Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9 | Следующая страница реферата

Когда революцию соотносят с нашествием неизвестного народа, вторжением чуть ли не первобытных орд, то у этой метафоры есть реальное основание. Говоря языком науки, это пробуждение к политической жизни, выдвижение на авансцену исторического процесса социальных слоев, пребывавших дотоле в относительной неподвижности и деполитизированности.
"Вторжения" выявляют общенациональный масштаб революции и редко проходят безболезненно из-за глубины стратификации дореволюционного общества, различной мобильности отдельных слоев в предреволюционный и революционный периоды, а усугубляет остроту кризиса сама контрастность состояний деполитизированности и политического действия, между которыми не оказывается видимого перехода. Не случайно потребность осмысления рождает тогда образы эпидемии (например, "моровой язвы", по Достоевскому) , какого- то внезапно охватившего общество, нацию коллективного помешательства.

Социальные слои, выдвинувшиеся в 1793 г., внесли в революционное движение особое умонастроение, которое их противникам, а частью и потомкам могло показаться чем-то патологическим. Тем не менее оно было нормальным для этих слоев в "ненормальной" ситуации. В полной мере воплотившие
"ситуационную логику", логику уникальной исторической ситуации устремления
"людей 1793 года" были в своей основе привычными для так называемых низов французского общества, во многом соответствовали их традиционному мировосприятию. Непривычной для общества, поистине аномальной для его истории была степень воздействия устремлений и настроений этих низов на общественное мнение, на политическое руководство, на курс революционных преобразований.

Жиронда[14] как политическая группировка отражала стремление французской революционной буржуазии утвердить свое безраздельное классовое господство над обществом, и именно жирондисты идеально соответствуют сложившемуся образу и теоретической модели "буржуазных революционеров". В своих политических устремлениях и социальных установках жирондисты опередили современное им французское общество, предвосхитив эпоху безудержной экспансии капитала. Ни на йоту не поступаясь своими идеалами, они в практической деятельности стремились создать, так сказать, режим наибольшего благоприятствования для капиталистического накопления и предпринимательства. Разумеется, они не стали контрреволюционерами, если говорить о революции, разразившейся в 1789 г., ее либеральных установках .
Напротив, потому, что они не желали поступиться этими принципами, они оказались "контрреволюционерами" в 1793 г. Двусмысленность привычного определения здесь очевидна. По существу жирондисты оказались "контр" новой революции, которая заодно сделала контрреволюционным и многое из того, что провозгласила буржуазия в 1789 г.

Один из лидеров Жиронды, ее идеолог и блестящий оратор Верньо на заседании Конвента 13 марта 1793 г. заявлял, что его партия "считала революцию законченной с того момента, как Франция стала республикой.
Жиронда полагала, что после этого нужно прекратить революционное движение".
А месяцем раньше делегаты секций Парижа убеждали законодателей: "Мало еще провозгласить, что мы - Французская Республика. Нужно, чтобы народ был счастлив; нужно, чтобы у него был хлеб, ибо там, где нет хлеба, нет законов, нет свободы, нет Республики! ".

В ходе острой дискуссии по продовольственной проблеме жирондисты пламенно, стойко и до конца защищали свободу торговли, которая для их противников все больше ассоциировалась со спекуляцией. При этом жирондисты повторяли, что свобода есть священное право гражданина и бесценное свойство жизни, напоминали о республиканской клятве "жит свободным или умереть".
Шометт[15] от имени Коммуны Парижа отвечал: "Чтобы жить свободным, нужно жить, а поскольку нет разумного соотношения между ценой труда бедняка и ценой продуктов, необходимых для его существования, бедняк не может жить".
Люлье, возглавлявший делегацию Парижского департамента, добавлял: "Право собственности не может быть правом доводит граждан до голода.".(12)
Наконец. Жак Ру [16]в знаменитой петиции, названной "манифестом
"бешеных"[17], провозгласил: "Свобода - это только плод воображения, когда один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Свобода - это только призрак, когда богач благодаря монополии распоряжается правом жизни и смерти себе подобных".

Жирондисты, "классические республиканцы", по Мишле[18], безоговорочно выступали за "собственность", за утверждение частной собственности, за неограниченность ее господства (частный характер собственности и неограниченное право пользования ею выступали как тождество). Ну а их противники, названные Мишле "романтическими республиканцами, - можно ли считать, что они были столь же безоговорочно против частной собственности ?
- Нет; не случайно коммунистические устремления Бабёфа[19] или Буасселя остались в проектах, которые не были предложены массовому движению

В многоголосии народных требований отчетливо различим один общий мотив
- убежденность, что от революции выиграли лишь "буржуа" да "жадные фермеры", революционные завоевания обратились в пользу "богачей", тогда как страдания народа усилились. Разрушение рыночных связей, инфляцию и дороговизну народ объяснял не стечением объективных обстоятельств, а торговыми и финансовыми махинациями, злой волей определенного класса людей, наживающихся на страданиях миллионов. Признавая в своей массе революцию народным делом, простые люди воспринимали сложившееся положение как следствие узурпации, извратившей ее характер и приведшей к установлению
"аристократии богатств". Новое восстание должно было устранить извращения и направить революцию к счастливой жизни для "бедного трудящегося класса".

"Аристократии богатств" противопоставлялось Святое равенство. Речь шла главным образом о равенстве, можно сказать, в качественном плане. Не размеры собственности, а сама принадлежность к разряду собственников, доступ в той или иной форме к общему, национальному достоянию, и на этой основе гражданская и человеческая полноценность - вот чем, на мой взгляд, были озабочены широкие круги антижирондистского движения. По своей глубинной сути то было именно равенство в человеческих отношениях, равная принадлежность к национальной общности, рассматриваемой в духе общей связи своих членов, а не вещная, предметная уравнительность. В конечном счете, вопрос стоял о соблюдении достаточности в жизнеобеспечении, об известном достатке для всех, являлись ли они полноценными собственниками или, с современной точки зрения, - "неимущими". Для всех предусматривалось равенство в доступе к средствам существования, в обеспечении свободы распоряжаться собой и своими силами, в праве на жизнь для себя и своих близких.

Такое понимание равенства, следует оговорить, расходится с привычной трактовкой эгалитаризма[20] как уравнительства, точнее выходит за рамки последнего. Значим здесь идейный исторический комплекс в своей целостности
- Свобода, Равенство, Братство. Подчеркну: Свобода и Равенство в народных требованиях отнюдь не противопоставлялись. Напротив, Равенство понималось как гарантия Свободы, как условие ее полноты и универсальности, как способ реализации прав человека, которыми должны пользоваться все. Равенство в
1793 г. часто напрямую противополагалось Диктату, новому виду несвободы, с которыми и ассоциировалась "аристократия богатств". Нередко говорилось о
"новом деспотизме", а наиболее зримыми проявлениями его для народных масс оказывались диктат над рыночными ценами и условиями аренды, принудительное определение ставок заработной платы.

Соответственно, установление режима Равенства подразумевало осуществление набора разнообразных мер регулирования социальных отношений и всей экономической жизнедеятельности общества. Предвещая большой террор, социальные преобразования рассматривались как схватка с могущественным и многоликим противником. "Новая аристократия, которая хочет возвыситься с помощью роковой власти богатства", которому свобода торговли позволяет
"диктовать цены на продукты питания и заработную плату", - вот в ком видели врагов, вот кому рассчитывали нанести удар установлением максимума цен. А делегация парижской секции, требуя смертной казни за его нарушение, от имени "класса народа, который сделал и завершит Революцию и который страдает от дороговизны продуктов питания", заявляла: "Народ, победивший в
1789 г. аристократию дворян и священников, в 1792 г. - аристократию короля и двора, не будет побежден в 1793 г. финансовой и торговой аристократией".

Коллизия 1793 г., когда на общем политическом языке Прав человека,
Свободы, Равенства жирондисты и их антагонисты выражали принципы двух различных типов социальности - "гражданского общества" и "общности" имела продолжением противоположность соответствующих типов государственности.
Жирондистов в принципе устроило бы государство в образе если не "ночного сторожа", то полицейского - силы, необходимой для поддержания порядка, но осуществляющей эту задачу как бы извне. Устремлениям их противников отвечало слияние общества и государства, государство, воссоздающее в рамках национальной общности вместе с другими признаками естественной социальности ту общественную связь, что существовала в локальных социумах.

Осуществить подобные устремления выпало якобинцам, единственной общенациональной политической силе в антижирондистском лагере. Но вначале им пришлось определиться по отношению к народной программе антилиберального вмешательства в экономику. Хотя таксация с осени 1793 г. сделалась ядром экономической политики якобинской диктатуры и последняя даже вошла с ней в историю, она не была идеалом - более того, вплоть до последних размышлений отвергалась виднейшим идеологом и другими руководителями диктатуры. Это дало основание известным историкам начиная с Жореса видеть в якобинских лидерах принципиальных приверженцев экономического либерализма, лишь по тактическим соображениям уступивших натиску сторонников таксации. Отвергнув в конце 1792 г. навязывавшуюся снизу таксацию, цен на хлеб, Робеспьер, Сен-
Жюст[21], Марат еще до введения Первого максимума заложили по существу теоретические основы регулирования экономики, вобравшего в себя и саму таксацию.

Жестокие ораторские поединки, начавшиеся с первых дней работы
Конвента, тяжкие взаимные обвинения, резкое размежевание позиций в таких вопросах политики, как война, деятельность Парижской коммуны, суд над королем, сентябрьские избиения, оттеняли видимое согласие жирондистов и монтаньяров при обсуждении экономических проблем. Во время мощного натиска на Конвент осенью 1792 г. обе партии сообща отвергли меры рыночной регламентации. Однако уже тогда в установках якобинских лидеров выявились особенности, выглядевшие вначале как непоследовательность по отношению к либеральной традиции, которую представляли их парламентские противники.

Еще весной 1792 г. Робеспьер решительно разошелся с либеральным общественным мнением и жирондистами, выступив против воздания посмертных почестей мэру города Этампа Симоно, который распорядился стрелять в восставший народ и был растерзан за это толпой, требовавшей хлеба. В резком диссонансе с либеральным хором, славившим злополучного защитника свободы торговли, Робеспьер назвал мэра Этампа "жадным спекулянтом" и заклеймил в своей газете "всех представителей этого класса, наживающихся на общественной нужде".

Но от сочувствия жертвам спекуляции до принятия мер пресечения и тем более выработки политики ее предупреждения пролегает, как хорошо известно, немалая дистанция. И хотя якобинцы преодолели ее сравнительно быстро, в темпе, который иначе как революционным и не назовешь, это не означает, что путь был для них легким. В отличие от жирондистов, которые отвергали само понятие спекуляции, и в противовес отчетливо выявившимся в 1792 - 1793 гг. тенденциям массового движения, склонного к распространению этого понятия на всякую торговлю хлебом, а затем и другими жизненно необходимыми товарами, якобинские лидеры настаивали на разграничении понятий торговли и спекуляции.

Стремление к подобной дифференциации делало позицию ее сторонников в условиях дезорганизации товарного рынка весьма уязвимой. Пытаясь в этом экономическом хаосе отделить объективные помехи торговле от "злой воли" торговцев, якобинцы заняли сначала позицию, совмещавшую верность принципу свободы торговли с идеей регулирования рыночных отношений административно- правовыми методами. Робеспьер и его соратники считали главным пресечение
"скупки", приобретения и укрывательства зерна. Законы, утверждал Робеспьер, должны схватить за руку такого "монополиста", как они делают это по отношению к обыкновенному убийце. "Убийцы народа", - так называл Робеспьер
"скупщиков",(29) и то была, можно думать, рассчитанная угроза. "Только страхом перед насилием можно вынудить выполнять свой долг алчных людей, спекулирующих на общественном несчастье", - писал в те дни Марат и здесь же, на страницах своей газеты призывал показать "страшный пример скупщикам", расправившись с некоторыми из них. Террор маячил впереди как средство выхода из продовольственных и иных трудностей; обращение к нему стимулировалось противоречиями просветительской идеологии, двойственностью отношения к свободе и собственности в революционно-демократической мысли.

Призывающий к насилию Марат высоко оценил речь Сен-Жюста, который по поводу законопроекта о таксации заявил: "Мне не по душе насильственные законы о торговле". Характерно, что Робеспьер, добиваясь карательных мер против скупки, доказывал, что это не противоречит свободе торговли и что, напротив, таковую подрывает сама скупка. "Те, кто предлагает нам неограниченную свободу торговли, высказывают великую истину, но в виде общего тезиса", - уточнял Сен-Жюст. Свободой торговли, это было предельно ясно для него, воспользуются скупщики; но и ее ограничение, по Сен-Жюсту, было бы губительно. "Суровые законы против земледельцев", не желающих продавать съестные припасы за обесцененные ассигнаты, "погубят республику".

Ровно через шесть месяцев произошло антижирондистское восстание. Сен-
Жюст смотрел в корень вещей, когда констатировал связь между свободой и функционированием экономической системы. И, конечно, можно политическим реализмом объяснить его поворот от приверженности рыночной свободе к системе жесткого регулирования: поскольку свобода не обеспечила восстановления экономической системы, а с нею доверия к правительству на основе удовлетворения народных требований, пришел черед политики несвободы.
Однако такое объяснение иначе как поверхностным не назовешь. Возможно, здесь пролегает трудноуловимая грань между монтаньярами, якобинской Горой в
Конвенте, и якобинцами в специальном смысле этого слова. Горе в целом, а затем и примкнувшей к ней Равнине, несомненно был присущ этот политический реализм; но для характеристики собственно якобинцев как революционно- демократического течения объяснения поворота к диктатуре реализмом будет недостаточно.

Якобинских лидеров едва ли можно считать прагматиками в обычном смысле этого слова. К их политическом реализму - плохо или хорошо - всегда примешивалось нечто такое, что в разной связи и у разных авторов именуется
"утопизмом", "мессианством", "морализаторством" и в чем, несомненно, надлежит разобраться, когда требуется полноценная оценка сдвига к диктатуре, который и поставил их во главе антижирондистской "революции в революции".

"Какова первая задача общества, - риторически вопрошал Робеспьер своих коллег во время дискуссии в Конвенте о продовольствии. - Утвердить неотъемлемые права человека. Каково первое из этих прав? Право на существование! Следовательно, первым общественным законом является тот, что обеспечивает сем членам общества средства для существования. Все остальные законы ему подчинены".

Отсюда Робеспьер выводил теоретическую возможность и практическую необходимость ограничения права собственности вообще и свободы торговли продуктами питания в первую очередь. "Пища, необходимая человеку, столь же священна как сама жизнь. То, что необходимо для ее сохранения, является общей собственностью всего общества".

Не конъюнктура критического момента, в котором оказалась республика, вывела якобинцев к антижирондистского перевороту, хотя и была она властным ускорителем их политических решений. Якобинцы противопоставляли жирондистскому проекту послереволюционного общества свой проект, который оказался в определенном соответствии с теми массовыми устремлениями, что парализовали либерально-республиканский режим "свободы и собственности" и привели к народному восстанию. "Все хотят Республики, - заметил Сен-Жюст, - никто не хочет ни бедности, ни добродетели. Свобода ведет войну с моралью и хочет властвовать наперекор ей". Связать "свободу" со "счастьем" народа, гармония "свободы" и "морали" - вот установки, с которыми Сен-Жюст выступал еще перед жирондистским Конвентом. "Свобода" - несомненная ценность, но не единственная и не высшая; она определяет форму республиканского правления, тогда как "счастье" - его цель, а "мораль" - суть.

Не хотят понять, что мораль должна быть теоретической основой законов, прежде чем стать основой гражданской жизни. Мораль, которая сводится к предписаниям, ведет к всеобщему разобщению; но растворенная, так сказать, в законах, она склоняет всех к благоразумию, устанавливая справедливые отношения между гражданами".[22]

Пожалуй, именно самостоятельное крестьянское хозяйство в наибольшей степени воплощало, в глазах Сен-Жюста, два важнейших принципа идеального общества - "независимость и сохранение" его членов . Поэтому есть справедливость в распространенном мнении, что идеалом Сен-Жюста (как и якобизма в целом) было "общество мелких производителей". Однако следует уточнить: в чисто производственном отношении оптимальным он считал крепкое товарное хозяйство, где хозяин трудится вместе с работником. Делая невозможным наемный труд, уменьшение хозяйственной единицы сулило, по Сен-
Жюсту, сокращение сельскохозяйственного производства. Предвидел он свертывание торговли и промышленного развития, и как общий результат - обеднение страны.

Гражданский закон вовлек человека в торговлю, человек стал торговать самим собой, и цена его стала определяться ценой вещей. Человек и вещь стали смешиваться в мнении общества". Отношения собственности, "алчная собственность", "жалкая собственность" - извратили и подменили естественные связи. Без классических марксистских формулировок Сен-Жюст безусловно воспринял и по-своему выразил последствия универсализации товарно-денежных, вещных отношений и вычленения на этой основе отношений собственности для
"овеществления" и торжества "вещной зависимости". Вот этим порокам отчуждения человека от человека и в конечном счете самоотчуждения противопоставлен идеал гражданской общины как возрождения связей, основанных на "естественных чувствах", и как общности, в которой
"независимость и сохранение каждого обеспечивают независимость и сохранение всех".

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: allbest, курсовые.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9 | Следующая страница реферата