Церковная десятина

Дубровский И.В.

Церковная десятина в проповеди Цезария Арльского: язык эксплуатации деревни

“Однажды под вечер он велел бросить в монастырском саду железные орудия, кои у нас обычно именуются тяпками. Так и сказал ученикам своим: "Столько-то тяпок бросьте в саду да побыстрее возвращайтесь". Той же ночью, по обычаю поднявшись с братией воздать хвалы Господу, он приказал: "Идите и сварите кашу для работников наших, чтоб к самому утру все было готово". Когда настало утро, велел принести кашу, какую распорядился приготовить, и, войдя с братией в сад, нашел там столько возделывающих его работников, сколько тяпок приказывал бросить. Пришедшие были, понятное дело, воры, однако, переменив намерения, по наитию они схватили тяпки, которые нашли, и с того часа, как пришли, пока не явился к ним божий человек, возделали все пространства того сада, кои пребывали в запустении”1. В отличие от современников этой истории, отношения, подобные описанным, историкам редко рисуются настоящим чудом - обыкновенным чудом социального взаимопонимания, образ которого будоражил воображение писателей меровингского времени. Государственный налог им вовсе не кажется похищающей урожай волшебной бурей и обращение свободных переселенцев в настоящих рабов не мнится следствием употребления некоего колдовского напитка. Между тем пути и масштабы подчинения труда земледельцев материальному благополучию раннесредневековых аристократий - не та проблема, в понимании которой существует полная ясность.

Бедность тех, кому следовало бы быть богатыми, сделалась в историографии рубежа античности и средних веков достаточно распространенной объяснительной моделью. Золотой век, Аркадия - таковы расхожие определения, прилагаемые исследователями к истории деревни в раннее средневековье. Счастье, о котором идет речь, — счастье свободы, для значительной части земледельцев, от той меры эксплуатации, какую обеспечивали ее отлаженные системы в позднюю античность и высокое средневековье. Очевидно, хозяйственный быт мало кому чем-либо обязанных, мало от кого зависимых, мало в ком нуждающихся локальных крестьянских сообществ в сравнительно большей степени подчинен логике самообеспечения. С таким положением вещей резонно сопоставляют относительную материальную бедность обществ раннего средневековья, которая в существе своем есть, конечно же, бедность аристократий - отражает скромные возможности этих последних сосредотачивать в своих руках и употреблять по собственному разумению ощутимую долю общественного продукта. Тем временем цивилизация, как известно, стоит денег.

Справедливы данные суждения или нет, нельзя не констатировать определенный кризис традиционной проблематики раннесредневекового крупного поместья, и новые "иконоборческие теории", постулирующие преемственность последнего с позднеримской системой налогообложения2, по-старому не внимательны к собственному существованию земледельцев. В исследованиях по социальной истории раннего средневековья крестьяне все еще смотрятся статистами. Коль скоро подчинение деревни власти и достатку мира аристократий видится сегодня не столь фатальным и в малой степени опосредованно разрушением крестьянских обществ и экономик, его стоило бы изучать в его же собственной структуре и в функциональном контексте деревенских цивилизаций. Интереса исследователей, по-видимому, заслуживают те реальные смыслы, какие находят крестьянские платежи и повинности в хозяйственном быте, формах общежития, мире представлений раннесредневековых земледельческих обществ.

Вероятно, некоторый шанс для подобного исследования сулит пастырская проповедь Цезария Арльского (470-542), где, помимо прочего, довольно обстоятельно говорится о необходимости уплаты прихожанами церковной десятины. Настолько обстоятельно и аргументирование, что исследователи по традиции усматривают в том некоторое несоответствие известиям о укорененности церковной десятины в современной автору средиземноморской Галлии, в частности, припоминают ясное свидетельство на сей счет наставника Цезария, арльского ритора Юлиана Померия. Спрашивается, зачем же епископ столь красноречив? Противоречие налицо, если думать, что церковная десятина, однажды учрежденная, отлитая в бронзе канонического установления, непреложного и самодостаточного, не нуждается в дальнейшем обосновании. Станем предполагать обратное. Развернутая аргументация в устах Цезария Арльского говорит за то, что согласие паствы на десятину - нечто большее, нежели народный обычай. Оно неразрывно связано, согласуется с целой серией представлений и повседневных практик, в которых десятина находит свое место, свое оправдание и потому, собственно, уплачивается. Церковный налог приемлем для прихожан, поскольку переложен на язык их культуры, представлен в знакомом обличий стереотипов мышления и поведения, в которых отношения между людьми кажутся тем понятными и правомерными.

Проповедник предлагает пастве по доброй воле пожертвовать многим. Здесь уместно вспомнить известные примеры того, сколь активное неприятие временами вызывала позднеримская система государственного фиска и связанные с нею злоупотребления - от описания Лактанцием того, как недоимщиков, дабы неповадно было разрыгрывать из себя нищих, рассаживают на корабли и топят в открытом море, до Фредегара, свидетельствующего, что королева Брунхильда посылала собирать налоги ненавистного ей вельможу в заветной надежде не увидеть его больше живым3. Топографически, хронологически и содержательно нашему сюжету наиболее близки мрачные фантасмагории Сальвиана Марсельского, винившего порядок налогообложения в разрушении локальных обществ и империи в целом. Между тем имперские налоги, так часто изображаемые поистине вопросом жизни и смерти, никогда не превышали десятой части доходов, той же десятины. Выходит, за нее можно убить и быть убитым, и даже от рабов и отпущенников их собственные хозяева, судя по всему, не получают большего4. Стоит заметить, что в Византии раньше стартовавшая проповедь церковной десятины так и не привела к созданию универсального канонического института, подобного западноевропейскому5.

Церковная десятина упоминается в 14 проповедях Цезария Арльского6. Развернуто вопрос представлен в 33-й проповеди. Ее датировка по годам долгого епископата Цезария (503-542 гг.), к сожалению, едва ли может быть уточнена. Если текст написан до 536 г., т.е. до времени перехода Арля под власть королей франков, это означало бы для нас большую "чистоту эксперимента" - за притязаниями иерарха католической церкви, очевидно, не стоит авторитет государей, исповедовавших тогда арианство. Впрочем, о непосредственной поддержке церковной десятины со стороны королевской власти доподлинно известно лишь начиная с VIII в. И это только одна сторона дела. В своей проповеди Цезарий следует протографу, составленному в иные времена — возможно, самим Августином7. Единственное рассуждение, совершенно опущенное Арльским епископом, касается мнения, согласно которому уплата подати кесарю оправдывает неуплату десятины Богу - кесарь-де принимает участие (particeps) в Господе8. Правдоподобными здесь кажутся два толкования. Либо для аудитории протографа имперский налог не лишен сакральных коннотаций и составляет в этом конкуренцию новому, уже чисто церковному сбору, либо речь более предметно заходит о материальном обеспечении культа как прямой обязанности властей. К своему удобству или затруднению, Цезарий, похоже, остается с паствой один на один.

Все хлопотливое красноречие Цезария призвано обосновать два ключевых положения - справедливость и целесообразность уплаты прихожанами церковной десятины, их долг и прямую для себя выгоду. Близится страда, самое время подумать об уплате десятины от всех плодов и доходов Господу нашему, ибо он ее истинный получатель и, честное слово, вправе на нее рассчитывать. Что если скажет Бог: ты, человече, мой, я тебя сотворил, моя земля, какую возделываешь, и семена мои, которые сеешь, мои животные, которых утомляешь работой, и рабы, мои дожди и ливни, веения ветров, солнечное тепло, словом, все жизненные элементы мои собственные, а раз так, неужто ты, прилагающий лишь труд рук своих, сам заслуживаешь хотя бы десятины? Подавая пример милосердия, Бог оставляет нам девять десятых. Как отказать в десятине тому, кому мы обязаны всем? Раз сказано: "Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущие в ней" (Пс. 23:1), люди не иначе как рабы его, а заодно и колоны. Ума не приложу, как же можно не признать собственного поссессора? О, глупость людская, что дурного велит Господь, что не Удостаивается быть услышанным? Бог желает с нами рассчитаться. Ведь он так прямо и говорит: "Не медли приносить мне начатки от гумна твоего и от точила твоего" (Исх. 22:29). Слушай же, нечестивый смертный, и знай, что все твое — богово. Господь не бедствует и не просит себе награды. Воздай ему честь. Воздай ему должное. Не свое отдай - верни чужое.

В сознании людей платеж естественно ассоциируется с состоянием личной и хозяйственной зависимости - это верно, как для античной эпохи, так и для грядущих столетий средневековья. Ход мысли понятен. Спрашивается, сколь весомы в глазах прихожан ссылки Цезария на владельческие права Господа-помещика? Ибо дальнейшее изложение строится вокруг вопроса, какой прок платить десятину и что будет, если этого не делать? Не следует ли видеть в том свидетельство упрямого недоверия земледельцев, которые ясно сознают свою свободу, хозяйственную независимость и готовы разве что на паритетный обмен?

Образ поместного быта в представлении десятины покажется менее уязвимым, если усматривать в раннесредневековой сеньории нечто большее, чем набор правоотношений. В этой связи стоит вспомнить новаторскую работу П. Гири о завещании крупного землевладельца и патриция Прованса Аббона, составленном, правда, двумя столетиями позже, 5 мая 739 г. В своих владениях Аббон располагает, кажется, всеми возможными правами. Он собственник земли, сидящих на ней рабов, патрон еще более многочисленных и полезных в хозяйстве вольноотпущенников. Принуждения, проистекающие из природы земельных держании и личного статуса держателей в соответствии с буквой закона, неоспоримы, но, как выясняется, для получения причитающейся Аббону ренты сами по себе еще недостаточны. Аббоновы вольноотпущенники лояльны и исполнительны постольку, поскольку вместе с расположением патрона рискуют лишиться дарованной им свободы - по закону о "неблагодарных и непокорных" вольноотпущенниках. Высокая оценка свободы и стремление к ней создают более действенную базу сеньориальной эксплуатации, чем несвобода как таковая. Аббон эксплуатирует мечту - чаяния людей не в меньшей мере, чем их экономический и юридический статус. За внешней непреложностью последнего встает всегда актуальная личная связь между хозяином и его работником. И строится она на основе обоюдной заинтересованности сторон9.

Следы исходной поместной огранизации различимы и в текстах Цезария Арльского10. Ее прочитываемый образ угадывается в обосновании им церковной десятины: справедливость и личные отношения, способность взыскать должное и взаимный интерес. Рассуждения пастыря о правах Господа стоит воспринять всерьез. Доказывая то или иное положение, в своих проповедях Цезарий систематически обращается к теме справедливости: "Неужто христианин осмелится мне сказать, что хорошо захватывать чужое?"11. Станем полагать, что традиционная ценность римской цивилизации, ассимилированная христианской этикой iustitia, для прихожан Цезария - не пустой звук, и ссылка на нее функциональна.

Во всяком случае, здесь нет противоречия с изложением выгод, какие сулит пастве исправная уплата церковной десятины. Кому с того польза, что Бог получает десятину? — словно бы вопрошают недоверчивые слушатели, и Цезарий с готовностью отвечает. Не ему, а нам это пойдет на пользу. Нечего и сомневаться, раз он сам пообещал устами пророка:

"Внесите всю десятину в житницы мои, чтобы в доме моем была пища, и тем испытайте меня: не открою ли я вам хляби небесные и не дам ли вам плодов до избытка. Я изолью на вас благословение мое, и ничто не погубит вам плодов земли, и не зачахнет лоза в поле вашем, и блаженными называть будут вас все народы" (Мал. 3:10-12). И еще сказал: "Почти Господа твоего от праведных трудов твоих, зачерпни ему из плодов праведности твоей, и пусть наполнятся житницы твои зерном, и точила твои будут переливаться вином" (Прит. 3:9-10). Понятное дело, десятина более выгодна нам, нежели Господу. Не безвозмездно даем мы то, что скоро получим назад с огромным прибытком. Отказаться от уплаты десятины можно разве что себе в убыток. Стоит только пожадничать, как урожай уменьшится раз в десять, что уже случалось - и не однажды. Без благословенных дождей хлеба погибали от засухи, и виноград бывал либо побит градом, либо сжигали его заморозки. Что же тут выгадывать?! Таков уж справедливый обычай Господа нашего: сам не даешь десятины, десятина от урожая тебе и останется. Сам не заплатишь. Бог взыщет. Неблагодарный и вероломный обманщик, добром верни причитающееся Господу, изливающему дождь.

Не все прихожане имеют плоды земли, какие есть у земледельца. Эти должны платить десятину из тех доходов, с которых живут промыслом божьим - из доходов службы, торговли, ремесла. Платить за то, что удостоились родиться на белый свет. Ибо одно дело - плата за землю, за пользование дождем и солнцем, а другое - сама жизнь, дарованная нам Господом. Если же человек заплатит Богу десятину, с ним не выйдет болезни или какого другого несчастья. Об этом прямо говорится в Писании:  за десятину Бог сулит не только обильный урожай, но и телесное здоровье. Как же можно лишать себя двойного благословения, из скупости себя же обкрадывать?!

Наконец исправный плательщик церковной десятины на престольный или какой иной церковный праздник может попросить у Бога, чего желает по справедливости, и отказа ему не будет.

Бросается в глаза гибкость Цезария в этом вопросе. Во всеоружии библейских цитат, очевидным образом опираясь как раз на те воззрения паствы на божественное провидение, против которых протестовали Августин или Сальвиан Марсельский, он фактически берется утверждать, что попечение Господа о земном благополучии своего народа находит воплощение отнюдь не только в неких непрогнозируемых, с человеческой точки зрения, "знамениях Его любви". Оказывается, волей божьей можно и даже должно манипулировать. Уплата десятины возводится епископом в разряд магии, которая связана с иным пониманием причинности, нежели идея божественного провидения. При этом Цезарий остается бескомпромиссным противником прочих магических обрядов. Он высмеивает деревенщину, которая надеется своими криками помочь смене фаз Луны, ибо всякому благоразумному человеку, по его мнению, должно быть известно, что на то есть природная необходимость и господня воля12, В заключение проповеди, которая как раз посвящена уплате десятины, он по-дружески отговаривает прихожан от магических омовений в источниках, реках и болотах, намекая на то, что единственным реальным последствием этого может стать, помимо гибели души, заболевание малярией13. Однако согласимся: одно дело - в исступлении кричать на Луну или купаться в малярийном болоте и совсем другое - платить церкви десятину.

Сходные доводы о пользе в земной жизни нередко сопровождают упоминания десятины в других памятниках, которые прямо или косвенно отражают проповедническую традицию и практику. Для нас подобные свидетельства дороги тем, что иногда передают ответную реакцию земледельцев, демонстрируют, как именно аргумент действует или - в представлении автора сообщения — может подействовать на аудиторию.

В источниках VI в. мне известны два таких текста. Составленное в 511 г. Эвгиппием житие св. Северина, проповедовавшего в Норике в конце 60 -начале 80-х годов V в., содержит описание следующего эпизода. Пренебрегая увещеваниями святого, жители некоего города не платили десятины. Было голодно, и они с надеждой взирали на созревавший урожай. Нежданно-негаданно хлеба поразила ржа. Тогда горожане пали к ногам Северина, признавая, что наказаны за упрямство. Тот их ободрил такими словами: "Когда б пожертвовали на бедных десятину, не только заработали бы вечную жизнь, но и земные блага могли б иметь в изобилии. Но раз признанием вины сами себя казните, попрошу Господа, чтоб ржа нисколько вам не повредила, если только впредь вера ваша не поколеблется". Это обещание породило в горожанах величайшую готовность платить отныне десятину. По призыву святого они стали поститься, и ливень послушно смыл ржу с хлебов, которые они уже считали потерянными14. Другое агиографическое сочинение конца VI в. "О чудесах святого Мартина" Григория Турского излагает происшествие в Борделе. В окрестности одной деревни как-то раз свирепствовала эпизоотия, косившая лошадей. И была там часовня, посвященная св. Мартину Турскому. Когда и стряслась беда, христиане притекли в часовню, вознося за лошадей обеты, что-де, если избегнут напасти, уплатят за это десятину. И еще говорили: если Мартин им услужит, станут клеймить коней раскаленным ключом от той часовни. Вслед за тем больные лошади чудесным образом излечились и здоровые уже не заболели15.

В свете этих историй действенность увещевания Цезария видится менее гипотетической. Однако как раз они убеждают в том, что умело подобранные доказательства дороги к месту и ко времени, сами по себе еще ничего не гарантируют. Согласие на уплату десятины - согласие конкретных прихожан в конкретной жизненной ситуации и дается конкретному святому или месту, с ним связанному. В этой связи заслуживает упоминания рассказ того же Григория Турского о сооружении в Жеводане церкви на месте языческого капища — случай, замечательный тем, как традици дные подношения полотна, хлеба, сыра, воска, овчины горным и озерным духам плавно перетекают в род оброка, уплачиваемого святому16.

Прагматизму проповеднической традиции Цезарий верен в определеии получателя церковной десятины. Ее удобно представить "налогом в ользу бедных" - Цезарий повторяет слова Августина. Десятина назначеа бедным, и церковь берет на себя труд ее распределения в их среде. Госодь Бог, истинный хозяин всего сущего, передал бедным права на получение причитающихся ему процентов. Отказать бедным в десятине значит стать захватчиком чужой собственности. Значит стать убийцей, ибо все голодные смерти бедняков окажутся на совести окрестных жителей, за это с них взыщется. Десятина - та же милостыня, посредством которой добрые христиане надеются снискать себе прощение и милость Господа. О том, что на десятину рассчитывают и сами клирики, выясняется нe вдруг. Скорее, между прочим.

Знакомство с иными текстами убеждает в том, что возможен и другой взгляд на предназначение церковного налога. Наиболее живо упомянутое свидетельство арльского ритора Юлиана Померия, поносящего современные молодому Цезарию нравы окрестного духовенства: "Доим и стрижем овец Христовых, с радостью принимаем от христиан ежедневные подношения и десятины, а попечение о пастве, нуждающейся в пище и отдохновении, от которой, наоборот, сами желаем кормиться, оставили"17. Видимая разноголосица источников в трактовке получателя церковной десятины некогда подвигла П. Вьяра на создание теории происхождения доктрины данного церковного института из постепенной интеграции двух ее версий - десятины-милостыни из христианской любви к ближнему и десятины ради материального поддержания культа. Олицетворявмые соответственно Августином и Иеронимом, через столетие в среде арльского духовенства два разных понимания предмета якобы находя своих проводников в лице Цезария и Юлиана Померия18. Самое беглое знакомство с источниками убеждает в том, что означенные авторы говорят о десятине, обращаясь к разной аудитории. Пастырям — одно, паств - другое.

Если Цезарий уверяет, что истинные получатели десятины - бедны значит, так надо. Едва ли дело объясняется одними антиклерикальные настроениями верующих. В рассматриваемую эпоху, как и много позднее, существовало мнение, согласно которому материальная помощь бедным вводит человека в особые отношения с Богом и, в частности, тем самым обеспечивает благополучие и достаток. Так, по сообщению Григория Турского, овернскому магнату Экдицию, в голодный год содержавшемуся на свой счет, как рассказывали, свыше 4 тыс. несчастных, был с небес голос, возвестивший: "Экдиций, Экдиций, за это дело у тебя и у семени твоего вовек не будет недостатка в хлебе, раз ты повиновался словам моим и насыщением бедных утолил мой голод"19. Та же мысль — в устах Цезария. Библейскими пророками обещано: кто дает бедным, никогда познает нужды. Убеждая паству в том, что уплата десятины-милостыни гарантирует урожайность, Цезарий Арльский явно не импровизирует. Да и может ли он это себе позволить, если только желает быть услышанным? В сознании аудитории образ получающего пропитание голодного попрошайки прямо сопрягается с образом урожая и божьей милости, Епископ намерен использовать удобный для него ход мысли. И это еще не все. Известно, что практика благотворительности в начальные столетия латинского средневековья тесно связана с античной традицией эвергетизма - дара индивида обществу ради славы и власти. Проповеди Цезария содержат ясные указания на подобную щедрость его прихожан pro laude humana20. В этой связи текст Цезария существенно прояснит другой рассказ Григория Турского, повествующий о том, как через полвека после кончины нашего пастыря авторитет у жителей областей Арля, Жаволя и Лепюи завоевывал некий лжепророк. "Приходившие к нему приносили золото и серебро и одежды, кои он раздавал бедным, чем запросто соблазнял... А соблазнил он великое множество народу и не одну деревенщину, но даже служителей церкви. Последовало за ним народу свыше трех тысяч. Тут он начал раздевать и грабить тех, кто попадался на пути, Награбленное, однако, он дарил неимущим. Епископам и горожанам за то, что гнушались его почитать, грозил смертью"21. Как можно заметить, благочестивый епископ и самозванный Христос придерживаются в целом сходного образа действий. Щедрость к неимущим не только угодна Богу, но равно сулит власть над людьми. Принимая на себя - пусть не на свой счет - обеспечение бедных, церковь замещает в этом местные аристократии22. Вживаясь в чужую роль, в чужой образ, она утверждает собственную власть в деревне.

Какая сила, иначе говоря, какие представления понуждают христиан перепоручать кому-то свои подаяния? Прямого ответа на этот вопрос в проповедях Цезария мы не находим. Многие тексты меровингского времени, включая наш, убеждают в самом факте: верующие дают божьим людям на милостыню для бедных и иногда обнаруживают неподдельную личную заинтересованность в таком посредничестве23. Оставить вопрос открытым кажется соблазнительным ради уяснения общей архитектуры доказательства. Если на минуту вообразить, что в одном-единственном тезисе развернутого обоснования церковной десятины Цезарий не умеет быть убедительным, тогда всему его хитроумному построению - в самом прямом смысле слова - грош цена.

Раз не одно только стремление поправить свое благосостояние исторгает из пастырей потоки красноречия, можно думать, что и прижимистость христиан продиктовна не исключительно скупостью, понятным нежеланием расстаться с нажитым. Казалось бы, к такому как раз выводу подводит нас сам проповедник. С плеч долой тяжкое бремя жадности, вдохновенно взывает он. Жестокая госпожа, она достойна презрения, ибо, ведя служить себе, мешает служить Господу. Ярмо жадности влечет человека прямиком в ад. Но раскрытие темы заставляет задуматься над тем, какие именно образы сознания и жизненные привычки прихожая скрываются за словом "avaritia". Похоже, паства имеет собственный взгляд на предназначение земных богатств, отличный от клерикального.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат развитие, контрольные работы 9 класс.





1  2  3  4 | Следующая страница реферата