Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Возникновение этой идеи перед душевным взором Ницше он описывает как потрясающий переворот. Его кредо был ясный взгляд на суть вещей, изучать природу, не требуя от нее никакого удовлетворения свих желаний. Доведя до последних пределов идею пессимистического жизнепонимания, начатую еще Шопенгауэром, Ницше, тем не менее, не пал духом при виде действительности, не остался чужд пессимизма. Эта страшная по своей сути идея, отметающая всякую надежду на жизнь небесную, на утешение, убивающая нашу душу, в то же время облагораживает и одухотворяет каждую минуту нашей жизни: мгновение непреходяще, если оно вечно возвращается; малейший миг является вечным памятником бесконечной ценности и каждый из них божественен, если только слово «божественный» имеет какой-нибудь смысл.

Когда Ницше пришла его идея, словно вспышка молнии, он заплакал. Он испытывал чувство какой-то священной гордости, но вместе с ней и страх. В эти минуты он дрожал от страха — несчастный, израненный жизнью человек с невыразимым ужасом смотрел в глаза Вечному возвращению. Это ведь страшная, невыносимая тяжесть на плечах — способны ли вы вынести осознание того, что каждый совершаемый вами поступок будет затем повторяться и воспроизводиться миллионы раз? Ответственность перед собой буквально за каждую проживаемую секунду (хочу ли я, чтобы это было снова вновь и вновь? А те секунды, а то и часы, которые лучше забыть вовсе, так стыдно за себя в них?) — вот уж поистине, все девять кругов ада покажутся забавной прогулкой...

ЭПИЛОГ

Существует давление на человеческую
жизнь Бесконечного, которое не позволит
ей отдыхать слишком долго ни в какой
формулировке, — не позволит, по крайней мере,
пока она не высвободит из себя то,
что должно быть ее собственным себя-превосхождением
и себя-осуществлением.

Шри Ауробиндо. Человеческий цикл

Приписываемый учению о воли к жизни-власти моральный релятивизм, на мой взгляд, все-таки спорен; несмотря на решительное настроение «переоценки всех ценностей», имеется в виду в первую очередь избавиться от идеализации мягкости, сходящей до вялости, поголовной уравнительности и боязни перемен, этой послеобеденной сытной дремотной болезни духа — которую некоторые принимают и называют добром; и поношение энергии, острой грации, проявления здоровой, пусть и голодной, но веселой, жизнехваткости, многим кажущейся злом...

Чтобы наконец понять, что же такое этакий «аморальный волюнтаризм», приведу один небольшой примерчик воплощения этого «волюнтаризма» в жизни автором «Воли к Власти». Вот отрывок его письма к сестре:

«Где же они, те друзья, с которыми, как мне когда-то казалось, я так тесно был связан? Мы живем в разных мирах, говорим на разных языках! Я хожу среди них, как изгнанник, как чужой человек; до меня не доходит ни одно слово, ни один взгляд. Я замолкаю, потому что меня никто не понимает; я могу это смело сказать: они никогда меня не понимали. Ужасно быть приговоренным к молчанию, когда так много имеется сказать... Неужели я создан для одиночества, для того, чтобы никогда не быть никем услышанным? Отсутствие связей, отрезанность от мира — это самое ужасное из всех одиночеств; быть «другим» — это значит носить медную маску, самую тяжелую из всех медных масок...» ([ 7 ], с. 186).

А вот вам, для контраста, строки, написанные им тогда же, при создании «По ту сторону добра и зла», для широкой публики:

«...что означает та опасная формула «по ту сторону добра и зла», которою мы, по меньшей мере, предохраняем себя, чтобы нас не путали с другими... Мы были как дома или, по крайней мере, гостили во многих областях духа; мы постоянно вновь покидали глухие приятные уголки, где, казалось, нас держала пристрастная любовь и ненависть — юность, происхождение, случайные люди и книги или даже усталость странников; полные злобы к приманкам зависимости, скрытым в почестях, или деньгах, или должностях, или в воспламенении чувств; благодарные даже нужде и чреватой переменами болезни, потому что она всегда освобождала нас от какого-нибудь правила и его «предрассудка»; благодарные скрытому в нас Богу, дьяволу, овце и червю; любопытные до порока, исследователи до жестокости, с пальцами, способными схватывать неуловимое, с зубами и желудками, могущими перерабатывать самое неудобоваримое; готовые на всякий промысел, требующий острого ума и острых чувств; готовые на всякий риск благодаря чрезмерному избытку «свободной воли»; с передними и задними душами, в последние намерения которых не так-то легко проникнуть; с передними и задними планами, которых ни одна нога не посмела бы пройти до конца; сокрытые под мантиями света; покорители, хотя и имеющие вид наследников и расточителей; ...а при случае — а нынче как раз такой случай — даже пугала: именно, поскольку мы прирожденные, неизменные, ревнивые друзья одиночества, нашего собственного, глубочайшего, полночного, полдневного одиночества,- вот какого сорта мы люди, мы, свободные умы!» ([6], с. 276-277).

Это — потрясающий пример мужества, силы и немыслимой Воли к жизни, воли к власти, да-да, той самой «воли к власти», которую столько ругали и возмущались!

Публика никак не приняла «По ту сторону...», издатели ни за что не хотели печатать книгу — ее никто не брал, она никому не была нужна. Рассыпали бисер перед свиньями — что ж, эти милые животные, со свастикой на рукавах, скоро обратятся на блеск жемчуга, смешанного людьми с грязью...

В заключение отметим одну из главных мыслей «философии жизни», эта красная нить проходит сквозь все это философское направление: необходимо, чтобы мы решительным актом чувства и воли приняли эту жизнь, как она теперь нам дана, со всеми ее страданиями и муками, со всей ее бессмыслицей. Слабый ищет в жизни смысла, цели, задачи, предустановленного порядка; сильному она должна служить материалом для творчества его воли.

***

Никто не обольщай самого себя:
если кто из вас думает быть мудрым
в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым.

1 Кор. Павла. 3, 18.

В своей работе я постарался осветить самые ключевые, идейно-фундаментальные предпосылки возникновения того «иррационалистического течения» философской мысли, возникшее на рубеже 19-20 вв., что зовется «Философией жизни». Ницше, Дильтей, Зиммель, Бергсон, Шпенглер и др. — вот плеяда мыслителей нашего столетия, принявших за исходную, вечную и неизменную субстанциональную реальность, лежащую в основе всего сущего — Жизнь. Жизненное начало, — целостный органический процесс, предшествующий всяким разделениям материи и духа, стравливаниям бытия с сознанием, и постигаемый лишь посредством внутренних переживаний, словно ток бьющими, интуитивными прозрениями, а не холодной расчленяющей деятельностью рассудка да осоловело теоретизирующей (об Ней, животрепещущей!) «философией старых баб» (как сказал в свое время Шопенгауэр о «системах» Гегеля и К0).

Возвращаясь к рассуждениям, приведенным мною во введении, о категории причинности, как о предельном основании рационального человеческого мышления, необходимо подчеркнуть, что весь дух «философии жизни» проникнут отрицанием рассудочно-механистического образа мышления, а вместе с ним, и всякого систематического способа рассуждения о Вечных вопросах — как можно рассуждать систематически о болящих ранах? Как можно абстрагироваться, читая о выклевывании орлом печени скованного Прометея?

Следует раз и навсегда уяснить для себя, что постижение этой реальности должно быть сопряжено с величайшим сомнением, пусть даже порой доходящим до крайних форм нигилизма, как то было у Ницше, который выводил положительные максимы как необходимые следствия соответствующих отрицательных суждений. «Авантюризм духа» в познании, ни на минуту не прекращающееся экспериментирование, — вчувствование и интуиция здесь физиологически становятся оголенными проводами-нервами философа, позволяя настолько приблизиться к объекту познания, насколько это возможно, а если удастся, то и слиться с ним.

Знаем, что сознание — лишь верхушка айсберга над мятущимся океаном иррационального, и конфликты между Id и Super Ego зачастую приводят просто к болезненным неврозам — значит, необходимо так перестроиться, чтобы уметь без боязни входить в стремительные водовороты бурлящего Становления и выходить из них такими же неузнанными и независимыми, какими были, осознавая, что в своем «Я» «не только самое глубокое, но и самое высокое может быть бессознательным». (цит. по З. Фрейду, «Я и Оно»).

Далее — радикальное смещение центра тяжести на решение настоящего Основного вопроса — «стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой?» Это — основное, поляризация между духом и материей опирается именно на осознание, а вернее, на бессознание этого вопроса.

Вопрос этот решается, и решается на протяжении всей жизни вновь и вновь, граничные условия, определяющие ценностные, нормативные и проч. градиенты — коррегируются постоянно.

Вопрос этот неразрешим принципиально — его однозначное решение в любом случае не дает удовлетворительного ответа. (Само)Убийство превращается в «малодушие», причем для остающегося в живых, — редко кто сможет плакать горькими слезами над самоубийцей, оплакивая не его даже, а самого себя — ибо унижен и раздавлен, словно жучек на ветровом стекле и беспомощен, проживая жизнь недостойно, некрасиво, погано — неосознанно проживая. Слезы, которые должны течь из глаз, говорят — ты видишь мертвеца, а ведь по-настоящему мертв кто? Кто? — непонимающе спросил он Порфирия Петровича. Так ведь вы ведь, вы, Родион, и есть настоящий мертвец! Вы ведь убивец, вы и мертвы. Только тот вон, он-то, получается, мертвец естественный, а ты — неестественно мертв: жив, а умер уже.

Противоположный выбор за сотни верст отдает лукавством и осаждает ухмылкой недоверия. Этакий чувственно-удовольственный подход эвдемонически, внезапно демонически, низводит человека в противоестественное вегетативное состояние, не животного даже, какой там! — жизнь животного есть беспрестанная борьба за эту жизнь и смерть за нее же, которой для них, животных, попросту нет — не осознается как нечто свое (страшное отличие «венца творенья» от животного — нести в себе и ощущать свою кончину еще при жизни, предчувствовать ее, бояться, ждать...). Принятие жизни как тоска радостей воздушных и земляных пустит человека, опуская его и опустошая, ибо досконально известно, что — чем кончается всякое удовольствие? правильно — ощущением пустоты. («Мы хорошо знаем, что всякий миг счастья с избытком искупается страданиями или тоской пресыщения». С. Л. Франк, «Крушение кумиров»).

Скажем так — более неоднозначный взгляд на вещи, в котором цветки стремления к счастью причудливо переплетаются с повеликой танатофилии — принять жизнь такой, какая она есть,— принять, чтобы тут же отвергнуть, попытаться преобразить и ее, и себя (впрочем, преобразование себя немедленно преобразит и ее — опять, в который раз: нельзя разделять Я и не-Я! Будь неладен «обскурант» Фихте), из замеса невкусного теста испечь великолепный пирог, замесив жидкую глину — изваять совершенство. Засеять жирную землицу семенем и восторженно погибнуть, как зерно, которое погибло, дав ростки — чтобы была пища алчущим, семена — для сеющих, горящая солома для продрогших в пути...

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: новейшие рефераты, изложение по русскому 9 класс.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата