ШТИРНЕР — ПРУДОН:
ДВА ПОЛЮСА АНАРХИИ

1. Макс Штирнер — солипсизм против одержимости

Между ними немного общего. Первая книга Штирнера попала на прилавки только благодаря тому, что саксонский цензурный комитет счел сочинение результатом расстроившегося ума, то же произошло и с первой книгой Прудона, дозволенной Луи Наполеоном к печати только в качестве образца публичного сумасшествия. Взгляды обоих долго и ошибочно выводили из творчества Вильяма Годвина, сформулировавшего в 20-х годах ХIХ века антитезу "общество плюс мораль против государства и права". Однако Годвин свой анархизм воспринимал как последовательно доведенную до логического финала либеральную идею, а Прудон и Штирнер (по неодинаковым причинам) были антилибералами. Спор о том, кто из этих двоих "патриархов либертарного проекта" воплощает правый, а кто — левый полюс анархизма, начат еще Нечаевым и Бакуниным и не закончен до сих пор.

Если следовать элементарному лексическому анализу оригинальных текстов, то банальная схема: Штирнер — индивидуалист-нигилист, Прудон — социальный архитектор, выглядит сомнительно. — По числу утвердительных эпитетов и содержательных определений словарь Штирнера трижды обошел Прудона. От решения вопроса о том, кто из них воплощает в себе активную, а кто — реактивную, функции всегда зависела сама оценка анархистской программы и либертарного проекта.

Макс Штирнер (Иоганн Каспар Шмидт) — самый экстремальный отпрыск многочисленной семьи немецких младогегельянцев — по "политической некорректности" критики и нонконформизму анализа может поспорить разве что с другим сыном той же семьи — Карлом Марксом. Позднейшие исследователи и биографы, после того, как главный труд Штирнера был переоткрыт заново в 90-х годах прошлого века ницшеанцем Генри Маккаем, пораженные парадоксами "Единственного и его достояния", вообще отказывались всерьез воспринимать этот текст и позволяли себе версии, вроде той, что тексты Штирнера не более чем "интеллектуальная пародия на бауэровский культ критики или изощренная провокация тогдашних саксонских ведомств, призванная гипертрофировать и довести до абсурда негативную диалектику Фейербаха".

Общественное устройство, современное Максу Штирнеру, он оценивал как "диктат одержимых". "Одержимые" — вообще самый частый эпитет, употребляемый Штирнером в отношении современников. Поведение одержимых имеет исключительно ролевую, подражательную природу, оно ни на чем всерьез не основано, главным двигателем такого поведения является конкуренция. В межличностной конкуренции Штирнер видит одну из центральных проблем, отравляющих современность, доказывая что конкуренция личностей на самом деле невозможна, а следовательно, возможна лишь конкуренция их капиталов — стержень буржуазности. Таким образом личность сегодня больше не является личностью и может реализоваться только как форма финансового, интеллектуального, физического или психологического капитала, маркированного на общественном рынке необходимыми институтами конкуренции. Социальная самооценка одержимого как гражданина, семьянина и налогоплательщика ничем не отличается от самооценки другого одержимого, называющего себя "майским жуком", "японским императором" или "святым духом". Здравый смысл посвященного гражданина и маниакальный бред душевнобольного не имеют никакой видовой разницы, кроме массовости распространения. И то и другое является следствием одержимости, порождающей господствующее самоотчуждение любого отдельного "я". Причина одержимости — раздвоение индивида, противопоставление одних аспектов своей уникальности другим и их неизбежное столкновение, ведущее к психодраме, которую Штирнер называл "самоотчуждением".

"Нас выгнали из самих себя", — утверждая это, он подробнейшим образом разъяснял как механика самоотчуждения дублируется обществом. Во-первых при помощи институций — Государство, унижающее тебя; Семья, воспроизводящая роль государства; Частная Собственность, обладающая тобой и использующая тебя как охранника и посредника.

Во-вторых через транслируемые институциями "бесспорные" понятия — Долг, Право, Мораль, Общественное Мнение и проч., призванные загипнотизировать поддающееся большинство и минимализировать протест одиночек, превратив их в "демонов" для массового сознания.

Свою главную книгу Штирнер рассматривал как учебник по индивидуальной терапии, по истории и анализу феномена одержимости и возможностей выхода из под контроля одержимых. "Выход" рассматривался как два последовательных шага:

а) необходимое освобождение от отчуждения
при помощи изучения механизмов, это отчуждение воспроизводящих;

б) самоутверждение, обладание, реализация подлинного (освобожденного) "Я". Превращение "Я" во Владельца, Единственного и Богочеловека.

Если в конце века наиболее экзальтированные поклонники Ницше воспринимали его как нового миссию, то на роль предтечи однозначно избирался Макс Штирнер. Известны дословные заимствования Ницше штирнеровских определений, например о том, что "жизнь по сути своей присвоение, экспансия, наступательный поход". Однако Штирнер, в отличие от Ницше, не продемонстрировал столь образной и подробной иерархии освобождения и моделей применения воли к власти. Автор "Единственного" остановился на уровне предчувствий и деклараций о сверхчеловеке, и полезен он прежде всего как критик нарождающегося либерализма.

"Что толку овцам в том, что никто не ограничивает их свободу слова, до последнего своего дня они будут только блеять", — отвечает Штирнер на демократические претензии своих коллег по кружку "Вольных", популярных тогда публицистов Людвига Буля, Фридриха Засса и Эдуарда Мейена. Свободу невозможно даровать, отпущенный на волю крепостной навсегда останется крепостным. Господствующее право ложное уже потому, что оно дано тебе чужими и вряд ли испытано тобой на истинность. Либералы и гуманисты любят не тебя, а абстрактного человека, тогда как что есть "ты", не может знать никто, отгадать это — единственное, что ты можешь по-настоящему сделать. Настаивая на антигуманизме всякой настоящей духовности, Штирнер подчеркивает, что любовь к плотскому человеку есть предательство духа. Критикуя любую партийность и парламентаризм, Штирнер не оставляет камня на камне в фундаменте прогрессистской "незаконнорожденной" утопии, обнаруживая ее почву в "обмирщвляющей" протестантской этике (ср. с Максом Вебером)

Одержимости противостоит Бытие.

Бытие состоит исключительно в проявлении сил, творящих и разрушающих мир. Разговоры одержимых о том, чтобы использовать силы человечеству на благо — очередная химера, ибо разговаривающие одержимые и все их слова сами являются не больше, чем игрушками в руках этих сил. В свой беспомощности либерализм все чаще будет апеллировать к некому абстрактному "человечеству" и "человечности" как к идолу, санкционирующему что угодно. Интеллектуальные силы станут использоваться одержимыми как чисто материальные, а сугубо материальные, низкие, эмпирические, наоборот займут место интеллектуальных, путеводных направлений в лабиринте их "выдуманного", ролевого существования. Либерализм для Штирнера — мир предельной профанации, где любая восторженность отождествляется с религией, где невозможно уникальное и цельное "Я", потому что внутри почти у каждого правит "внутренний поп" и "внутренний жандарм", где мышление фетишизируется, превращаясь в эгоистический произвол, интеллект сводится к производственной функции. Либертарианство — предел, момент преодоления ветхого, обмирщвленного человека как персонажа истории, пункт превращения его в отставший тупиковый вид. Однако предел этот дан не как неизбежность, но как возможность. В процессе реализации этой возможности Штирнер принципиальное значение уделял "бунту жизни против деспотизма науки". За эпохой свободы мысли грядет эпоха свободы воли. Знание, культивируемое наукой, должно умереть, чтобы возродиться вновь в виде воли. Все качества мира всего лишь предикаты, которые мы ему придаем и не более того. Для терапии Штирнера принципиален отказ от рационального познания и даже, в перспективе, от языка. Его герой — Единственный — живет по ту сторону вербального.

Не испытывал Штирнер и леворадикальных восторгов, сознательно не участвовал в событиях 1848-го года и так и не вступил ни в один из тайных студенческих союзов, куда подалось большинство его друзей по кружку. Во второй своей книге "История реакции" он с восторгом пишет о революции 48-го как о давно обещанном возмездии, обрушившемся на головы буржуа, и с едва скрываемым юмором об участниках восстания, купившихся на очередную эволюционистскую прокламацию. Восстание Единственного имеет мало общего с революцией одержимых масс, продолжающих контрабандным способом восстанавливать в новом виде то, что они первоначально отвергли. Много позже анархисты зачислят его в отцы-основатели, хотя сам Штирнер всю жизнь называл себя просто "персоналистом".

Освобождение рассудка, ассоциировавшееся у Штирнера с эпохой библейского закона, освобождение сердца, ассоциировавшееся с христианством — всего этого недостаточно. Необходим следующий шаг, который покончит бесповоротно с обмирщвлением. Шаг, потенциально доступный для всякого христианина и невозможный для любого иудея. Иудеи имеют дело только с душой мира сего, но никогда — с духом. Тело духа никогда не отбрасывает тень, иудаизм всегда имеет дело только с тенью.

Шаг к Единственному. Нужно быть таким равнодушным к миру, чтобы тебя не интересовало даже его крушение. Единственный — существо без всяких связей, имеются в виду связи памяти, эмоций, ассоциаций. Голубиная невинность и змеиная мудрость. Преодоление пределов, которые ты вчера считал своей сутью. Речь не идет об изоляции от событийной реальности, единственность Единственного это единственность центра по отношению к периферии. Центра, в котором жизнь постигается как исключительная ситуация и цепь исключительных ситуаций, касающихся только Единственного и понятных только ему.

"Современный человек в лучшем случае воображаемый Христос". Но он может обладать всеми качествами бога, завоевать их себе через преодоление диктата одержимых, бог сам творит себя, не имея причин, он — "творящее ничто", и его мир — непрерывное откровение. Человек убивает протестантского бога — счетовода грехов, бога-надзирателя. На его место идет Единственный, свободный от вчерашнего "эго", отказавшийся от инстинктов во имя желаний. Желания Единственного Штирнер рассматривает как самоубийства его инстинктов(1).

(1) Такое же отношение к "желанию" бытовало в мистических кругах "мартинистов", последователей Сен-Мартена, который, с свою очередь, был учеником Мартинеса де Паскуалиса. Желание - синонимично свободе воли, инстинкт воплощает в себе рабство материального рока. Посвящение - освобождение от ограничивающих законов имманентных форм. Поэтому высшим титулом посвященного в мартинизме является "человек желания", "l'homme de desir". Так называется одна из кник самого Сен-Мартена.

"Владелец" — другое имя Единственного. Владелец — более адекватный перевод того, что столь долго, со времен Маккая, переводилось на все языки как "собственник". Владелец на самом деле противостоит собственнику, он — собственник наоборот, не мной владеет нечто, добытое в результате конкуренции, но напротив, я владею тем, в чем нуждаюсь. Владелец получает в награду вечную собственность, которая является прямым продолжением самого Владельца, таким же продолжением как память у прежнего, преодоленного "эго". Вечную собственность Штирнер противопоставлял частной.

Моя мощь — моя первая собственность; моя мощь дает мне собственность; наконец, благодаря мой мощи я сам впервые стал своей собственностью, избавился от одержимости, от вечно гнетущей пары "идеал-воплощение" и начинаю жить.

Стремление к свободе для Штирнера всегда есть стремление к подлинному господству, от частной собственности к вечной. Черты Владельца и Единственного невозможно изложить при помощи категорий, но можно лишь отчасти описать.

Культ уникальности, которому служил Макс Штирнер, столь остро высмеянный Марксом в "Святом Максе", не подвел первого немецкого "персоналиста", прервав его жизнь самым странным образом. Макс Штирнер скончался от укуса ядовитой тропической мухи, неизвестно как оказавшейся в центре Европы в 1856-м году, с тех пор и по наши дни подобных случаев смерти зарегистрировано в Германии больше не было.

Знаменитые анархисты-безыдейники сделали его через пол века после смерти своим пророком. В той или иной степени наследниками Штирнера считали себя Ортега-и-Гассет, Франц Кафка, Рудольф Штайнер, Вильгельм Райх, Жан Поль Сартр и Жиль Делез.

удон

Цель жизни и творчества Жозефа Прудона — отнять у капитала его послушных солдат. Выбранный метод — гражданское неповиновение, выраженное отказом от присяги, производственным саботажем, голосованием пустыми бюллетенями и т.д. Более публицист нежели философ, Прудон рассматривал отчуждение чисто экономически и воспринимал его как последнюю цепь на руках пролетариата и других производящих классов. Биография Прудона, этого "неукротимого гладиатора, упрямого безансонского мужика"(определение Герцена), сама по себе служила прокламацией и примером для тысяч его последователей. Сын батрака, впоследствии наборщик, корректор, редактор газеты "Глас Народа", начавший свое образование с теологии и языкознания, самостоятельно изучивший древнегреческий, древнееврейский, латынь, опубликовавший четыре десятка книг, наиболее характерные из которых—"Что такое собственность"(1840), "Система экономических противоречий и философия нищеты"(1846), "Решение социального вопроса"(1848), "Общая идея революции в ХIХ веке"(1858), "Справедливость церкви и справедливость революции"(1858), "О политических возможностях производящих классов"(1865), — организовал вместе с другим известным анархистом Пьером Леру "Народный Банк", пытавшийся ввести де факто альтернативную пролетарскую валюту и разгромленный властями в 1849-м. Просидевший три года на цепи в застенках и заслуживший по несколько смертных приговоров в большинстве европейских стран, Прудон оставался всю жизнь убежденным идеократом, абсолютизировавшим Платона, своего любимого мыслителя.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: ответ 4, менеджмент.





1  2 | Следующая страница реферата