Эстетика древнерусского города

| Категория реферата: Рефераты по архитектуре
| Теги реферата: дипломы рефераты, анализ темы курсовой работы
| Добавил(а) на сайт: Натан.

Исключительно большое значение приобрели с течением времени монастыри, располагавшиеся как вдали от городов, так и в их центрах, и среди посадов, и на ближних и дальних подступах к городам, где они иногда становились
«сторожами» — передовыми форпостами, говоря языком другой эпохи. Стены монастырей могли приобретать крепостной характер. В XVI — XVII вв. такие монастыри получили весьма заметное, если не ведущее положение в ансамблях городов. По сути дела, это были города в городах, о чем прямо писал, например, барон Герберштейн, посещавший Московию в первой половине XVI в.
Превращаясь в крупных феодальных собственников, монастыри становились в определенном смысле конкурентами городов, в ряде случаев они оказывались на положении градообразующего ядра, то есть начинали играть роль детинца или кремля нового города, посады которого формировались из монастырских слобод.
Так возник город Троице-Сергиев Посад. А в Ярославле, например,
[pic]

Стены и башни Спасо-Ефимиева монастыря в Суздале.

Спасо-Преображенский монастырь, примкнувший непосредственно к валам
Земляного города — основной посадской территории, — принял на себя значение кремля, тогда как древнее крепостное ядро — детинец, называвшийся здесь
«Рубленый город», в XVI — XVII вв. это своё исконное значение потерял.
Хорошо укрепленный каменными стенами монастырь стал фактической цитаделью всего города, которую сами горожане прозвали кремлем.

Традиционная социальная иерархия пронизывала собой структуру каждого посада, где выделялись отдельные «концы», слободы и сотни, отдельные улицы, тоже представлявшие собой определенную общину (известны «уличанские сходы»). Причем каждая община отнюдь не была однородным целым — в ней была своя внутренняя субординация. Приоритеты везде, естественно, принадлежали родовой знати. «Лучшие люди» города составляли особую группу, из которой выбирались старейшины, тысяцкие, посадники. Вторая категория горожан так и называлась: «середние», ниже стояли «молодшие» и «худые». В самом низу социальной лестницы находились смерды и холопы. При этом определенного социального зонирования территории города практически не существовало, коль скоро в каждой общине были представлены одновременно все или почти все категории жителей, которых объединяли родственные узы, соседская круговая порука или отношения личной зависимости. Социальное и имущественное неравенство горожан с естественной непосредственностью должно было сказываться на характере застройки посадов, где между богатыми многообъемными теремами знати и приземистыми полуземлянками смердов несомненно существовал резкий контраст, но существовали также и многие переходные, промежуточные по своему иерархическому положению звенья, смягчавшие этот контраст и превращавшие его в иную систему композиционных отношений.

Важно отметить, что не простое наличие тех или иных реальных экономических возможностей владельца определяло назначение величины и степени архитектурно-художественного богатства его постройки. Определяющим было истинное, признанное положение этого владельца на ступенях социальной иерархии. Гораздо важнее были престижные соображения, соблюдение эти- кетности, нежели прямое отражение преходящего материального состояния человека. Впрочем, материальное состояние человека не могло быть слишком переменчивым, оно непременно должно было быть соответствующим статусу этого человека. Обычай требовал от боярина строить богатые хоромы, потому что ему не пристало жить в халупе. Но сколько бы ни старался холоп скопить средств, тот же могущественный обычай ни в коем случае не позволил бы ему зажить по-боярски. И только в канун перехода к Новому времени, заметнее всего в XVII в., началось разрушение устоев такой иерархической предустановленности.

Естественно, что и сами города в соответствии со своим положением в общей иерархической системе имели разные величины, разные степени богатства и композиционной сложности. Малые городки часто имели укрепленным один лишь детинец, тогда как более крупные города получали по нескольку предградий и гораздо большее число архитектурных доминант. По своей территории в пределах стен такие города, как Киев, Чернигов, Новгород, в XII — XIII вв. достигли более 200 га, Владимир-на-Клязьме — 80 га, Переяславль-Залес-ский
— 30 га. а такие, как Юрьев-Польской или Дмитров, —менее 10 га.
«Подудельный» по отношению к Чернигову Вщиж, состоявший из детинца и пред- градья, по общей площади равнялся одному лишь черниговскому детинцу.

При всем том на Руси не было такого резко выделяющегося по своим масштабам города, как Константинополь, и такого храма, как
Константинопольская София, которая могла почти полностью вместить под свой купол Софию Киевскую. На Руси не было империи, и русские города, также как и сидевшие в них князья, соподчинялись между собой по принципу старшинства.
Примерно то же можно сказать и о соотношениях храмовых построек в пределах одного древнерусского города. Как показывает сопоставление в общем масштабе разных по значимости храмов в целом ряде городов, главные соборы в них всегда имели размерное превосходство над всеми остальными. Вторым по величине был княжеский родовой храм или храм наиболее почитаемого монастыря. Далее по нисходящей шли великокняжеские дворцовые и посадские приходские церкви. Совсем миниатюрными могли быть домовые церкви, а также придельные церкви и часовни, в большом числе строившиеся и в городах, и в пригородах, и в селах.
Масштаб доминирующих построек в городе нарастал, таким образом, от второстепенного к главному, от периферии к центру. С большой выразительностью этот принцип запечатлелся, например, в Киеве, где на подступах к Софийскому собору со стороны Золотых ворот были возведены три подобные ему, но меньшие по размерам храма, оттенившие его масштабное превосходство в ансамбле «города Ярослава». По существу, тот же принцип масштабного выделения ядра архитектурной композиции, вызывающий эффект
«обратной перспективы», был свойствен и построению отдельных зданий, тех же храмов, центральная глава которых всегда делалась крупнее боковых. Наиболее крупные храмы получали самостоятельные, большие по своему охвату зоны пространственного влияния. В русском городе домонгольской поры ощущался спокойныи, размеренный ритм расположения архитектурных доминант. В Киеве
«город Владимира» имел свою доминанту — Десятинную церковь, «город
Ярослава» — свою — Софийский собор, на Подоле выде-лялась церковь
Богородицы Пирогощей, в окрестностях, на значительных расстояниях друг от друга, возвышались монастырские соборы. Не менее характерен пример
Новгорода с его цепочкой крупномасштабных храмов, вытянутой вдоль течения
Волхова. Показательна в этом отношении и композиционная структура древнего
Владимира. Конечно, концентрация архитектурных доминант нарастала к центру, но она не сопровождалась слишком резкими качественными изменениями самого характера остававшеися достаточно дробной объемно-пространственной структуры городского ансамбля. И только в Москве начала XVI в. в результате перестройки и укрупнения старых церквей и палат возникло новое по своему качеству уплотненное и относительно уравновешенное пространство Соборной площади, объединившее собой ведущие сооружения города. Но приходится даже здесь, в Москве, где стало утверждаться монархическое начало, новый главный собор решено было соорудить всего лишь на 1,5 сажени большим по длине, ширине и высоте, чем его образец — Успенский собор Владимира. Причем, как видно из сопоставления московского и владимирского соборов, их алтари, а соответственно и центральные подкупольные пространства, были приравнены друг другу, что, судя по всему, регламентировалось церковными властями. И все другие кремлевские соборы хотя и возросли по габаритам, но тем не менее образовали вполне традиционную систему соподчинения, в которой Успенский собор совсем ненамного превзошел великокняжеский храм — усыпальницу Михаила
Архангела.

[pic]

Планы московских храмов в общем масштабе в наложении (от большего к меньшему): Успенский собор, Арханге-пский собор, собор Вознесенского монастыря, Благовещенский собор, церковь Ризоположения. Справа: фронтиспис
Юрьевского евангелия. XII в.

Сравнение планов кремлевских соборов показывает, что они последовательно отличались друг от друга на удвоенную толщину стены, то есть могли быть как бы «вписаны» один в другой (внешние габариты меньших из них оказывались соответствующими интерьерным размерам больших). Обращает на себя внимание также определенное соответствие по общим размерам и высоте расположения центральных глав меньших церквей боковым главам церквей больших. Силуэт Архангельского собора вместе с центральной главой графически накладывается на очертания малых глав Успенского собора. Малые же главы Архангельского собора находят себе соответствие в центральной главе Благовещенского собора. Были, наверное, в Кремле и церкви, соответствовавшие масштабу боковых глав Благовещенского собора. Церковь
Ризоположения находит свой масштабный аналог в придельных церквах, сооруженных над папертью Благовещенского собора во второй половине XVI в.
Благодаря такого рода размерным соотношениям в ансамбле Московского Кремля достигался особый эстетический эффект плавного нарастания масштабов родственных по своим общим формам архитектурных сооружений от второстепенных к главному. Меньшие главы соборов играли роль связующих звеньев в этой иерархической последовательности. Вообще, подобные и разномасштабные главы, парившие над городом, имели большое самостоятельное значение и, вызывая определенные ассоциации со звоном разноголосых колоколов, во многом способствовали созданию как бы пульсирующего и вместе с тем исключительно целостного архитектурного ансамбля.

В отмеченных соотношениях размеров построек не было скрупулезной точности, поскольку и очень близкие по формам здания, возводившиеся по одному образцу, всегда имели различия в пропорциональном строе. Однако, безусловно, существовало принципиальное соответствие масштабов зданий их значимости.

Это соответствие могло нарушаться в процессе развития города или отдельного ансамбля, но вслед за тем появлялось стремление к его восстановлению. Так, например, возрастание значимости Троице-Сергиева монастыря в середине XVI в. привело к тому, что его белокаменный собор начала XV в. оказался слишком скромным по размерам. Иван Грозный заложил новый, очень

[pic]

[pic]

Структурные схемы древнерусских городов: а) Севск. б) Суздаль

крупный, Успенский собор, который взял на себя роль объемной доминанты, отвечающей по масштабу и всей заметно выросшей территории монастыря.

Однако вопрос о соответствии величин построек их значимости нельзя упрощать. С одной стороны, для древнерусского мышления было свойственно установление прямого соответствия между понятиями «большой» и «старший»,
«благой», «красивый». Характеризуя стиль «монументального историзма», свойственный искусству домонгольской Руси, Д. С. Лихачев писал, что для этого стиля «все наиболее красивое представляется большим, монументальным, величественным». Подобный вывод на другом, более позднем материале сделал в свое время и И. Е. Забелин: « вышина жилища в первое время должна была выражать и первичное понятие даже о его красоте. Что было высоко, то необходимо само по себе было уже красиво».

С другой стороны, в том же Троице-Сергиевом монастыре при всех закономерных изменениях градостроительной ситуации старый малый собор сохранил все же за собой значение главного идеологического центра. Если говорить о священной значимости, то придется признать, что она могла запечатлеваться в совсем небольших сооружениях, моделях, отличавшихся особой, символически окрашенной иллюзорностью. Применительно к изделиям из драгоценных материалов была уместна известная поговорка: «Мал золотник, да дорог». Сам богослужебный ритуал как бы указывал на то, что путь к высшим духовным ценностям пролегает через физически малые, но занимающие особое место в духовном искусстве Средневековья священные знаки (хотя при прочих равных условиях величины самих этих знаков тоже все-таки впрямую соотносились с их важностью).

Величина, таким образом, могла восприниматься неоднозначно, в разных шкалах ценностей. Это отражалось и в системе использования мер длины в древнерусском зодчестве и градостроительстве. Среди множества одновременно бытовавших в Древней Руси мер выделялись большие, средние, малые. Были меры
«великие городовые» и простые «дворовые», «лавочные» и проч. Меры могли получать особую священную значимость, как. например, пояс Шимона. использовавшийся при закладке Великой Успенской церкви Киево-Печерской лавры, или мера Гроба Господня, привезенная в Москву для осуществления великих строительных замыслов Бориса Годунова. В принципе каждый объект должен был измеряться подобающей ему мерой. О многом говорит известное по материалам XVI — XVII вв., но, судя по всему, традиционное наделение земельной меры — десятины — различными значениями в зависимости от качества земли и статуса ее владельца.

Можно думать, что с аналогичных позиций в древнерусских городах оценивалась величина отдельных территорий. Получалось так, что наибольшую фактическую площадь занимали как раз второстепенные, окраинные части городов, но они всегда оставались «меньшими» по своему существу, по своему статусу «городами», окружались менее высокими стенами и заключали в себе преимущественно мелкомасштабную застройку (хотя в ней могли быть самые разные вкрапления). С другой стороны, соборные и торговые площади, монастыри, расположенные в центральных частях города, занимали, как правило, меньшую территорию, чем на периферии, а тем более в сельской местности. Протяженное, очевидно, не было синонимом большого. «Большие» улицы древнерусских городов выделялись в первую очередь функциональной значимостью, шириной и крупными сооружениями, тогда как не имевшие транзитного значения, узкие, плохо замощенные улицы, как бы протяженны они ни были, оставались в понятиях людей того времени «малыми». Очень важным критерием при этом было ощущение ширины, просторности. Понятие тесноты наполнялось негативным смыслом, ассоциировалось с темнотой, тоской и жизненными бедами. Но тем не менее бескрайние просторы загородных полей и лугов имели совсем не ту значимость, что соборная площадь или главная улица плотно застроенного городского центра. По мере приближения к центру города, к главному храму реальное «земное» пространство сокращалось, зато увеличивалось иное, «освященное» пространство.

Сложная пространственная структура древнерусского города обусловливалась, таким образом, с одной стороны, разномасштабностью, дробностью застройки, которая никогда не сливалась в сплошной массив, а с другой — различной функциональной и идейно-символической значимостью городских участков.

Иерархическая соподчиненность различных элементов древнерусского города запечатлевалась не только в их равномерности, но и в самом характере интерпретации их архитектурных форм, в степени достигавшегося в них совершенства, величественности и красоты. Архитектурно-декоративное богатство боярских и княжеских (а тем более царских) теремов с большой выразительностью демонстрировало цель восхождения по ступеням феодальной иерархии. Таков был исконный общенародный, фольклорный идеал красоты и величия, богатства и изобилия. Но существовал и принципиально иной, аскетический взгляд на совершенство как на результат отречения от многого ради достижения единого, великого в своей простоте. Хорошо видное на примерах Владимира и Москвы различие в трактовке кафедрального и придворного великокняжеского соборов, первого — величественного в своей сдержанности, второго — поражающего великолепием убранства, позволяет говорить о намеренной детерминации символов двух властей — духовной и светской, объединившихся в центре города. И все же на практике, конечно, идеальная простота, лаконичность, завершенность, совершенство и богатство, лепота и украшенность (означавшая в летописных текстах прежде всего насыщенность храма богослужебной утварью были взаимодополняющими понятиями. Уровень строительной техники, тонкость декора, художественные качества фресок, икон, изделий декоративно- прикладного искусства и вместе с тем наполненность всей этой великой
«церковной красотой» — вот что отличало большой почитаемый собор от бедной приходской церкви, где эта великая красота присутствовала как бы в свернутом виде, лишь обозначалась, но не раскрывалась вполне. А в принципе и самый великолепный вселенский собор мыслился все же лишь отблеском, намеком на вышнюю неизреченную красоту. Сияние красоты — это сияние Славы
Божьей, и стремление к передаче этого сияния в каждом произведении искусства, в большей или меньшей мере, можно считать стержнем всего художественного творчества средневековой Руси.

Относительная значимость каждой постройки отражалась и в ее положении в городском пространстве. Понятно, что наиболее почетное место отводилось главному собору города. Конечно, выбор места для строительства храма не мог определяться одними лишь условиями зрительного восприятия, одной лишь формальной красотой панорамных раскрытий. Важнее были сакральные критерии этого выбора, как об этом повествует, например, Киево-Печерский патерик, где содержится примечательный ответ Антония на вопрос мастеров «Где хотите строить церковь?» —«Там, где Господь укажет место Будем молиться три дня, и Господь укажет нам место ». Красота при этом мыслилась как нечто неразрывно связанное с сакральной сущностью.

Менее значительные храмы тоже занимали часто весьма выразительные, ключевые точки в архитектурно-природном ландшафте города, однако главному собору, естественно, принадлежал приоритет в этом отношении. Если главный собор рассчитывался на весь город, на всю землю княжества, то малые храмы имели меньшие пространственные ареалы своего воздействия на окружение.
Миниатюрная церковь Ризоположения в Московском Кремле, зажатая между объемами Грановитой палаты и Успенского собора, имеет вокруг себя, в отличие от последнего, совсем небольшую пространственную зону, и это вполне сообразуется с ее локальной значимостью домового храма.

Как в городе в целом, так и в масштабе отдельного двора всегда выделялось главное, парадное пространство, куда выходило Красное крыльцо, пространства менее значимые и. наконец, пространство за домом.