Александр I

| Категория реферата: Исторические личности
| Теги реферата: курсовик, доклади
| Добавил(а) на сайт: Мышкин.

В ноябре 1815 г. Александр I подписал конституцию образованного в составе Российской империи Царства Польского. Для того времени она была либеральной. 15(27) марта 1818 г. при открытии польского сейма в Варшаве царь произнес речь, в которой заявил, что учрежденные в Польше конституционные порядки он намерен “распространить и на все страны, провидением попечению моему вверенные”, однако с оговоркой: “когда они достигнут надлежащей зрелости”. Его речь произвела сильное впечатление на прогрессивных людей России, внушив им надежды на конституционные намерения царя. Карамзин отметил, что речь Александра “сильно отразилась в молодых сердцах: спят и видят конституцию”. Передавали и другие конституционные заявления царя. Декабрист Н. И. Тургенев записал 25 октября 1818 г. в своем дневнике сказанное Александром I прусскому генералу Мезону:

“Наконец все народы должны освободиться от самовластия. Вы видите, что я делаю в Польше и что хочу сделать и в других моих владениях”.

В 1818 г. Александр поручил Н. Н. Новосильцеву составить “Уставную государственную грамоту” в духе принципов польской конституции 1815 года.
Проект был готов к 1820 г. и получил “высочайшее одобрение”. Хотя проект
Новосильцева, готовившийся в глубокой тайне, так и остался на бумаге, однако сам факт его разработки характерен для политики Александра в те годы
В 1816 — 1819 гг была завершена крестьянская реформа в Прибалтике (ее второй этап). Все крестьяне получали личную свободу, а землю на условиях ее аренды, но в перспективе приобрести ее в собственность посредством покупки у помещика. В 1818 г. 12 сановников получили секретные поручения царя подготовить проекты отмены крепостного права и для русских губерний. Один из этих проектов подготовил Аракчеев, намечавший постепенный выкуп помещичьих крестьян в казну По собственному почину подал царю свой проект освобождения крестьян и декабрист Н И. Тургенев, но все поступившие к царю проекты были положены под сукно, так как осуществление их он счел несвоевременным.

Но уже в первые послевоенные годы Александр I проводит и ряд реакционных мер Среди них наиболее жестокой явилось учреждение в 1816 г. военных поселений, которые А. И Герцен назвал “величайшим преступлением царствования Александра I”. Создание военных поселений вытекало из задачи поисков новых форм комплектования армии и разрешения острых финансовых проблем путем перевода части армии на “самоокупаемость”, т. е. устройства солдат на земле, чтобы они наряду с военной службой занимались и земледелием и тем содержали себя. Население определенного региона обращалось в военных поселян, которые назывались “поселянами-хозяевами”, а к ним поселяли солдат, составлявших так называемые “действующие”
(регулярные) батальоны и эскадроны. И “поселяне-хозяева” и солдаты
“действующих” поселенных частей одновременно должны были заниматься земледелием и военной службой. И служба и быт были до мелочей регламентированы. Это был худший вид крепостной неволи. Устройство военных поселений в Новгородской, Херсонской и Харьковской губерниях встретило отчаянное сопротивление местного населения, переводимого на положение военных поселян.

Начальником всех военных поселений был назначен А. А. Аракчеев — показатель того, какое большое значение придавал Александр этому учреждению. Аракчеев первоначально высказывался против военных поселений, предлагая сократить срок солдатской службы до 8 лет и из увольняемых в запас создавать необходимый резерв. Но как только вопрос о военных поселениях был решен Александром I, Аракчеев стал рьяным и последовательным проводником в жизнь этой меры. По наблюдению историка Н. К. Шильдера,
Аракчеев усмотрел “в этой царственной фантазии верное средство еще более укрепить свое собственное положение и обеспечить в будущем преобладающее влияние на государственные дела”.

Аракчеев начал службу при дворе в царствование Павла I. Сначала
Александр его недолюбливал и однажды в кругу гвардейских офицеров назвал его “мерзавцем”, но затем увидел в нем “привлекательные” качества' педантичность и поистине маниакальную приверженность к “порядку”, неукоснительную исполнительность и незаурядные организаторские способности.
Письма Александра Аракчееву в эти годы пестрят уверениями в “дружбе” и выражениями “сердечных чувств”, подытоженными в письме 1820 г.: “Двадцать пять лет могли доказать искреннюю мою привязанность к тебе и что я не переменчив”. Импонировали Александру I в Аракчееве и его твердый характер, готовность не считаться с любыми препятствиями и жертвами при выполнении поставленных перед ним задач. Карьера Аракчеева при Александре I (как и
Сперанского) началась в 1803 году. В 1808 г. Аракчеев уже военный министр и
— надо отдать ему должное — на этом посту (до 1810 г., когда его сменил
Барклай де Толли) он сделал немало для вооружения русской армии первоклассной артиллерией Но “звездный час” Аракчеева наступил со времени назначения его начальником военных поселений и председателем Департамента военных дел Государственного совета. 1822 — 1825 гг. — время наивысшего могущества этого временщика, которого ненавидела вся Россия. На положении фактически первого министра он являлся единственным докладчиком императору по всем отраслям управления, даже по ведомству Святейшего синода. Все министры были обязаны представлять свои доклады императору “через графа
Аракчеева”.

Современники, а впоследствии и ряд историков, видели в “змие Аракчееве” главное “зло” России тех лет. Недаром это лихолетье последнего периода царствования Александра I было окрещено “аракчеевщиной”. Современники дело представляли так, что император, занятый больше внешнеполитическими делами, а в последние годы испытывая “глубокую утомленность жизнью”, передал управление страной своему жестокому фавориту. Известный мемуарист того времени Ф. Ф. Вигель отзывался об Александре I как о “помещике, сдавшем имение управляющему” (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках
“люди не избалуются”. Монархически настроенные дворянские историки (М. И.
Богданович, Н. Ф. Дубровин, Н. К. Шильдер) пытались все беды страны свалить на Аракчеева, чтобы тем самым в благоприятном свете представить Александра
I. Нисколько не отрицая большого влияния этого временщика на ход государственных дел, все же надо подчеркнуть, что вдохновителем реакционного курса был сам царь, а Аракчеев лишь усердно претворил эту политику в жизнь. Александр, даже находясь за границей, держал все нити управления в своих руках, вникая во все мелочи, касающиеся, кстати, и
“ведомства” самого Аракчеева — военных поселений. Начальник штаба военных поселений П. А. Клейнмихель свидетельствовал, что многие из аракчеевских приказов по военным поселениям собственноручно правил император.

Через сеть осведомителей Александр внимательно следил за умонастроениями в России и отдавал соответствующие предписания генералам, возглавлявшим сыск. Александр мастерски умел “перекладывать свою непопулярность” на других. Это видел и сам Аракчеев, говоря, что император представляет его “пугалом мирским”. Отлично зная его “переменчивую натуру”,
Аракчеев даже в годы могущества не был уверен в прочности своего положения.
Одному из сановников он говорил об Александре I: “Вы знаете его — нынче я, завтра вы, а после опять я”.

Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейской реакцией.
Окончательный поворот Александра к реакции определился в 1819 — 1820 гг., что было отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об
Александре в середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тургенев. Не скрывал такой “перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому канцлеру Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса русского монарха с политическими потрясениями в странах Западной Европы: революциями

Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально- освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с современным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении государя”, — писал В. И. Штейнгель.

Речь Александра при открытии второй сессии польского сейма 1(13) сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад.
Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России “законно-свободные учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события”. Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае обнаружения у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся осенью 1820 г. конгрессе держав Священного Союза в Троппау (в Австрии)
Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан во всех землях”. “Пожар в Европе” заставил сплотиться реакционные державы
Священного Союза, несмотря на их разногласия.

В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприятное известие
Меттерних, представив его как свидетельство, что и в России “неспокойно”.
Это произвело сильное впечатление на Александра. Поражает суровость его расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был раскассирован по различным армейским частям, 1-й его батальон был предан военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к наказанию кнутом и последующей бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в
“попустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные армейские полки. Показательна лицемерными словами о “милостях” царская конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, — говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через батальон 6 раз и потом сослать в рудники”.

Александр был убежден, что выступление солдат Семеновского полка инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он
Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его приписываю тайным обществам”. Начались их усиленные поиски. Однако не полиция напала на след существовавшего в то время декабристского Союза благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных членов тайного общества. Рассказывают, что царь бросил список в пылающий камин, якобы не желая знать “имен этих несчастных”, ибо и сам “в молодости разделял их взгляды”, добавив при этом: “Не мне их карать”.

Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от открытого судебного преследования был вызван отнюдь не соображениями “гуманности”. Громкий политический процесс мог в то время посеять сомнения относительно могущества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетельству декабриста С.
Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Павлович не скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал бы такой гласности, такого развития о тайном обществе. Несколько человек сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позором для себя выказать, что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного общества скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением полицейского надзора.

1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего министерством внутренних дел В. П. Кочубея о запрещении тайных обществ и масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение
1821 — 1823 гг. вводится централизованная и разветвленная сеть тайной полиции в гвардии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов, имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших
“корреспондентов”. Были особые агенты, следившие за действиями самой тайной полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятельность и
“гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, — вспоминает известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, — правительство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.

Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым
(у которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него декабрист Г. С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время прогулки с ним на Фонтанке указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”.
Впрочем, Аракчеев отнесся к этому как к должному. В течение всего царствования Александра I действовали “черные кабинеты”, занимавшиеся перлюстрацией частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь озираются во мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доносом”, — писал один из тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми взглядами, но и на влиятельных вельмож и ретроградов, например, на того же
Аракчеева, на министра полиции А. Д. Балашова, министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий подал донос даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).
Стоит лишь удивляться, что в условиях такого “шпионства” правительству до лета 1825 г. не удавалось напасть на след декабристских тайных организаций, которые были обнаружены не полицией, а другими “доброхотными” доносителями, совершенно случайно, вследствие неосторожности некоторых неопытных членов этих организаций.

Наступление реакционного правительственного курса в 1820 — 1825 гг. обозначалось во всех направлениях.

Были отменены все указы, изданные в первые годы цад-ствования
Александра I и несколько сдерживавшее произвол помещиков по отношению к крестьянам; вновь подтверждалось право помещиков ссылать крестьян в Сибирь
“за предерзостные поступки”; крестьянам запрещалось жаловаться на жестокость. Усилились гонения на просвещение и печать. Цензура беспощадно преследовала всякую свободную мысль. В 1819 г. в Казанский университет для
“ревизии” был послан М. Л. Магницкий. Он обнаружил там “дух вольнодумства и безбожия” и потребовал в своем докладе царю “публичного разрушения” университета. “Зачем разрушать, можно исправить”, — написал в своей резолюции на докладе Александр I. “Исправлять” он поручил тому же
Магницкому, назначив его попечителем Казанского учебного округа. Из университета было уволено более половины профессоров, из его библиотеки изъяты все книги, отличавшиеся, по мнению Магницкого, “вредным направлением”, находившиеся в анатомическом театре препараты человеческого тела были преданы “христианскому погребению”. Попечитель самовольно отдавал
“неугодных” ему студентов в солдаты и ввел в университете казарменный режим, доложив императору: “Яд вольнодумства окончательно оставил университет, где обитает ныне страх божий”. В 1821 г. назначенный попечителем Петербургского учебного округа Д. П. Рунич подверг разгрому столичный университет. Он начал с доноса о том, что науки преподаются там
“в противном христианству духе”, и возбудил судебный процесс против лучших профессоров: К. И. Арсень-ева, А. И. Галича, К. Ф. Германа и Э. В. Раупаха.
Процесс тянулся до 1827 г., когда был прекращен за недоказанностью
“преступления”.

Это было время господства религиозного обскурантизма и мистицизма, поощряемых Александром I. Увлечение царя мистицизмом заметно проявилось с
1814 года. До этого, как свидетельствовала Александра Федоровна (жена
Николая I), он в вопросах религии был весьма “фриволен и легкомыслен”. В
1814 г. Александр I встретился в Париже с “европейской пифией” — баронессой
В. Ю. Крюденер и вел с ней долгие беседы о религии. Беседы продолжились и в
России. Он покровительствует духовным собраниям фанатичной Е. Ф.
Татариновой, обращается к разного рода “пророкам” и “пророчицам”.
Вы&&&&&зйнного к нему музыканта Никитушку Федорова, слыв-птего “юродивым” и
“пророком”, производит в чиновники. Впоследствии он приблизил к себе известного своим изуверством архимандрита Фотия, близкого друга Аракчеева.
А. С. Шишков составляет для Александра выписки из библейских текстов.

В 1814 г., по возвращении из Парижа, Александр берет под свое покровительство российское Библейское общество, вступив в число его членов и пожертвовав ему значительные денежные суммы. В это общество вошел “цвет” тогдашней аристократической реакции. Председателем его был поставлен А. Н.
Голицын. К 1824 г. оно имело уже 89 отделений в России и издало 876 тыс. экземпляров Библии на 40 языках народов России. Деятельность Библейского общества была связана с Министерством духовных дел и народного просвещения, во главе которого находился тот же Голицын. Однако деятельность Библейского общества и голицьшского ведомства нарушала прерогативы православной церкви, что вызвало недовольство и противодействие высшего духовенства. В 1824 г. оно при поддержке Аракчеева и Фотия добилось упразднения “духовного” министерства, отставки Голицына и роспуска Библейского общества (официально оно было закрыто указом 12 апреля 1826 г.). Несмотря на увлечение мистицизмом, царь не терпел вмешательства своих “пророков” в дела управления государством, и когда, например, баронесса Крюденер попыталась вторгнуться в вопросы политики, она была немедленно выслана из России.

В 1819 г. Александр I занялся вопросом о своем преемнике на престоле.
Родившиеся у него и Елизаветы Алексеевны в 1797 и 1806 гг. дочери Елизавета и Мария умерли в младенчестве. Состояние здоровья жены царя больше не давало надежды на появление у них детей. Хотя в коронационном манифесте от
15 сентября 1801 г. и не был назван наследник, но согласно “Общему акту о престолонаследии” и “Учреждению об императорской фамилии” Павла I от 5 апреля 1797 г. законным преемником Александра считался следующий по старшинству брат Константин, получивший еще в 1799 г. от отца титул цесаревича. Однако и Константин находился “в тех же самых семейных обстоятельствах”, что и Александр, т. е. был бездетным, а со своей женой фактически разошелся в 1801 году. Рождение в 1818 г. у другого брата царя,
Николая Павловича, сына Александра (будущего Александра II) определило выбор. Летом 1819 г. Александр I предупредил Николая и его жену, что они
“призываются в будущем к императорскому сану”.

В том же году Александр нанес визит Константину в Варшаву, где тот находился в качестве наместника царя. Во время этой встречи Александр дал
Константину устную санкцию на развод с женой и разрешение вступить в морганатический брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской при условии передачи своих прав на престол Николаю. Позднее, в 1825 г., Константин говорил, что он сам отрекся от своих прав в пользу Николая. Рассказывали, что и ранее в семейном кругу Константин говорил о своем нежелании когда- либо царствовать (“удушат, как отца удушили”). Однако документы, связанные с отречением Константина (да и само его поведение в дни междуцарствия 1825 г.), позволяют прийти к выводу, что отречение едва ли было с его стороны вполне добровольным жестом.

20 марта 1820 г. был издан манифест “О расторжении брака великого князя цесаревича Константина Павловича с великою княгинею Анною Федоровною и о дополнительном постановлении об императорской фамилии”. Манифест давал разрешение Константину на развод с женой, а в дополнительном постановлении указывалось, что член царской семьи при вступлении в брак “с лицом не из владетельного дома, не может сообщить ему прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола”. Хотя манифест формально и не лишал Константина прав на российский престол, но ставил в такие условия, которые вынуждали его отречься от этих прав. 14 января 1822 г. Константин вынужден был обратиться к Александру с письмом об отказе от своих прав на престол. Характерно, что оно было написано под диктовку Александра, который правил и текст письма. 2 февраля Александр дал письменное “согласие” на отречение Константина, а 16 августа 1823 г. последовал манифест, в котором Александр, ссылаясь на письмо Константина, передавал права на престол Николаю.

Все эти акты составлялись и хранились в глубокой тайне. О манифесте знали только сам Александр, Голицын,

Аракчеев и составитель текста — митрополит московский Филарет. Манифест был положен на хранение в Успенском соборе в Кремле, а три его копии, заверенные подписями Александра, — в Синоде, Сенате и Государственном совете, с собственноручными надписями царя: