал вовсе), наложил на приверженцев старого обряда проклятие «Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему освященному собору или начнет прекословити, и противлятися нам: И мы таковаго противника, данною нам властию… аще ли будет от священнаго чина, извергаем, и обнажаем его всякого священнодействия, и проклятию предаем. Аще же от мирскаго чина, отлучаем и чужда сотворяем от Отца и Сына и Святаго Духа: и проклятию, и анафеме предаем, яко еретика, и непокорника: и от православного всесочленения и стада: и от церкве Божия отсекаем, дондеже уразумитися и возвратитися в правду с покаянием. А кто… пребудет во упрямстве своем до скончания своего: да будет и оп смерти отлучен, и часть его и душа, со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовы: и со Арием, и со прочими проклятыми еретиками. Железо камение, и древеса, да разрушатся, а да растлятся: а той, да будет не разрешен, и не растлен, И яко тимпан, во веки веков, амин». Собор «выводит» двуперстное знамение, сугубую аллилуйю и русский текст Символа веры из арианской, армянской и несторианской ересей, тем самым «соделывая еретиками» всех русских святых от св. Владимира до св. Патриарха Ермогена (включая, разумеется, пр.пр. Сергия и Иосифа); и в толковании «патриархов» Паисия и Макария говорится: «Аще же кто будет противитися нам и всем освященному собору, Богу противляется, и уподобляет себе прежним проклятым еретикам. И сего ради наследити имать, якоже и тии еретицы анафему, и проклятие святых богоносных отцев, святых седми вселенских соборов: и в страшный суд о сем осужден будет». Собор изрек «клятву и проклятие» на вождей старообрядчества (поименно). От себя добавим, что одновременно по личной просьбе Царя Алексея Михайловича участники собора утвердили низложение Патриарха Никона за его «восхищение» царских полномочий и приговорили к ссылке в Ферапонтов монастырь простым иноком. Тем самым по Русской Церкви был нанесен двойной удар – косвенно проклята вся ее святость и духовный путь от начала и до самого собора и прямо изгнан пусть заблуждавшийся, но законный, Патриарх, и открыт путь к государственному абсолютизму. Совершенно правы те, кто утверждает, что «семнадцатый год был следствием семнадцатого века». [ iv]

Тертий Иванович Филиппов указал на три мнения относительно клятв собора 1666-67 гг.:

1)Что они изречены на сам старый обряд как таковой.

2)Что они не касались прошлого, распространялись на всех тех, кто будет придерживаться его в будущем вне зависимости, готов он отделиться от Церкви или нет.

3)Что клятвы вовсе не касаются самих обрядов, а только тех лиц, кто не подчинился решениям самого собора (прежде всего, протопопа Аввакума, попа Лазаря, диакона Федора и др.), а также всех будущих «записных раскольников» (о них см. в предыдущих номерах П.П.).

Первой точки зрения придерживались (и придерживаются) сами «записные раскольники», а также большинство общеправославных иерархов, включая митрополита Платона, полагавших «оставление» единоверцами старого обряда «за снисхождение к их немощам». Впрочем, еще в начале ХХ в. старообрядцы, как правило, говорили, что клятвы их не касаются вовсе, поскольку они к «господствующей Церкви» не принадлежат, а с клятвами «разбираться» следует только единоверцам да историкам. [ v] На второй настаивал сам Тертий Иванович и большинство единоверцев XIX века (а также, добавим, отцы соборов 1917-18 гг. и 1971 гг., стоявшие за отмену клятв). Третью разделяла либеральная часть миссионерского движения, многие перешедшие в Единоверие из безпоповских согласий, в частности, настоятель московского Никольского единоверческого монастыря архимандрит Павел Прусский, отнюдь не либерал, -- материал о нем готовится для раздела «Лица»).

Строго говоря, какой бы точки зрения лично ни придерживался бы сам Филиппов (а надо признать, в часы раздумий он не мог «с налету» отбрасывать первую), в данном случае он выступал как адвокат и правовед, и вторая из перечисленных трех давала сугубые преимущества в деле отстаивания прав Единоверия и единоверцев. «Я держусь того, которое изложено в пункте втором, -- говорил Филиппов, -- и утверждаю, что после соборного определения 13 мая 1667 года члены русской церкви не имели свободы следовать по своему выбору, прежнему или новоисправленному обряду, если только они хотели остаться в согласии с постановлением собора, и что изреченные собором отлучение и клятва отсекали от церковного общения всякого, кто не соглашался изменить прежнему обряду, хотя бы он при этом был во всем покорен Церкви и желал пребывать в ее общении». В доказательство сего докладчик ссылался на обращение собора к священникам и вообще духовному чину: «Аще кто из вас не послушается, хотя в едином чесом повелеваемых от нас, или начнет прекословити, и вы на таковых возвещайте нам, и мы таковых накажем духовно; аще же и духовное наказание наше начнут презирати, и мы таковым приложим и телесныя озлобления (везде выделено Т.Ф.)». Под телесными озлоблениями подразумеваются, разумеется, «предания градским властем», пытки и казни!

В подтверждение данного довода Филиппов приводит конкретные факты, свидетельствующие и о том, что исполнение данного повеления началось сразу же после собора. «Так, ссылка моя на статью г.Нильского («Хр. Чт.», 1870, май), в которой сказано, что сперва соловецкие старцы, а впоследствии (в 1682 г.) раскольники, предводимые Никитою Пустосвятом [ vi], желали остаться в союзе с Церковию (выделено нами – В.К.) на условии свободы в употреблении до-никоновского обряда и с такого рода просьбою обращались к власти, -- совершенно не удался». Также приводит Филиппов и рассказ о прении стрелецкого головы Савы Романова с Патриархом Иоакимом, сказавшим ему: «Всуе вы о сем стязуетесь. Мы никогда за крест и молитву не мучим, но за их (стрельцов-старообрядцев – В.К.) непокорство: что возмущают народы не велят в церковь ходить, исповеди и причастия от священников прииимати и тем множество людей от Церкви отлучили». Сава Романов отвечал: «Правду ли глаголеши, яко за крестное знамение и за молитву не мучите? То чесо ради, егда приведут пред вас коего християнина и в первых словесех истязуете его, како крестится и како молитву творит? И аще отвещает оный: крещуся и молитву творю по-старому, якоже святая Церковь прияла от св. богоносных отец, и вы за того часа велите его и мучити, и в тюрьму принете на смерть. И ныне у тебя в Нижнем Новгороде седят три человека за крест и молитву в яме, которая ископана глубиною саженей десять, под башнею ивансокою. По твоему же приказу приходил к ним поп Евфимий мироносицкий и, извед их из ямы, вопрашивал: повинуются ли Церкви во всем и архиерею?» Они же, приемше от него благословение, отвещаша: «Во всем повинуемся и волю вашу без прекословия будем творити, точию увольте нас крестное знамение и молитву по-старому имети, и оной поп тебе возвестил, ты же паки повелел в ту же яму бросити (выделено Т.Ф.)».

Петровские времена добавили не только новые гонения, но и новые юридические установления. Так, в 1720 году по распоряжению Императора был издан чин принятия в Церковь обращающихся от раскола, в коем новообращенному предлагается отречение от двуперстного сложения, сугубой аллилуйи и других особенностей старого обряда, причем произносить их следовало вместе с проклятием ересей. Тем самым вместо покаяния в грехе неподчинения Церкви, то есть собственно раскола, предлагается прием третьим чином, как бы от ереси. Более того, «в разъяснение» императорского распоряжения, 15 мая 1722 года был издан указ синода, пункт 11 которого гласит: «Которые хотя святей Церкви и повинуются и вся церковныя таинства приемлют (выделено нами – В.К.), а крест на себе изображают двема персты, а не троеперстным сложением: тех, кои с противным мудрованием и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят, обеих писать в раскол, не взирая ни на что (выделено Т.Ф.)». На деле преследованиям подвергались не только следование старым обрядам, но и хранение икон и книг дониконовского времени. При этом сами иконы приравнивались к языческим изображениям. Так, определением 4 февраля 1726 года Синод постановил: «присланный от поручика Зиновьева с ветхими святых иконами, написанный пред образом Пресвятыя Богородицы (без подписи), по раскольническому вымыслу, с изображением двуперстного сложения, кумир (выделено Т.Ф.) истребить немедленно». В 1729 году от 28 июля вышло постановление о лишении сана священника Евдокима Михайлова за сокрытие старопечатных книг. Примеры такие можно множить безчисленно, и мы можем это делать уже помимо Тертия Ивановича.

Первое в русской истории «изъятие икон» (причем массовое, с заменой их на живописные изображения, как правило, до невозможности безвкусные) приходится на XVIII век, в основном на 30-40-е годы, когда внешнее убранство и облик храмов изменился настолько, что, казалось (казалось ли?!), будто все происходит в другой стране и другой Церкви. Так что «воинствующие безбожники» ХХ века ничего нового, по сути, не придумали…

Но вернемся собственно к докладу.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: конспект, реферат по географии.





1  2  3 | Следующая страница реферата