Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

Мы, в общем, практически перестали думать о том, что люди прячутся - они не прячут от нас своих мыслей, они просто других не имеют. Кстати, это относится не только к массе, но и к тому, что иногда называют элитами, и даже к верхней части элит. У них то, что на языке, то и в голове. Другого просто нет. Можно что-то спрятать, но иметь более богатое и более серьезное неоткуда.

Это открытие, обнаружение не самое приятное. И когда мы видели, как легко радостные иллюзии уступают место унынию, подъем чего-то прогрессивного уступает место усталости, раздражению, злобе. Причем, злобе, которая питается инфантильными, патерналистскими или националистическими комплексами, включая агрессию, озлобление, попытку изолироваться от всех.

Спустя десяток с лишним лет после первых и радостных иллюзий мы увидели, что такие настроения чуть ли не без остатка захлестывают общество.

Это было не самое приятное, но пришлось увидеть и это и попытаться понять, как это происходит. Самое неприятное состоит в том, что у нас очень трудно искать дифференциацию людей, тех, которые называют себя левыми, правыми, демократами, патриотами и даже пофигистами и еще кем-то. В этом духе у нас тоже есть определенная часть, которая строит свою жизнь, свое поведение на том, чтобы цинично дразнить всех остальных, да и самих себя тоже; они иногда шумят в залах, на улицах; иногда это неизбежно, но в целом печально: если наша энергия, наше мышление находят себе такие выходы.

Тем интереснее заметить моменты, когда меняется ситуация или хотя бы намечаются какие=то моменты к ее перемене. Что я имею в виду? Мне приходилось много раз говорить об одной ошибке, которую часто делают люди, рассматривая данные, например, наших опросов или каких-нибудь других или складывая их вместе, когда они приходят к выводу: “Тут у нас все думают, как один. Все поддерживают одного, и никто ничего больше не хочет и не может – такова наша судьба”. Между тем, это неверно: у нас есть и такие, и другие - только разница в их весе.

Возьму самые последние данные, которые получил вчера. У нас 69% одобряют деятельность нашего президента. 28% его не одобряют. Эта цифра довольно стабильная, она с небольшими колебаниями держится уже довольно давно. Можно смотреть на нее по-разному. Так же, как смотреть на стакан и говорить: он наполовину полный или полупустой.

Можно сказать – это удивительно, этого нигде нет, чтобы такое огромное большинство – две трети- расписывалось под одобрением тех лиц и той политики, которые редко выдерживают критику (и это сами люди знают, что проверено другими вопросами и каждый месяц проверяется). Но ведь можно посмотреть на то, что этот стакан и полупустой тоже – есть более четверти людей, которые этого не одобряют. Много или мало? Это зависит от того, какой вес они имеют. Вообще говоря, если играть в чистую статистику, то это серьезная часть. Это как будто меньшинство, но серьезное. В период нашего славного прошлого, которое уже мало кто из здесь присутствующих помнит (и это прекрасно!), опросов боялись. Боялись, между прочим, потому, что вдруг они покажут 3 – 5% (уж никто не думал про 10%), которые не согласны. И это рушило бы картину единодушия, единомыслия, монолитности всего. Это одна из причин того, что ни в одном тоталитарном обществе опросы не прижились. Если бывали, то секретными, для служебного пользования, потому что никто не должен был знать, что кто-то не согласен. Сейчас мы знаем, и это много.

В некоторые периоды бывало больше, бывали периоды такой сложной конфронтации, около десятка лет назад, когда было примерно fifty-fifty. Но мы имеем дело не с чистой статистикой. Реальная жизнь организована, и в ней больше весит не тот, у кого больше голосов, голов, рук, бюллетеней, а тот, у кого сила. Сила прежде всего у власти. И власть могла перетягивать, пока власть имела эту силу.

Сила власти – это не только прямое насилие, но и разнообразное давление на людей. Поэтому когда сейчас мы обсуждаем такую вещь, мы можем сказать, можем представить себе, что то число людей несогласных могло бы быть значимо. Могло бы быть сильным. Если бы за этим стояла какая-то организованная – пусть даже в умах – человеческая сила. До сих пор у нас этого нет.

И когда мы смотрим, кто же у нас не согласен, то видим, что это люди, которым стало плохо за последние годы – это прежде всего старые люди, которые думают, что в старой жизни наше было лучше. Это прежде всего, если говорить об оппозиции, консервативная оппозиция. И в этом качестве она остается слабой, хотя ее много.

Власть считает возможным ее довольно беззастенчиво дразнить. Вся история с заменой льгот, о которой уже несколько месяцев подряд шумят в стране, и которая сильно беспокоит людей и сейчас, придумана без учета реакции людей. которые могут быть обижены, или с простым несколько циническим расчетом: что эти люди могут сделать? Это прежде всего старые люди, пенсионные люди. Они, даже если соберутся где-нибудь выйти на улицу, замерзнут и разойдутся. На это примерно все и рассчитано.

Сила протеста может быть значимой, если за ней стоят сильные, более молодые или связанные с чем-то новым. Вот отсюда эта проблема. Масса может превратиться во что-то иное, если в ней не просто статистически насчитывается большинство и меньшинство, а если эти составные части сопоставлены друг с другом, могут конкурировать, договариваться, в какой-то форме противостоять. Хотя я не зря наставил разные оговорки – противостояние уличного типа, баррикадного типа, например, в XX веке, веке больших и постоянных армий и всяких спецслужб, стало нереальным. И в XXI оно таковым остается. Реальными являются другие способы давления, в том числе и организованного. Это то, до чего мы либо не дожили, либо пережили. Я думаю, что скорее не дожили.

Какие-то элементы такой ситуации мы видели у себя. Прежде всего, осенью 1991 года. И то - в некоторых центрах. Точнее – в одном центре, в Москве. Это играло не главную роль, немножко подсобную, как мне кажется, но играло ее.

Однако главное даже не в этом, главное то, что нашлись люди – не очень много, десятки тысяч людей, которые считали, что им есть чего добиваться, и которые образовали на краткое время – больше не понадобилось – реальную силу. После этого мы ее не имели.

Все оппозиции, которые мы имеем сейчас, принадлежат прошлому. Сколько мы ни смотрим на этих людей. на их возможную поддержку, людей приятных, иногда замечательных, самоотверженных, мы не видим здесь перспективы. Перспектива должна быть в чем-то другом. Вероятно, в других людях, в другом способе превратить массу в народ. В каком? Что мы видим в последние годы и в последние недели? Мы видим ситуации, когда не здесь, а в других местах, в других обществах, странах происходили какие-то изменения чуть ли не физико-химического порядка. Когда происходила кристаллизация человеческой массы, когда появлялась структура, сила, и вдохновение, и кусочки организации, и, по крайней мере, выдуманные лидеры, и определенные цели – отчасти неизбежно иллюзорные.

Мы видели это в разных условиях, например, в Чехословакии – дважды: отчасти в 1968, отчасти в 1989. Мы видели это в Польше – главным образом, в 1980-м, а потом – как повторение – в 1989 и дальше. Мы видели и разочарование, и усталость, и подавленность, но кое-что видели.

В 1980 году я, как может быть и еще кто-нибудь из присутствующих, я пытался внимательно следить за тем, что происходит в Польше с “Солидарностью”. Это было необычно. Я тогда встретил такое рассуждение о национальном характере в этой стране: поведение поляков, как соломенный огонь, - легко вспыхивает, быстро прогорает. Потом подумал, с чем же можно сравнить поведение у нас. По крайней мере, солома должна быть основательно мокрой и даже основательно подгнившей. Для того, чтобы она загорелась, то ли высокая температура нужна, то ли подсушивать необходимо - результат будет таким же. На самом деле там была излишняя самокритичность, потому что результат был. Никогда не тот, которого хотелось, но значимый и изменение судеб страны.

В более близких к нам исторически и социально местах мы видели явление, которое до сих пор у нас сложно не объяснено. В 1988 году, когда в яростном и кровавом ключе возник карабахский вопрос, армянские социологи говорили мне: “Мы стали другим народом. У нас появилась цель. У нас появилась борьба”. После этого, как вы знаете, лидеры этой борьбы стали лидерами страны, правда из этого мало что хорошего вышло.

Это был случай национальной мобилизации, острой, неожиданной, опрокинувшей всякие советские каноны отношений между людьми и жизни в государстве, но дальше это оказалось сооружением тупика, из которого страна еще не вышла. И тупик этот выражается в кровавой смене властей и во многом другом.

Сейчас там есть другие ожидания, но это особый вопрос.

То, что мы видим в последнее время, - это, разумеется, Украина. Уж самая похожая на Россию соседняя страна. Может быть, более похожая. Чем Белоруссия, которая ближе по языку и по привычкам, но Украина все-таки и больше, и развитее, и разнообразие здесь может быть сравнимо с Россией. У нас тоже есть и Запад, и Восток, и Север, и Юг, и всякая такая всячина, и исторические традиции, немного выдуманные, конечно, но тоже есть и работают.

Это требует отдельного разбора. Я сюда как следует входить не буду, но думаю, что то, что мы здесь видим, - это особый случай превращения массовидного общества в организованный народ.

Мы не все знает (по крайней мере, я довольно мало знаю) истоки, ход и – тем более – возможные результаты того, что происходит. Но то, что произошло до сих пор в Киеве и вокруг него, по-моему, очень важно, потому что дает новый тон и новый взгляд на возможности развития в странах нашего типа. Возможность национальной мобилизации. Не важно, какие там лидеры и с какими целями они это делают – мне кажется, что люди, которые вышли на площадь, и которые эту площадь, этот город, вообще говоря, почти всю территорию удерживают порядка месяца и вряд ли так просто отстанут от этого, значат гораздо больше, чем фамилии и намерения отдельных людей.

История всегда делает свое дело – независимо от того, что хотели бы отдельные силы, отдельные люди. Здесь, по-моему, как и во всех больших явлениях, работает то, что Гегель называл “хитростью истории”. Популярно говоря, это такое явление, когда каждый человек каждый индивид любого чина и сословия – вплоть до великих императоров и полководцев – преследует свои довольно мелкие цели: хочет славы, наживы, успеха, самоутверждения и т.д. и делает то, что считает нужным, а Абсолютный Дух идет своей дорогой через все этого. Этот Дух себе довольно трудно представить – он больно разумный персонаж, а таких не обнаружено, но в исторической сумме получается действительно то, что может получиться, а иногда – то, что должно получаться.

Я понимаю, что у меня время исчерпывается. Мне остается сказать два слова на серьезную и, может быть, печальную тему: почему мы “не такие”. Я думаю, что мы “не такие” и мы долго будем “не такими”. Я думаю о двух способах перехода людей из одного стояния в другое. Один – это дифференциация, расслоение, выделение не просто значимых элит, но элит думающих, способных задавать цели, термины, способы действия, пускай и не слишком надежные. Второй вариант – это кристаллизация массы. То, что можно назвать общей или национальной мобилизацией. У нас ни одного, ни другого сегодня нет. Остается смотреть, думать, перелистывать календари до не знаю какого века – может, XXII.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: конспекты по литературе, реферат статус.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата