Борьба с “фармазонами” и причины слабости ее
| Категория реферата: Рефераты по истории
| Теги реферата: отчет о прохождении практики, защита курсовой работы
| Добавил(а) на сайт: Балдин.
1
Начало масонства в России
Исторические данные об утверждении масонства в России
Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона — это время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись разгромом церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко пускает свои хищные щупальца.
В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого Провинциального мастера — Джона Филиппса.
В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого мастера английского масонства — Джемс Кейт.
Вернадский в своей книге “Русское масонство в царствование Екатерины II” сообщает следующее о Джемсе Кейте:
“Кейт, — пишет Вернадский, — был представителем семьи, объединявшей в своей деятельности три страны — Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джемс Кейт бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в котором Кейт принимал участие на стороне претендента — Стюарта), в 1728 г. сделался русским генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он участвовал затем на стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит в битве при Гохкирхене”.
“Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор), был гроссмейстером английского масонства; Джордж Кейт — известный генерал Фридриха II (приговоренный в Англии к смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт (Роберт) был английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758—1762 годах).
В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор, назначает Джемса Кейта великим мастером России. Будучи великим мастером России, Джемс Кейт в то же время был шпионом прусского короля Фридриха Великого.
К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали, среди наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.
“...Есть основание думать, — указывает А. П. Пыпин в своем исследовании “Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.”, что во время Анны и Бирона у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом Кейте есть сведения, что он имел какие-то связи с немецкими ложами еще до своего гросмейстерства в России.
Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В. А. Бильбасова “История Екатерины II”, изданной в 1900 году в Берлине, мы встречаем опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский посланник Кейт вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него, сообщал Фридриху, а Екатерина II, организуя заговор против Петра III, сблизилась с Кейтом настолько, что вскоре же заняла у него деньги. Имя Джемса (Якова) Кейта пользовалось большим уважением у русских масонов. В царствование Елизаветы, русские масоны пели на масонских собраниях следующую песнь в честь Джемса Кейта:
“По нем [по Петре Великом] светом озаренный
Кейт к россиянам прибег;
И усердием воспаленный
Храм премудрости поставил [основал ложу],
Огонь священный здесь воздвиг.
Мысли и сердца исправил
И нас в братство утвердил.
Кейт был образ той денницы,
Светлый коея восход
Светлозарные царицы
Возвещает в мир приход...”
Первые “умонеистовцы” и плоды их “художественного” творчества
Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход развития русской культуры.
Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:
“Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пересекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах”, — пишет Г. К. Лукомский в своей книге “Русская старина”.
В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.
Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.
Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова “слепых ревнителей старины”, писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его стиля.
“С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные”.
А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком:
“Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами”.
Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.
В правление Бирона возникает так называемая “новая” русская литература. Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе “просветительной философии”, целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе своей рационалистические и атеистические, философы “просветители” с позиции “чистого разума” вели атаку на монархию и религию.
Д. Благой, автор “Истории русской литературы XVIII века”, изданной в 1955 году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он восхваляет его за то, что “попав в самый центр католического мира, он вынес оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого рода мракобесию и изуверству вообще... и за то, что “этот богослов и учитель церкви” ценит творческую мощь человеческого ума, “великий свет”, зажженный эпохой Возрождения”. “Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века”.
Уже одно это обстоятельство возведения “православного” архиепископа в ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет нас с подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана Прокоповича, главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и идейных основ самодержавия.
Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.
Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира. И сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим идейным устремлениям.
“Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он учился у Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная философия), Кантемир окончательную шлифовку получает в Париже. В Париже Кантемир сближается с представителями учено-литературного мира, особенно с прославленным масоном Монтескье. Здесь, под влиянием “просветителей”, сложились религиозные, политические и общественные понятия Кантемира. Русская литература, в лице первого ее представителя, начинает свою жизнь всецело под влиянием просветительной литературы Запада, т. е. литературы масонской, направленной против религии и всех божественных установлений. Если Феофан знал прекрасно Бэкона и Декарта, и протестантского писателя Буддея, то Кантемир удостоился чести знать видных масонов, Вольтера и Монтескье, книгу которого “Персидские письма” он перевел на русский язык”.
В сатирах Кантемира мы встречаем, например, такие “перлы”:
“Попы обычайно всю неделю жадно для своей корысти по всем дворам воскресшего из мертвых Христа прославляют”.
Или:
Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;
На попе борода и кудри пылают.
И туша кричит, бежит в ризах из палаты.
Хозяин на мой совет мне, вместо уплаты,
Налоем в спину стрельнул; я с лестницы скатился
Не знаю как только цел внизу очутился.
По поводу постоянных враждебных выпадов Кантемира против духовенства Д. Благой с восторгом отмечает в упоминавшейся нами “Истории русской литературы XVIII века”:
“Таких резких и настойчивых антицерковных выпадов мы не встречаем во всей последующей нашей дореволюционной литературе”.
Антиох Кантемир “просвещает” Россию в духе французских просветителей. Он делает то же грязное дело разрушения православия, что и Феофан Прокопович. Ф. Прокоповича по заказу Петра I, идеологически обосновавшего необходимость уничтожения Московского самодержавия и Патриаршества, Кантемир величает: “дивным первосвященником, которому сила высшей мудрости открыла все свои тайны; пастырем, недремно радующим о своем стаде, часто сеющем семя спасения, растящим его словами примером, защитником церковной славы”.
А этот “дивный первосвященник”, по совету которого Петр I отменил Патриаршество и объявил себя главой православной церкви, в борьбе со сторонниками восстановления Патриаршества
“...Пуская в ход свои излюбленные средства: ложь, обман, подлог и насилие, он клялся в своем православии, отказывался всеми средствами от протестантского направления. Приписывал своим врагам такие мысли и слова, которых у них никогда не было; искажал и неправильно истолковывал отдельные выражения, наконец, прибегал к излюбленному своему приему, возводя против своих противников обвинение в политической неблагонадежности. В своей болезненной подозрительности Феофан не щадил никого. К допросу привлекалась масса лиц разных классов и положений. Самые благонамеренные люди не могли быть уверены, что их не привлекут к ответственности в Тайную Канцелярию”.
Восхваляя Ф. Прокоповича, Кантемир нападает на его противников, сторонников восстановления Патриаршества.
Троицкого инока Варлаама, одного из предполагаемых кандидатов в Патриархи, Кантемир изображает следующим образом:
Варлаам смирен, молчалив, как в палату войдет —
Всем низко поклонится, к всякому подойдет,
В угол свернувшись потом, глаза в землю втупит;
Чуть слыхать, что говорит, чуть, как ходит, ступит.
Безперечь четки в руках, на всякое слово
Страшное имя Христа в устах тех готово.
Молебны петь и свечи класть склонен без меру,
Умильно десятью в час восхваляет веру
И великолепен храм Божий учинили;
Тех, кои церковную славу расширили
Души де их подлинно будут наслаждаться
Вечных благ. Слово к чему можешь догадаться;
—О доходах говорит, церковных склоняет
Кто дал, чем жиреет он, того похваляет,
Другое всяко не столь дело годно Богу,
Тем одним легко сыскать может в рай дорогу
Когда в гостях за столом — и мясо противно
И вина не хочет пить, да то и не дивно:
—Дома съел целый каплун, и на жире и сало
Бутылку венгерского с нуждой запить стало.
Жалко ему в похотях погибшие люди,
Но жадно пялит с под себя глаз на круглые груди,
И жене бы я своей заказал с ним знаться.
Безперечь советует гнева удаляться
И досады забывать; но ищет в прах смерти
Тайно недруга, не дает покой и по смерти.
Кантемир нагло высмеивает вообще всех православных священников и монахов. Все они глупы, невежественны, суеверны, все пьяницы и корыстолюбцы.
Образец правителя для Кантемира — конечно, Петр Первый. В одной из своих виршей Кантемир восхваляет Петра за то, что благодаря
— “Мудрых указов Петровых
Русские люди стали новым народом”.
Петр “корень нашей славы”, ибо в результате его мудрой деятельности “русские люди стали новым народом”.
И утверждая это, Кантемир в то же время самыми мрачными красками изображает современное ему общество.
Кантемир является родоначальником обличительного направления в русской литературе. Он задал тон этому направлению. Вместо того, чтобы разить сатиров отдельные темные стороны русской жизни, отдельных лиц, он, как и пошедшие по его стопам бесчисленные обличители позднейшего времени, высмеивали и хулили все русское.
Идеал Кантемира — Запад, в России все дрянь, всё негодно.
Кантемиру так же, как и современным поклонникам Петра I, не приходит в голову мысль, что до такого падения современное ему общество докатилось именно в результате безумных действий Петра.
Как будто кошмарные условия жизни при преемниках Петра возникли сами собой, без всяких причин.
Литература, возникшая в “русской Европии”, напоминает ту “ассамблейную боярыню”, которую по словам Лескова Петр I на ассамблее с образовательной целью напоил вполпьяна и пустил срамословить.
Уже при Екатерине II поэт Петров назвал русских сатириков “Умонеистовцами”, которые и в стихах и в прозе “мешают желчь и яд”.
Бороться со злом и общественной неправдой можно двумя способами: сатирой и ставя в пример добрых, порядочных людей, привлекая к их образам внимание общества и возвышая их. Русская литература к несчастью со времен Кантемира и Фонвизина пошла исключительно по пути сатиры. И сатиры, все обобщающей, видящей только одно черное в русской жизни. Дело изображалось так, что все попы, все чиновники, все политики сплошные беспросветные мерзавцы. Сатира всегда есть окаррикатуривание, одностороннее изображение жизни. Эти черты приобрела и вся русская классическая литература, свое главное внимание уделившая изображению не порядочных людей, а отрицательных типов.
Это одностороннее изображение народной жизни нанесло огромный вред, внушив многим читателям неверное представление о русской действительности, как о царстве сплошной тьмы и постоянного насилия.
Еврейский вопрос при преемниках Петра I и его решение
Каждому русскому человеку известна роковая роль, которую сыграли русские масоны и евреи в крушении Русского национального государства. Поэтому является необходимым дать краткую справку появления евреев в России и отношения к ним правительства и народа.
Впервые национальные интересы русских и евреев сталкиваются еще в эпоху развития Киевской Руси. В южнорусских степях возникает сильное хазарское государство. Хазарские каганы и господствующий класс Хазарии принимает иудейство. И это вселяет веру в рассеянных по всему свету евреев, что хазарский каганат станет второй Палестиной. Евреи начинают стекаться в Хазарию. Видные евреи находятся в переписке с хазарским каганом Иосифом, как это свидетельствует хранящееся в Британском музее письмо испанского еврея, казначея одного из мавританских халифов в Испании.
Одно время хазары подчиняют себе многие славянские племена, из которых позже сложилась Киевская Русь. Вместе с хазарами к славянам, конечно, проникают из Хазарии и евреи. В Киеве существует уже многочисленная еврейская колония, занимающаяся торговлей и ростовщичеством. Со временем отношения между киевлянами и евреями настолько обостряются, что уже в 12 веке, по смерти князя Святополка, возник в Киеве погром евреев, вызванный привилегированным положением евреев в правлении этого князя.
Знаменитый проповедник Киевской Руси Илларион обличал в своих проповедях поведение живших в Киеве евреев. Недоброжелательное отношение к евреям возникло не только потому, что они занимались ростовщичеством, а и потому, что они в Корсуни и в других городах на побережье Черного моря занимались скупкой плененных кочевниками русских, которых продавали в рабство. Этот факт засвидетельствован, например, в житии Преподобного мученика Евстрата (память его 28 марта).
В житии повествуется, что однажды, половцы напали на Киев, ворвались в Печорский монастырь, сожгли церкви, многих иноков умертвили, а некоторых увели в плен, — в их числе был и Евстратий. Всех пленных христиан, в числе пятидесяти, половцы продали в рабство в город Корсунь одному еврею. Еврей принуждал их отречься от Христа, угрожая иначе уморить их голодом. Ободряемые Евстратием, христиане отказались и один за другим все умерли от голода и жажды. Великий Постник, святой Евстратий пережил всех. Тогда на двенадцатый день евреи схватили его и распяли на кресте.
Острые и напряженные взаимоотношения, возникшие с евреями, вызывают в Киевской Руси желание узнать прошлое евреев. И в Киеве появляется первый в Средневековой Европе перевод одной истории еврейского народа.
Московская Русь сторонилась евреев и в ней евреев почти не было. Неохотно она пускала к себе на время и еврейских купцов, приезжавших из Европы, Крыма и Золотой Орды и Казанского ханства.
Больше всего евреев жило в Новгороде, имевшем обширные торговые связи с Западом. И эта связь с евреями позже дорого обошлась не только Новгороду, но и всей Московской Руси.
При Иване III, создателе Московского национального государства, в Новгороде возникает ересь стригольников или жидовствующих, которая затем получает широкое развитие во всей Московской Руси.
Одно время в Москве жидовствующих было столько, что некоторым современникам Ивана III казалось, что православию на Руси пришел конец.
Ересь жидовствующих продолжалась и при сыне Ивана III, Василии. В книге Г. Федотова “Святой Филипп, митрополит Московский”, мы читаем:
“В сущности, все внутренние события, вся борьба партий и идей, заполняющих собой Васильево княжение, выражалось в борьбе вокруг церковных вопросов. Доживала еще ересь жидовствующих, недобитых казнями и преследованиями времен Ивана III. Это странное движение, отголосок западных реформационных брожений, в обеих своих формах — чистого иудаизма и религиозного рационализма и вольнодумства — заразило, главным образом верхи Московского общества и церкви. Оно имело своих приверженцев при дворе, в семейство великокняжеском (Елена, невестка Ивана III) и даже на митрополичьей кафедре”.
“Когда жидовство, — пишет Г. Федотов — оправившись от гонений, начало снова поднимать голову, известный деятель той эпохи Иосиф Волоколамский писал Василию III:
“...Если ты, Государь, не позаботишься и не подвигнешься, чтобы подавить их темное еретическое учение, то придется погибнуть от него всему православному христианству”.
В Московской Руси хорошо были осведомлены о том, что в Польше евреям сдали на откуп православные церкви, и что они пускают в церковь только тех, кто внес им установленный сбор. Поэтому евреям, несмотря на поступавшие от них просьбы, не разрешали приезжать на жительство в Московскую Русь, а тех, кто уже жил, изгоняли из Москвы.
Царь Алексей, по просьбе жителей Могилева и Вильно, выселил их из этих городов.
Массовое проникновение евреев в Россию началось только при Петре, хотя он и писал бургомистру Амстердама Витсену, ходатайствовавшему о допуске евреев в Россию, что он считает, что им будет невыгодно селиться в России, так как у “русаков они не много выторгуют”, все же предоставил отдельным евреям высшие должности. Еврей Шафиров был вице-канцлером, португальского еврея Дивьера он назначил губернатором Санкт-Петербурга и разрешал евреям селиться в России. В учебнике еврейской истории известного еврейского историка С. М. Дубнова (4-ое издание, Харбин, Часть III, стр. 1.4), мы читаем:
“Только при Петре Великом и его преемниках евреи начали проникать массами в пограничные с Польшей русские владения, особенно в Малороссию. Пока жил Петр, их не трогали”.
Екатерина I указом от 26 апреля 1727 года изгоняет евреев из Украины и других местностей России и запрещает впредь приезжать в Россию.
“Жидов, как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, всех выслать из России за рубеж немедленно и предь их никакими образы в Россию не впускать и того предостерегать во всех местах накрепко, а при отпуске их смотреть накрепко ж, чтобы они из России за рубеж червонных золотых и никаких Российских серебряных монет и ефимков отнюдь не вывозили; а буде у них червонные и ефимки, или какая Российская монета явится, и за оны дать им медными деньгами”.
Поведение еврея Липпмана, сделанного Бироном придворным банкиром, открыто продававшим государственные должности и разорившим многих своими ростовщическими операциями, отозвалось на отношении к другим евреям, пробравшимся при Бироне снова в Россию.
2 декабря 1740 года Императрица Елизавета снова издает указ о том, чтобы все евреи покинули Россию.
“Как это уже неоднократным предков наших указам по всей нашей Империи жидам жить запрещено. Но ныне нам известно учинилось, что оные жиды еще в нашей Империи под разными видами жительство свое продолжают, от чего ни иного какого плода, но токмо нашим верноподданным крайнего вреда, ожидать должно. А понеже наше матернее намерение есть от всех чаемых нашими верноподданными и всей нашей Империи случиться могущих произойти худых последствий крайне охранять и отвращать, того да всемилостивейше повелеваем: из всей нашей Империи, как то великороссийских, так и то малороссийских городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов какого бы кто звания и достоинства ни были, со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для чего не впускать”.
Так же отрицательно к евреям относился и русский народ. Это отрицательное отношение выражено им в сотнях пословиц и поговорок:
Где хата жида, там всей деревне беда;
Жид да беда — родные братья;
Назови жида братом, он в отцы полезет, и т. д.
Политические “успехи” “русской европии” к концу бироновщины
Как отозвалась совершенная Петром сверху революция на состояние монархической власти России, культурном и нравственном положении высших слоев общества, духовенства и простого народа, а также развитии культуры, — мы уже показали. Что касается политической роли России в Европе и на Востоке в этот период, то она сошла на нет. Никогда политический престиж России в Европе и граничащих с нею восточных стран не стоял так низко, как в эту эпоху.
Возьмем учебник Русской Истории академика С. Платонова.
Внешние политические успехи России за указанный период он характеризует так. “Из внешних дел периода временщиков следует отметить, во-первых, что в царствование Императрицы Анны (1732) Персии были возвращены взятые у нее при Петре Великом города на Каспийском море”.
“В результате длительной войны Россия получила значительные пространства Черноморской степи, но не получила морских берегов и права держать флот на Черном море. Азов условлено было срыть...”
“Мало того, заметив слабость и непопулярность немецкого правительства Анны Леопольдовны, французский посланник Шетарди повел интригу в самой России и содействовал всячески падению Императора и воцарению Елизаветы”.
Ключевский пишет: “Немцы, после десятилетнего своего господства при Анне Иоанновне, усевшись около русского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге грызть друг друга...”
“Удачной ночной феерией воцарения Елизаветы разогнан был гвардейскими полками Курляндско-Брауншвейгекий табор, собравшийся на берегу Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром”.
Что можно добавить к этой поразительной характеристике “политических успехов” России при ближайших преемниках Петра.
Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола?
А если это случилось, то можно не боясь ошибки, утверждать что кровавая Петровская революция кончилась ничем. Все реформы производились, по объяснению историков-западников, с целью спасти Россию от участи быть покоренной немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала добычей немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к западу. То есть свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в духовное рабство к Западу.
Даже такой заядлый западник, как Г. Федотов, и тот признается в книге “И есть, и будет”, что:
“Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах Империи”.
В результате совершенной Петром I революции, русское национальное Государство не только не стало более сильным, как это обычно ложно утверждают историки западнического лагеря, а настолько ослабело, что стало игрушкой в руках утвердившихся в России иностранцев и Европейских держав.
Как низко упала политическая роль России к моменту захвата власти дочерью Петра ярко показывает письмо французского агента Лалли кардиналу Флери, в котором он пишет:
“Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным переворотам, что выгоды Франции требуют необходимо иметь лицо, которое бы готово было извлечь из того выгоды для своего государя”.
Человеком, который сумел извлечь выгоду для Франции из наступившего в России хаоса, после совершения Петром I революции, оказался Маркиз Шетарди. Путем сложных интриг он сумел воспользоваться царившей в России сумятицей и с помощью французского золота он организовал заговор в пользу Елизаветы среди Гвардейских полков.
Историк Соловьев утверждает, что после Петра I судьба “России осталась в русских руках”. Это утверждение не отвечает печальной исторической истине. Европа имела в после-петровской России своих представителей, которые хозяйничали в ней как в завоеванной провинции.
Вспомним, например, колоритную фигуру прусского посланника барона А. Мардефельда. Он пробыл в России двадцать два года. Приехал он в Россию еще при Петре I в 1724 году. Сменились Императрицы и Императоры, а Мардефельд не сменялся. Он был послом при Петре I, при Екатерине I, при Петре II, при Анне Иоанновне. При его помощи Анна Леопольдовна стала правительницей, когда ее несчастный сын Иоанн VI стал Русским Императором.
Друзья Мардефельда французский маркиз Шетарди, французский врач Лесток, умный, человек ловкий, но “злого нрава и черного дурного сердца”, с помощью интриг и подкупов возвели на престол и Елизавету. “В течение многих лет”, — характеризует его роль В. Бильбасов, — “Мардефельд был “персона гратиссима” в Петербурге”.
После подрыва Петром I политических и религиозных основ традиционного русского монархического миросозерцания, царская власть повисла в воздухе и стала орудием политической игры европейских послов в России. Как европейские послы низко расценивали тогдашнее положение монархической власти в России, показывает следующий отзыв саксонского дипломата Пецольца о перевороте, совершенном Елизаветой: “при помощи нескольких гренадеров, нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в России можно сделать все, что угодно”.
Таковы были политические результаты совершенной Петром революции. Так выглядело дело с верховной властью в России после того, как он ее по словам его почитателей “из небытия в бытие произвел” и оставил после себя в “зените славы и могущества”.
“Вмешательство представителей иностранных держав и вообще иностранцев в русские дела достигло в это время крайних пределов. В XVIII столетии подобное вмешательство было в порядке вещей и практиковалось во всей Европе; в России же, со смерти Петра I, оно приняло довольно опасные размеры, отчасти благодаря ряду женщин, занимавших престол. Елизавета Петровна, многим обязанная благодаря Шетарди, Лестоку и другим чужеземцам, естественно подчинялась их указаниям. Дерзость чужеземцев дошла в это время до того, что какой-нибудь Брюммер дает слово за Елизавету, что она “к Австрии не приступает, и этому слову верят”.
Захват трона дочерью Петра I
В ночь с 24-го на 25-ое января 1741 г., Цесаревна Елизавета Петровна, забыв присягу, данную малолетнему императору Иоанну VI, арестовала младенца-императора, его мать Правительницу, всю Брауншвейгскую семью и сама взошла на престол. Елизавета Петровна решила, если “Paris vaut la messe”, то за Россию можно, конечно, отречься от клятвенного обещания.
Нарушив присягу, Елизавета Петровна “секретнейшим” указом от 7 декабря 1742 года потребовала такую же присягу от Анны Леопольдовны: “чтоб она в верности присягу учинила и в том за себя и за сына своего, принца Иоанна, и дочь свою, принцессу Екатерину подписалась”.
В результате нелепого закона Петра I о престолонаследии, русский трон сделался игрушкой в руках его преемников и присяга на верность тому, кто занимал русский трон, обесценивалась все более и более с каждым новым дворцовым переворотом. Возникает прискорбное явление, когда пример нарушения присяги на верность носителю государственной власти показывают сами носители верховной власти или претенденты на эту власть и представители высших кругов народа. Частые дворцовые перевороты лишали присягу всякого нравственного значения и заставляли смотреть на нее как на пустую формальность, которую можно нарушить всякий раз, если это сулит в будущем выгоду.
К клятвенному обещанию, к присяге, в после-петровскую эпоху относятся не как к нравственному обязательству, которое ненарушимо и должно быть исполнено любой ценой. Вспомним поступок Василия Шибанова, давшего клятву князю Курбскому, что он доставит письмо Иоанну Грозному, поступок знаменитого дипломата отца Петра I — Ордин-Нащокина, постригшегося в монахи, но не пожелавшего нарушить условия заключенного им с поляками Андрусовского мирного договора, вспомните поступок простого крестьянина допетровской эпохи Ивана Сусанина.
В после-петровскую эпоху такого отношения к выполнению клятвенного обещания и присяги мы почти не видим, особенно в высших слоях общества.
Петровский закон о престолонаследии создает основу для длинной цепи придворных интриг, предательств, дворцовых переворотов и цареубийств.
Елизавета взошла на трон, а свергнутый ею малолетний ребенок император Иоанн VI всю свою жизнь провел в ссылке и в одиночной камере крепости, пока не был убит крепостной стражей во время попытки Мировича освободить его и возвести на трон вместо Екатерины II.
Елизавета Петровна старалась, чтобы не только Петербург, но и вся Россия забыла и об Иоанне, и об его правлении. Особыми указами было приказано уничтожить все медали и монеты с изображением Иоанна VI, сжечь все бумаги подписанные от его имени.
“Елизавета Петровна желала уничтожить всякий след Ивана VI, хотела, чтоб самое имя его было забыто. Императрица хотела невозможного. Революционные меры не проходят бесследно. Вскоре же по воцарении Елизаветы Петровны, недовольные начали вспоминать низверженного Императора, сожалели о нем”.
Спустя год созревает новый заговор. Организаторы его не питают никакого уважения к Елизавете Петровне, как к носительнице царской власти, какое питали люди Московской Руси к царям. Для заговорщиков она не законная царица, а только удачливая захватчица не принадлежавшего ей трона. Вот показательные в этом отношении слова организатора заговора подполковника Лопухина, говорившего участникам заговора:
“Будет через несколько месяцев перемена. Рижский караул, который у Императора Иоанна и у матери его, очень к Императору склонен, а нынешней Государыне с тремястами канальями ее Лейб-гвардии что сделать? Прежний караул был и крепче, да сделали, а теперь перемене легко сделаться”.
В этом заявлении все очень характерно. Важно, чтобы к новому дворцовому перевороту склонялся Рижский караул (т. е. не русский), а как к перевороту отнесся русский народ — неважно. Интересна вера в нравственное право сделать новый переворот. Совершили же переворот с своей “Лейб-компанией” Елизавета, почему не сделать новый новым заговорщикам, ведь “теперь перемене легко сделаться”.
Частые переходы царской власти из рук в руки, необоснованные с традиционной русской монархической точки зрения, оказали свое развращающее действие. Утвердилась вульгарная точка зрения “кто палку взял — тот и капрал!”
Если в заговоре Елизаветы играл роль французский дипломат Шетарди, то в заговоре Лопухина — австрийский посланник маркиз Ботта д’Адорно.
Народные массы, замордованные окружавшими русский престол немцами и русскими “европейцами”, встретили переворот Елизаветы надеждами, что все иностранцы будут изгнаны из России и вернутся старые, допетровские порядки.
А возврата на старый национальный путь — восстановления политических принципов самодержавия, восстановления патриаршества, прекращение “чужебесия”, ждало подавляющее число народа; и духовенство, часть дворянства, оставшаяся верным национальным традициям и купечество и крестьянство.
Английский посланник Фанг доносил, например, своему правительству: “Часть дворян — закоренелые русские: только принуждение и насилие могут воспрепятствовать им возвратиться к старинным обычаям.
...Они вовсе не хотят иметь дело с Европою и ненавидят иноземцев”. (Депеша от 21 июня 1741 г.)
Странно бы было если русские после всего того, что им пришлось перенести от иностранцев при преемниках Петра, обожали бы иностранцев и мечтали бы иметь дело с Европой, которая всегда, в самые тяжелые периоды русской истории, начиная с нашествия татар, всегда пыталась использовать обрушившиеся на русский народ бедствия в своих корыстных целях.
После захвата власти Елизаветой, прусский посланник барон Мардефельд попытался продолжать свое постоянное вмешательство во внутренние и внешние дела России.
“Представитель прусских интересов, — замечает В. Бильбасов, — привыкший в течение двадцати лет видеть русскую политику в руках немцев, Мардефельд не мог допустить, чтобы русский канцлер (речь идет о гр. Бестужеве-Рюмине. — Б. Б.) в равной же степени мог преследовать чисто русские интересы”.
Пытались выполнять роль политкомиссаров и французские резиденты Маркиз Шетарди и Лесток.
Выгоды возведения Елизаветы на престол, Шетарди видел в том, что “можно было быть нравственно убежденным, что перетерпенное ею прежде, также как и любовь ее к своему народу, побудят ее к удалению иноземцев и к излишней доверчивости к русским...” Это он писал в апреле 1741 года, а 16 июня он писал, что “Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержат, вероятно, верх. Быть может — и весьма было бы желательно не обмануться в этом — в царствование Елизаветы, при ее летах, старина настолько успеет укорениться, что Голштинский принц, ее племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенно других началах”.
Будучи, как и все иностранцы, чрезвычайно низкого мнения о русском самодержавии и умственных способностях русского народа, как и все иностранцы Шетарди думал, что разгромленная Петром I Россия не сможет развиваться опираясь на начала своей культуры и неминуемо потеряет побережье Балтийского моря.
При известии об успешности произведенного Елизаветой переворота, французский статс-секретарь Амело писал в Вену, Кастеллани:
“Совершившийся в России переворот знаменует последний предел величия России. Так как новая Императрица намерена не назначать иностранцев на высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо обратится в свое прежнее ничтожество”.
Только после долгой, упорной борьбы канцлеру Бестужеву-Рюмину удалось добиться отозвания барона Мардефельда, Шетарди и Лестока и постепенно добиться такого положения, что иностранные послы признали за русским канцлером право преследовать во внешней и внутренней политике чисто русские интересы.
Смена немецкого чужебесия — чужебесием французским
Елизавета по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в церковь, щедро жертвовала на разоренные ее отцом церкви и монастыри.
Нажим на православную церковь при ней начинает понемногу слабеть. В произнесенной проповеди ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит Кирилл Флоринский, например, так характеризовал наступившее после смерти Петра I “освежение”:
“...Мы отягчены всеми надругательствами, страждуще гонимы, гонимы и мучимы, мучимы и вяжемы, вяжемы и уязвлены, отечества и правоверия лишаемы, дремлюще, благовоннолиственного сего видехом древа. Древо сие человекоядцы, птицы Остерман и Миних со своим стадищем начали было сеющи и терзати: обаче мы дремлюще не видехом, ниже чувствовахом доколе же сие сольное семя нас непригласи спящих; доколе дремлюще? — доколе страдати имате?”
Елизавета приказала вернуть из тюрем и ссылки и других пострадавших духовных лиц. Первую роль в Синоде начинает играть Архиерей Амвросий. Некоторым монастырям возвращаются отобранные у них угодья.
В отношении раскольников Елизавета идет по ошибочному пути своих предшественников... При Елизавете был подтвержден указ Петра I о том, чтобы раскольники ходили в особых платьях, о взимании штрафа за ношение бороды, увеличенном налоге и т. д.
Местные власти, как и раньше сжигают скиты, сопротивляющихся разгрому скитов старообрядцев расстреливают, путем грубых насилий, светские и духовные власти заставляют старообрядцев насильно отказываться от веры предков.
Пошла по ложному пути своего отца Елизавета и в вопросе управления церковью. Архиереи Амвросий Юшкевич и Арсений Мацкевич подали ей просьбу о восстановлении патриаршества. Елизавета отказала. Взгляд на церковь, как на послушное орудие в руках государства остается в силе. В монастыри, как и при Петре I, продолжают посылаться сумасшедшие, малолетние преступники и отставные солдаты. То есть монастыри продолжают оставаться домами сумасшедших, домами инвалидов и колониями для малолетних преступников.
Елизавета мало интересовалась государственными делами. “Когда она, с великим трудом решившись на переворот, получила престол, в ней развилось властолюбие, но не выросло желание трудиться над делами, узнать положение государства и самой деятельно руководить правлением”.
“Елизаветинский Сенат не стремился в управлений государством ни к каким крупным преобразованиям и не задавался никакими широкими проектами, ограничивались частными мерами по различным управления”.
После восшествия на престол Елизаветы, немецкое влияние сменяется французским.
Приобретя французский характер, чужебесие приобрело только больший размах и большую заразительность. Ведь центром европейского атеизма и рационализма была именно Франция, в которой темные силы масонства лихорадочно подготавливали так называемую “Великую” французскую революцию.
“Раз пробужденная любознательность требовала себе удовлетворения быть может даже с большей настойчивостью, чем в наше время, и жадно бросалась на всякую умственную пишу. Бесчисленное множество сочинений разного рода переводилось, печаталось и переписывалось людьми всякого звания. Все, что было тогда сколько-нибудь замечательного в числе произведений современной французской или немецкой литературы можно смело искать в русском переводе. Болотов, переводивший какое-то немецкое произведение в лагере, накануне битвы, и притом без всякой мысли об издании, может служить лучшим образчиком этих любопытных людей прошлого (XVIII) столетия”.
“Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне французской”. По мере расширения знаний в Европе, по мере роста просвещения, культ запада не только не ослабевал, а становился все глубже и влиятельнее”.
В подтверждение правильности высказанного им выше мнения, Зеньковский ссылается на книгу А. Веселовского “Западное влияние в новой русской литературе”, которым с свойственной им поразительной эрудицией, приведены многочисленные примеры духовной зависимости от Европы многих видных деятелей новой русской литературы.
“В царствование Елизаветы воспиталось целое поколение этих поклонников философии, которые выступили на историческое поприще во второй половине XVIII века, известной под именем философского века. Средоточием этих новых людей был тогда, так называемый Молодой двор наследника престола Петра Федоровича”.
Скачали данный реферат: Сильвия, Vasilina, Jakovcov, Anastasij, Sajanskij, Петухов, Мариам.
Последние просмотренные рефераты на тему: сочинение по английскому, реферат на тему экология, творчество реферат, картинки реферат.
1
Исторические данные об утверждении масонства в России
Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона — это время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись разгромом церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко пускает свои хищные щупальца.
В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого Провинциального мастера — Джона Филиппса.
В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого мастера английского масонства — Джемс Кейт.
Вернадский в своей книге “Русское масонство в царствование Екатерины II” сообщает следующее о Джемсе Кейте:
“Кейт, — пишет Вернадский, — был представителем семьи, объединявшей в своей деятельности три страны — Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джемс Кейт бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в котором Кейт принимал участие на стороне претендента — Стюарта), в 1728 г. сделался русским генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он участвовал затем на стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит в битве при Гохкирхене”.
“Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор), был гроссмейстером английского масонства; Джордж Кейт — известный генерал Фридриха II (приговоренный в Англии к смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт (Роберт) был английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758—1762 годах).
В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор, назначает Джемса Кейта великим мастером России. Будучи великим мастером России, Джемс Кейт в то же время был шпионом прусского короля Фридриха Великого.
К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали, среди наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.
“...Есть основание думать, — указывает А. П. Пыпин в своем исследовании “Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.”, что во время Анны и Бирона у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом Кейте есть сведения, что он имел какие-то связи с немецкими ложами еще до своего гросмейстерства в России.
Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В. А. Бильбасова “История Екатерины II”, изданной в 1900 году в Берлине, мы встречаем опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский посланник Кейт вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него, сообщал Фридриху, а Екатерина II, организуя заговор против Петра III, сблизилась с Кейтом настолько, что вскоре же заняла у него деньги. Имя Джемса (Якова) Кейта пользовалось большим уважением у русских масонов. В царствование Елизаветы, русские масоны пели на масонских собраниях следующую песнь в честь Джемса Кейта:
“По нем [по Петре Великом] светом озаренный
Кейт к россиянам прибег;
И усердием воспаленный
Храм премудрости поставил [основал ложу],
Огонь священный здесь воздвиг.
Мысли и сердца исправил
И нас в братство утвердил.
Кейт был образ той денницы,
Светлый коея восход
Светлозарные царицы
Возвещает в мир приход...”
Первые “умонеистовцы” и плоды их “художественного” творчества
Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход развития русской культуры.
Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:
“Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пересекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах”, — пишет Г. К. Лукомский в своей книге “Русская старина”.
В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.
Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.
Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова “слепых ревнителей старины”, писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его стиля.
“С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные”.
А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком:
“Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами”.
Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.
В правление Бирона возникает так называемая “новая” русская литература. Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе “просветительной философии”, целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе своей рационалистические и атеистические, философы “просветители” с позиции “чистого разума” вели атаку на монархию и религию.
Д. Благой, автор “Истории русской литературы XVIII века”, изданной в 1955 году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он восхваляет его за то, что “попав в самый центр католического мира, он вынес оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого рода мракобесию и изуверству вообще... и за то, что “этот богослов и учитель церкви” ценит творческую мощь человеческого ума, “великий свет”, зажженный эпохой Возрождения”. “Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века”.
Уже одно это обстоятельство возведения “православного” архиепископа в ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет нас с подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана Прокоповича, главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и идейных основ самодержавия.
Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.
Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира. И сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим идейным устремлениям.
“Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он учился у Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная философия), Кантемир окончательную шлифовку получает в Париже. В Париже Кантемир сближается с представителями учено-литературного мира, особенно с прославленным масоном Монтескье. Здесь, под влиянием “просветителей”, сложились религиозные, политические и общественные понятия Кантемира. Русская литература, в лице первого ее представителя, начинает свою жизнь всецело под влиянием просветительной литературы Запада, т. е. литературы масонской, направленной против религии и всех божественных установлений. Если Феофан знал прекрасно Бэкона и Декарта, и протестантского писателя Буддея, то Кантемир удостоился чести знать видных масонов, Вольтера и Монтескье, книгу которого “Персидские письма” он перевел на русский язык”.
В сатирах Кантемира мы встречаем, например, такие “перлы”:
“Попы обычайно всю неделю жадно для своей корысти по всем дворам воскресшего из мертвых Христа прославляют”.
Или:
Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;
На попе борода и кудри пылают.
И туша кричит, бежит в ризах из палаты.
Хозяин на мой совет мне, вместо уплаты,
Налоем в спину стрельнул; я с лестницы скатился
Не знаю как только цел внизу очутился.
По поводу постоянных враждебных выпадов Кантемира против духовенства Д. Благой с восторгом отмечает в упоминавшейся нами “Истории русской литературы XVIII века”:
“Таких резких и настойчивых антицерковных выпадов мы не встречаем во всей последующей нашей дореволюционной литературе”.
Антиох Кантемир “просвещает” Россию в духе французских просветителей. Он делает то же грязное дело разрушения православия, что и Феофан Прокопович. Ф. Прокоповича по заказу Петра I, идеологически обосновавшего необходимость уничтожения Московского самодержавия и Патриаршества, Кантемир величает: “дивным первосвященником, которому сила высшей мудрости открыла все свои тайны; пастырем, недремно радующим о своем стаде, часто сеющем семя спасения, растящим его словами примером, защитником церковной славы”.
А этот “дивный первосвященник”, по совету которого Петр I отменил Патриаршество и объявил себя главой православной церкви, в борьбе со сторонниками восстановления Патриаршества
“...Пуская в ход свои излюбленные средства: ложь, обман, подлог и насилие, он клялся в своем православии, отказывался всеми средствами от протестантского направления. Приписывал своим врагам такие мысли и слова, которых у них никогда не было; искажал и неправильно истолковывал отдельные выражения, наконец, прибегал к излюбленному своему приему, возводя против своих противников обвинение в политической неблагонадежности. В своей болезненной подозрительности Феофан не щадил никого. К допросу привлекалась масса лиц разных классов и положений. Самые благонамеренные люди не могли быть уверены, что их не привлекут к ответственности в Тайную Канцелярию”.
Восхваляя Ф. Прокоповича, Кантемир нападает на его противников, сторонников восстановления Патриаршества.
Троицкого инока Варлаама, одного из предполагаемых кандидатов в Патриархи, Кантемир изображает следующим образом:
Варлаам смирен, молчалив, как в палату войдет —
Всем низко поклонится, к всякому подойдет,
В угол свернувшись потом, глаза в землю втупит;
Чуть слыхать, что говорит, чуть, как ходит, ступит.
Безперечь четки в руках, на всякое слово
Страшное имя Христа в устах тех готово.
Молебны петь и свечи класть склонен без меру,
Умильно десятью в час восхваляет веру
И великолепен храм Божий учинили;
Тех, кои церковную славу расширили
Души де их подлинно будут наслаждаться
Вечных благ. Слово к чему можешь догадаться;
—О доходах говорит, церковных склоняет
Кто дал, чем жиреет он, того похваляет,
Другое всяко не столь дело годно Богу,
Тем одним легко сыскать может в рай дорогу
Когда в гостях за столом — и мясо противно
И вина не хочет пить, да то и не дивно:
—Дома съел целый каплун, и на жире и сало
Бутылку венгерского с нуждой запить стало.
Жалко ему в похотях погибшие люди,
Но жадно пялит с под себя глаз на круглые груди,
И жене бы я своей заказал с ним знаться.
Безперечь советует гнева удаляться
И досады забывать; но ищет в прах смерти
Тайно недруга, не дает покой и по смерти.
Кантемир нагло высмеивает вообще всех православных священников и монахов. Все они глупы, невежественны, суеверны, все пьяницы и корыстолюбцы.
Образец правителя для Кантемира — конечно, Петр Первый. В одной из своих виршей Кантемир восхваляет Петра за то, что благодаря
— “Мудрых указов Петровых
Русские люди стали новым народом”.
Петр “корень нашей славы”, ибо в результате его мудрой деятельности “русские люди стали новым народом”.
И утверждая это, Кантемир в то же время самыми мрачными красками изображает современное ему общество.
Кантемир является родоначальником обличительного направления в русской литературе. Он задал тон этому направлению. Вместо того, чтобы разить сатиров отдельные темные стороны русской жизни, отдельных лиц, он, как и пошедшие по его стопам бесчисленные обличители позднейшего времени, высмеивали и хулили все русское.
Идеал Кантемира — Запад, в России все дрянь, всё негодно.
Кантемиру так же, как и современным поклонникам Петра I, не приходит в голову мысль, что до такого падения современное ему общество докатилось именно в результате безумных действий Петра.
Как будто кошмарные условия жизни при преемниках Петра возникли сами собой, без всяких причин.
Литература, возникшая в “русской Европии”, напоминает ту “ассамблейную боярыню”, которую по словам Лескова Петр I на ассамблее с образовательной целью напоил вполпьяна и пустил срамословить.
Уже при Екатерине II поэт Петров назвал русских сатириков “Умонеистовцами”, которые и в стихах и в прозе “мешают желчь и яд”.
Бороться со злом и общественной неправдой можно двумя способами: сатирой и ставя в пример добрых, порядочных людей, привлекая к их образам внимание общества и возвышая их. Русская литература к несчастью со времен Кантемира и Фонвизина пошла исключительно по пути сатиры. И сатиры, все обобщающей, видящей только одно черное в русской жизни. Дело изображалось так, что все попы, все чиновники, все политики сплошные беспросветные мерзавцы. Сатира всегда есть окаррикатуривание, одностороннее изображение жизни. Эти черты приобрела и вся русская классическая литература, свое главное внимание уделившая изображению не порядочных людей, а отрицательных типов.
Это одностороннее изображение народной жизни нанесло огромный вред, внушив многим читателям неверное представление о русской действительности, как о царстве сплошной тьмы и постоянного насилия.
Еврейский вопрос при преемниках Петра I и его решение
Каждому русскому человеку известна роковая роль, которую сыграли русские масоны и евреи в крушении Русского национального государства. Поэтому является необходимым дать краткую справку появления евреев в России и отношения к ним правительства и народа.
Впервые национальные интересы русских и евреев сталкиваются еще в эпоху развития Киевской Руси. В южнорусских степях возникает сильное хазарское государство. Хазарские каганы и господствующий класс Хазарии принимает иудейство. И это вселяет веру в рассеянных по всему свету евреев, что хазарский каганат станет второй Палестиной. Евреи начинают стекаться в Хазарию. Видные евреи находятся в переписке с хазарским каганом Иосифом, как это свидетельствует хранящееся в Британском музее письмо испанского еврея, казначея одного из мавританских халифов в Испании.
Одно время хазары подчиняют себе многие славянские племена, из которых позже сложилась Киевская Русь. Вместе с хазарами к славянам, конечно, проникают из Хазарии и евреи. В Киеве существует уже многочисленная еврейская колония, занимающаяся торговлей и ростовщичеством. Со временем отношения между киевлянами и евреями настолько обостряются, что уже в 12 веке, по смерти князя Святополка, возник в Киеве погром евреев, вызванный привилегированным положением евреев в правлении этого князя.
Знаменитый проповедник Киевской Руси Илларион обличал в своих проповедях поведение живших в Киеве евреев. Недоброжелательное отношение к евреям возникло не только потому, что они занимались ростовщичеством, а и потому, что они в Корсуни и в других городах на побережье Черного моря занимались скупкой плененных кочевниками русских, которых продавали в рабство. Этот факт засвидетельствован, например, в житии Преподобного мученика Евстрата (память его 28 марта).
В житии повествуется, что однажды, половцы напали на Киев, ворвались в Печорский монастырь, сожгли церкви, многих иноков умертвили, а некоторых увели в плен, — в их числе был и Евстратий. Всех пленных христиан, в числе пятидесяти, половцы продали в рабство в город Корсунь одному еврею. Еврей принуждал их отречься от Христа, угрожая иначе уморить их голодом. Ободряемые Евстратием, христиане отказались и один за другим все умерли от голода и жажды. Великий Постник, святой Евстратий пережил всех. Тогда на двенадцатый день евреи схватили его и распяли на кресте.
Острые и напряженные взаимоотношения, возникшие с евреями, вызывают в Киевской Руси желание узнать прошлое евреев. И в Киеве появляется первый в Средневековой Европе перевод одной истории еврейского народа.
Московская Русь сторонилась евреев и в ней евреев почти не было. Неохотно она пускала к себе на время и еврейских купцов, приезжавших из Европы, Крыма и Золотой Орды и Казанского ханства.
Больше всего евреев жило в Новгороде, имевшем обширные торговые связи с Западом. И эта связь с евреями позже дорого обошлась не только Новгороду, но и всей Московской Руси.
При Иване III, создателе Московского национального государства, в Новгороде возникает ересь стригольников или жидовствующих, которая затем получает широкое развитие во всей Московской Руси.
Одно время в Москве жидовствующих было столько, что некоторым современникам Ивана III казалось, что православию на Руси пришел конец.
Ересь жидовствующих продолжалась и при сыне Ивана III, Василии. В книге Г. Федотова “Святой Филипп, митрополит Московский”, мы читаем:
“В сущности, все внутренние события, вся борьба партий и идей, заполняющих собой Васильево княжение, выражалось в борьбе вокруг церковных вопросов. Доживала еще ересь жидовствующих, недобитых казнями и преследованиями времен Ивана III. Это странное движение, отголосок западных реформационных брожений, в обеих своих формах — чистого иудаизма и религиозного рационализма и вольнодумства — заразило, главным образом верхи Московского общества и церкви. Оно имело своих приверженцев при дворе, в семейство великокняжеском (Елена, невестка Ивана III) и даже на митрополичьей кафедре”.
“Когда жидовство, — пишет Г. Федотов — оправившись от гонений, начало снова поднимать голову, известный деятель той эпохи Иосиф Волоколамский писал Василию III:
“...Если ты, Государь, не позаботишься и не подвигнешься, чтобы подавить их темное еретическое учение, то придется погибнуть от него всему православному христианству”.
В Московской Руси хорошо были осведомлены о том, что в Польше евреям сдали на откуп православные церкви, и что они пускают в церковь только тех, кто внес им установленный сбор. Поэтому евреям, несмотря на поступавшие от них просьбы, не разрешали приезжать на жительство в Московскую Русь, а тех, кто уже жил, изгоняли из Москвы.
Царь Алексей, по просьбе жителей Могилева и Вильно, выселил их из этих городов.
Массовое проникновение евреев в Россию началось только при Петре, хотя он и писал бургомистру Амстердама Витсену, ходатайствовавшему о допуске евреев в Россию, что он считает, что им будет невыгодно селиться в России, так как у “русаков они не много выторгуют”, все же предоставил отдельным евреям высшие должности. Еврей Шафиров был вице-канцлером, португальского еврея Дивьера он назначил губернатором Санкт-Петербурга и разрешал евреям селиться в России. В учебнике еврейской истории известного еврейского историка С. М. Дубнова (4-ое издание, Харбин, Часть III, стр. 1.4), мы читаем:
“Только при Петре Великом и его преемниках евреи начали проникать массами в пограничные с Польшей русские владения, особенно в Малороссию. Пока жил Петр, их не трогали”.
Екатерина I указом от 26 апреля 1727 года изгоняет евреев из Украины и других местностей России и запрещает впредь приезжать в Россию.
“Жидов, как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, всех выслать из России за рубеж немедленно и предь их никакими образы в Россию не впускать и того предостерегать во всех местах накрепко, а при отпуске их смотреть накрепко ж, чтобы они из России за рубеж червонных золотых и никаких Российских серебряных монет и ефимков отнюдь не вывозили; а буде у них червонные и ефимки, или какая Российская монета явится, и за оны дать им медными деньгами”.
Поведение еврея Липпмана, сделанного Бироном придворным банкиром, открыто продававшим государственные должности и разорившим многих своими ростовщическими операциями, отозвалось на отношении к другим евреям, пробравшимся при Бироне снова в Россию.
2 декабря 1740 года Императрица Елизавета снова издает указ о том, чтобы все евреи покинули Россию.
“Как это уже неоднократным предков наших указам по всей нашей Империи жидам жить запрещено. Но ныне нам известно учинилось, что оные жиды еще в нашей Империи под разными видами жительство свое продолжают, от чего ни иного какого плода, но токмо нашим верноподданным крайнего вреда, ожидать должно. А понеже наше матернее намерение есть от всех чаемых нашими верноподданными и всей нашей Империи случиться могущих произойти худых последствий крайне охранять и отвращать, того да всемилостивейше повелеваем: из всей нашей Империи, как то великороссийских, так и то малороссийских городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов какого бы кто звания и достоинства ни были, со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для чего не впускать”.
Так же отрицательно к евреям относился и русский народ. Это отрицательное отношение выражено им в сотнях пословиц и поговорок:
Где хата жида, там всей деревне беда;
Жид да беда — родные братья;
Назови жида братом, он в отцы полезет, и т. д.
Политические “успехи” “русской европии” к концу бироновщины
Как отозвалась совершенная Петром сверху революция на состояние монархической власти России, культурном и нравственном положении высших слоев общества, духовенства и простого народа, а также развитии культуры, — мы уже показали. Что касается политической роли России в Европе и на Востоке в этот период, то она сошла на нет. Никогда политический престиж России в Европе и граничащих с нею восточных стран не стоял так низко, как в эту эпоху.
Возьмем учебник Русской Истории академика С. Платонова.
Внешние политические успехи России за указанный период он характеризует так. “Из внешних дел периода временщиков следует отметить, во-первых, что в царствование Императрицы Анны (1732) Персии были возвращены взятые у нее при Петре Великом города на Каспийском море”.
“В результате длительной войны Россия получила значительные пространства Черноморской степи, но не получила морских берегов и права держать флот на Черном море. Азов условлено было срыть...”
“Мало того, заметив слабость и непопулярность немецкого правительства Анны Леопольдовны, французский посланник Шетарди повел интригу в самой России и содействовал всячески падению Императора и воцарению Елизаветы”.
Ключевский пишет: “Немцы, после десятилетнего своего господства при Анне Иоанновне, усевшись около русского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге грызть друг друга...”
“Удачной ночной феерией воцарения Елизаветы разогнан был гвардейскими полками Курляндско-Брауншвейгекий табор, собравшийся на берегу Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром”.
Что можно добавить к этой поразительной характеристике “политических успехов” России при ближайших преемниках Петра.
Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола?
А если это случилось, то можно не боясь ошибки, утверждать что кровавая Петровская революция кончилась ничем. Все реформы производились, по объяснению историков-западников, с целью спасти Россию от участи быть покоренной немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала добычей немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к западу. То есть свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в духовное рабство к Западу.
Даже такой заядлый западник, как Г. Федотов, и тот признается в книге “И есть, и будет”, что:
“Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах Империи”.
В результате совершенной Петром I революции, русское национальное Государство не только не стало более сильным, как это обычно ложно утверждают историки западнического лагеря, а настолько ослабело, что стало игрушкой в руках утвердившихся в России иностранцев и Европейских держав.
Как низко упала политическая роль России к моменту захвата власти дочерью Петра ярко показывает письмо французского агента Лалли кардиналу Флери, в котором он пишет:
“Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным переворотам, что выгоды Франции требуют необходимо иметь лицо, которое бы готово было извлечь из того выгоды для своего государя”.
Человеком, который сумел извлечь выгоду для Франции из наступившего в России хаоса, после совершения Петром I революции, оказался Маркиз Шетарди. Путем сложных интриг он сумел воспользоваться царившей в России сумятицей и с помощью французского золота он организовал заговор в пользу Елизаветы среди Гвардейских полков.
Историк Соловьев утверждает, что после Петра I судьба “России осталась в русских руках”. Это утверждение не отвечает печальной исторической истине. Европа имела в после-петровской России своих представителей, которые хозяйничали в ней как в завоеванной провинции.
Вспомним, например, колоритную фигуру прусского посланника барона А. Мардефельда. Он пробыл в России двадцать два года. Приехал он в Россию еще при Петре I в 1724 году. Сменились Императрицы и Императоры, а Мардефельд не сменялся. Он был послом при Петре I, при Екатерине I, при Петре II, при Анне Иоанновне. При его помощи Анна Леопольдовна стала правительницей, когда ее несчастный сын Иоанн VI стал Русским Императором.
Друзья Мардефельда французский маркиз Шетарди, французский врач Лесток, умный, человек ловкий, но “злого нрава и черного дурного сердца”, с помощью интриг и подкупов возвели на престол и Елизавету. “В течение многих лет”, — характеризует его роль В. Бильбасов, — “Мардефельд был “персона гратиссима” в Петербурге”.
После подрыва Петром I политических и религиозных основ традиционного русского монархического миросозерцания, царская власть повисла в воздухе и стала орудием политической игры европейских послов в России. Как европейские послы низко расценивали тогдашнее положение монархической власти в России, показывает следующий отзыв саксонского дипломата Пецольца о перевороте, совершенном Елизаветой: “при помощи нескольких гренадеров, нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в России можно сделать все, что угодно”.
Таковы были политические результаты совершенной Петром революции. Так выглядело дело с верховной властью в России после того, как он ее по словам его почитателей “из небытия в бытие произвел” и оставил после себя в “зените славы и могущества”.
“Вмешательство представителей иностранных держав и вообще иностранцев в русские дела достигло в это время крайних пределов. В XVIII столетии подобное вмешательство было в порядке вещей и практиковалось во всей Европе; в России же, со смерти Петра I, оно приняло довольно опасные размеры, отчасти благодаря ряду женщин, занимавших престол. Елизавета Петровна, многим обязанная благодаря Шетарди, Лестоку и другим чужеземцам, естественно подчинялась их указаниям. Дерзость чужеземцев дошла в это время до того, что какой-нибудь Брюммер дает слово за Елизавету, что она “к Австрии не приступает, и этому слову верят”.
Захват трона дочерью Петра I
В ночь с 24-го на 25-ое января 1741 г., Цесаревна Елизавета Петровна, забыв присягу, данную малолетнему императору Иоанну VI, арестовала младенца-императора, его мать Правительницу, всю Брауншвейгскую семью и сама взошла на престол. Елизавета Петровна решила, если “Paris vaut la messe”, то за Россию можно, конечно, отречься от клятвенного обещания.
Нарушив присягу, Елизавета Петровна “секретнейшим” указом от 7 декабря 1742 года потребовала такую же присягу от Анны Леопольдовны: “чтоб она в верности присягу учинила и в том за себя и за сына своего, принца Иоанна, и дочь свою, принцессу Екатерину подписалась”.
В результате нелепого закона Петра I о престолонаследии, русский трон сделался игрушкой в руках его преемников и присяга на верность тому, кто занимал русский трон, обесценивалась все более и более с каждым новым дворцовым переворотом. Возникает прискорбное явление, когда пример нарушения присяги на верность носителю государственной власти показывают сами носители верховной власти или претенденты на эту власть и представители высших кругов народа. Частые дворцовые перевороты лишали присягу всякого нравственного значения и заставляли смотреть на нее как на пустую формальность, которую можно нарушить всякий раз, если это сулит в будущем выгоду.
К клятвенному обещанию, к присяге, в после-петровскую эпоху относятся не как к нравственному обязательству, которое ненарушимо и должно быть исполнено любой ценой. Вспомним поступок Василия Шибанова, давшего клятву князю Курбскому, что он доставит письмо Иоанну Грозному, поступок знаменитого дипломата отца Петра I — Ордин-Нащокина, постригшегося в монахи, но не пожелавшего нарушить условия заключенного им с поляками Андрусовского мирного договора, вспомните поступок простого крестьянина допетровской эпохи Ивана Сусанина.
В после-петровскую эпоху такого отношения к выполнению клятвенного обещания и присяги мы почти не видим, особенно в высших слоях общества.
Петровский закон о престолонаследии создает основу для длинной цепи придворных интриг, предательств, дворцовых переворотов и цареубийств.
Елизавета взошла на трон, а свергнутый ею малолетний ребенок император Иоанн VI всю свою жизнь провел в ссылке и в одиночной камере крепости, пока не был убит крепостной стражей во время попытки Мировича освободить его и возвести на трон вместо Екатерины II.
Елизавета Петровна старалась, чтобы не только Петербург, но и вся Россия забыла и об Иоанне, и об его правлении. Особыми указами было приказано уничтожить все медали и монеты с изображением Иоанна VI, сжечь все бумаги подписанные от его имени.
“Елизавета Петровна желала уничтожить всякий след Ивана VI, хотела, чтоб самое имя его было забыто. Императрица хотела невозможного. Революционные меры не проходят бесследно. Вскоре же по воцарении Елизаветы Петровны, недовольные начали вспоминать низверженного Императора, сожалели о нем”.
Спустя год созревает новый заговор. Организаторы его не питают никакого уважения к Елизавете Петровне, как к носительнице царской власти, какое питали люди Московской Руси к царям. Для заговорщиков она не законная царица, а только удачливая захватчица не принадлежавшего ей трона. Вот показательные в этом отношении слова организатора заговора подполковника Лопухина, говорившего участникам заговора:
“Будет через несколько месяцев перемена. Рижский караул, который у Императора Иоанна и у матери его, очень к Императору склонен, а нынешней Государыне с тремястами канальями ее Лейб-гвардии что сделать? Прежний караул был и крепче, да сделали, а теперь перемене легко сделаться”.
В этом заявлении все очень характерно. Важно, чтобы к новому дворцовому перевороту склонялся Рижский караул (т. е. не русский), а как к перевороту отнесся русский народ — неважно. Интересна вера в нравственное право сделать новый переворот. Совершили же переворот с своей “Лейб-компанией” Елизавета, почему не сделать новый новым заговорщикам, ведь “теперь перемене легко сделаться”.
Частые переходы царской власти из рук в руки, необоснованные с традиционной русской монархической точки зрения, оказали свое развращающее действие. Утвердилась вульгарная точка зрения “кто палку взял — тот и капрал!”
Если в заговоре Елизаветы играл роль французский дипломат Шетарди, то в заговоре Лопухина — австрийский посланник маркиз Ботта д’Адорно.
Народные массы, замордованные окружавшими русский престол немцами и русскими “европейцами”, встретили переворот Елизаветы надеждами, что все иностранцы будут изгнаны из России и вернутся старые, допетровские порядки.
А возврата на старый национальный путь — восстановления политических принципов самодержавия, восстановления патриаршества, прекращение “чужебесия”, ждало подавляющее число народа; и духовенство, часть дворянства, оставшаяся верным национальным традициям и купечество и крестьянство.
Английский посланник Фанг доносил, например, своему правительству: “Часть дворян — закоренелые русские: только принуждение и насилие могут воспрепятствовать им возвратиться к старинным обычаям.
...Они вовсе не хотят иметь дело с Европою и ненавидят иноземцев”. (Депеша от 21 июня 1741 г.)
Странно бы было если русские после всего того, что им пришлось перенести от иностранцев при преемниках Петра, обожали бы иностранцев и мечтали бы иметь дело с Европой, которая всегда, в самые тяжелые периоды русской истории, начиная с нашествия татар, всегда пыталась использовать обрушившиеся на русский народ бедствия в своих корыстных целях.
После захвата власти Елизаветой, прусский посланник барон Мардефельд попытался продолжать свое постоянное вмешательство во внутренние и внешние дела России.
“Представитель прусских интересов, — замечает В. Бильбасов, — привыкший в течение двадцати лет видеть русскую политику в руках немцев, Мардефельд не мог допустить, чтобы русский канцлер (речь идет о гр. Бестужеве-Рюмине. — Б. Б.) в равной же степени мог преследовать чисто русские интересы”.
Пытались выполнять роль политкомиссаров и французские резиденты Маркиз Шетарди и Лесток.
Выгоды возведения Елизаветы на престол, Шетарди видел в том, что “можно было быть нравственно убежденным, что перетерпенное ею прежде, также как и любовь ее к своему народу, побудят ее к удалению иноземцев и к излишней доверчивости к русским...” Это он писал в апреле 1741 года, а 16 июня он писал, что “Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержат, вероятно, верх. Быть может — и весьма было бы желательно не обмануться в этом — в царствование Елизаветы, при ее летах, старина настолько успеет укорениться, что Голштинский принц, ее племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенно других началах”.
Будучи, как и все иностранцы, чрезвычайно низкого мнения о русском самодержавии и умственных способностях русского народа, как и все иностранцы Шетарди думал, что разгромленная Петром I Россия не сможет развиваться опираясь на начала своей культуры и неминуемо потеряет побережье Балтийского моря.
При известии об успешности произведенного Елизаветой переворота, французский статс-секретарь Амело писал в Вену, Кастеллани:
“Совершившийся в России переворот знаменует последний предел величия России. Так как новая Императрица намерена не назначать иностранцев на высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо обратится в свое прежнее ничтожество”.
Только после долгой, упорной борьбы канцлеру Бестужеву-Рюмину удалось добиться отозвания барона Мардефельда, Шетарди и Лестока и постепенно добиться такого положения, что иностранные послы признали за русским канцлером право преследовать во внешней и внутренней политике чисто русские интересы.
Смена немецкого чужебесия — чужебесием французским
Елизавета по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в церковь, щедро жертвовала на разоренные ее отцом церкви и монастыри.
Нажим на православную церковь при ней начинает понемногу слабеть. В произнесенной проповеди ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит Кирилл Флоринский, например, так характеризовал наступившее после смерти Петра I “освежение”:
“...Мы отягчены всеми надругательствами, страждуще гонимы, гонимы и мучимы, мучимы и вяжемы, вяжемы и уязвлены, отечества и правоверия лишаемы, дремлюще, благовоннолиственного сего видехом древа. Древо сие человекоядцы, птицы Остерман и Миних со своим стадищем начали было сеющи и терзати: обаче мы дремлюще не видехом, ниже чувствовахом доколе же сие сольное семя нас непригласи спящих; доколе дремлюще? — доколе страдати имате?”
Елизавета приказала вернуть из тюрем и ссылки и других пострадавших духовных лиц. Первую роль в Синоде начинает играть Архиерей Амвросий. Некоторым монастырям возвращаются отобранные у них угодья.
В отношении раскольников Елизавета идет по ошибочному пути своих предшественников... При Елизавете был подтвержден указ Петра I о том, чтобы раскольники ходили в особых платьях, о взимании штрафа за ношение бороды, увеличенном налоге и т. д.
Местные власти, как и раньше сжигают скиты, сопротивляющихся разгрому скитов старообрядцев расстреливают, путем грубых насилий, светские и духовные власти заставляют старообрядцев насильно отказываться от веры предков.
Пошла по ложному пути своего отца Елизавета и в вопросе управления церковью. Архиереи Амвросий Юшкевич и Арсений Мацкевич подали ей просьбу о восстановлении патриаршества. Елизавета отказала. Взгляд на церковь, как на послушное орудие в руках государства остается в силе. В монастыри, как и при Петре I, продолжают посылаться сумасшедшие, малолетние преступники и отставные солдаты. То есть монастыри продолжают оставаться домами сумасшедших, домами инвалидов и колониями для малолетних преступников.
Елизавета мало интересовалась государственными делами. “Когда она, с великим трудом решившись на переворот, получила престол, в ней развилось властолюбие, но не выросло желание трудиться над делами, узнать положение государства и самой деятельно руководить правлением”.
“Елизаветинский Сенат не стремился в управлений государством ни к каким крупным преобразованиям и не задавался никакими широкими проектами, ограничивались частными мерами по различным управления”.
После восшествия на престол Елизаветы, немецкое влияние сменяется французским.
Приобретя французский характер, чужебесие приобрело только больший размах и большую заразительность. Ведь центром европейского атеизма и рационализма была именно Франция, в которой темные силы масонства лихорадочно подготавливали так называемую “Великую” французскую революцию.
“Раз пробужденная любознательность требовала себе удовлетворения быть может даже с большей настойчивостью, чем в наше время, и жадно бросалась на всякую умственную пишу. Бесчисленное множество сочинений разного рода переводилось, печаталось и переписывалось людьми всякого звания. Все, что было тогда сколько-нибудь замечательного в числе произведений современной французской или немецкой литературы можно смело искать в русском переводе. Болотов, переводивший какое-то немецкое произведение в лагере, накануне битвы, и притом без всякой мысли об издании, может служить лучшим образчиком этих любопытных людей прошлого (XVIII) столетия”.
“Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне французской”. По мере расширения знаний в Европе, по мере роста просвещения, культ запада не только не ослабевал, а становился все глубже и влиятельнее”.
В подтверждение правильности высказанного им выше мнения, Зеньковский ссылается на книгу А. Веселовского “Западное влияние в новой русской литературе”, которым с свойственной им поразительной эрудицией, приведены многочисленные примеры духовной зависимости от Европы многих видных деятелей новой русской литературы.
“В царствование Елизаветы воспиталось целое поколение этих поклонников философии, которые выступили на историческое поприще во второй половине XVIII века, известной под именем философского века. Средоточием этих новых людей был тогда, так называемый Молодой двор наследника престола Петра Федоровича”.
Скачали данный реферат: Сильвия, Vasilina, Jakovcov, Anastasij, Sajanskij, Петухов, Мариам.
Последние просмотренные рефераты на тему: сочинение по английскому, реферат на тему экология, творчество реферат, картинки реферат.
Категории:
1
Главная