Герцен, Чернышевский и крестьянский социализм

| Категория реферата: Рефераты по истории
| Теги реферата: реферат по литературе, скачати реферат на тему
| Добавил(а) на сайт: Шелыгин.

Нельзя не согласиться со словами А. Володина: «Русские мыслители самых разных мировоззрений, но объединенные общим беспокойством о будущем своей страны, проявляют именно в это время предельную активность в осмыслении проблемы «Россия и Запад». Амплитуда решений—громадная. Достаточно только перечислить имена некоторых мыслителей, чтобы понять, насколько разнообразен их ряд: Чаадаев... Гоголь... Белинский... Хомяков...
Достоевский... Салтыков-Щедрин... Тютчев... Чернышевский... Писарев...
Чичерин... В этом ряду Герцен—одна из важнейших фигур»'.

Хорошо известен принцип: идеи мыслителей прошлого надо рассматривать в свете исторических условий их деятельности, искать в этих идеях не то, чего эти мыслители не дали и объективно не могли дать, а то, что было ново и смело для своего времени. Герценовский крестьянский социализм сложился в
50-х годах, когда человек, чьи помыслы были устремлены к России, не мог видеть в жизни этой страны тех общественных сил, которые развились через несколько десятилетий.

Теперь-то нам ясно, что капиталистическое развитие России в тогдашних конкретных условиях было неизбежно, закономерно и прогрессивно. Это был единственно возможный путь к социализму. Но было бы нелепо требовать, чтобы так смотрел на дело Герцен в эпоху, когда еще страшной реальностью было крепостное право, а рабочего класса в сколько-нибудь «европейском» смысле вовсе не существовало. Гуманист и народолюбец, Герцен искал для
России какой-то третий путь, который позволил бы ей освободиться от крепостничества и вместе с тем избежать капитализма и господства буржуазии.

В идейных спорах 40-х годов Герцен выступал как один из вождей западников, которые, в противовес славянофилам, отстаивали прогрессивность вхождения
России в «европейский мир». В 50-е годы Герцен вроде бы меняет фронт: он говорит об особом пути и особом пред- назначении России. Его публицистика как бы перекликается с прославленными строками Тютчева!

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить! У ней особенная стать— В Россию можно только верить.

Но в главном Герцен был далек от тютчевского «поэтического» славянофильства и еще дальше—от воспевания старины и отсталости, чем занимались официальные монархические славянофилы.

Он видел особое призвание России в том, чтобы соединить западные идеи социализма с народными основами русской крестьянской общины и показать миру возможность нового общественного строя без эксплуатации человека человеком.
«Идея социальной революции—идея европейская. Из этого не следует, что именно западные народы более способны ее осуществить» '. Так писал Герцен в
1854 г.

Залогом русской социальной революции он считал крестьянскую общину, отсутствие развитой частной собственности крестьян на землю, традиции коллективизма, взаимопомощи, артельности в русском народе. Эти национальные особенности он видел и в рабочих, ремесленных артелях. Русских рабочих по психологическому складу он считал теми же крестьянами и полагал, что они принципиально отличны от западноевропейских. На стихийный общинный социализм (в других местах он употребляет понятие «коммунизм») возлагал
Герцен свои надежды, противопоставляя его как крепостничеству, так и капитализму.

Община испокон веков существовала в русской деревне, однако до 40-х годов
XIX в. несколько загадочным образом почти не привлекала внимания ученых и писателей. Может быть, потому, что она была чем-то абсолютно органическим, очевидным и потому незаметным.

Своеобразная честь привлечь к общине внимание русских выпала прусскому социологу и этнографу Августу Гакстгаузену, который с благословения и с помощью царского правительства совершил в 1843 г. большое путешествие по
России, итогом которого явился изданный в Германии трехтомный труд
«Исследование внутреннего состояния народной жизни и в особенности сельских учреждений России» (1847—1852 гг.) '. Здесь-то Гакстгаузен и «открыл» общину, объявив ее в высшей степени благотворным учреждением, которое способствует сохранению «добрых» патриархальных отношений между крестьянами, помещиками и правительством. Впрочем, несмотря на сугубый монархизм автора, третий том труда Гакстгаузена, трактующий вопрос об общине, был все же допущен в Россию без права перевода на русский язык.

Книга Гакстгаузена пришлась в России ко времени, чем и объясняется ее необыкновенный общественный резонанс. Реакционные круги, вплоть до правых славянофилов, стремились использовать его «открытие» для увековечения
«патриархальных» крепостнических отношений. Герцен и другие революционные демократы, критикуя монархизм и замаскированное крепостничество автора, хотели видеть, независимо от этого, в русской общине прообраз ячейки социализма. Во второй половине XIX в. сельская община оказалась в центре дискуссий по вопросам общественного развития России.

Общине были присущи элементы демократии, порой защищавшие крестьянскую массу как от произвола помещиков и правительства, так и от нарождавшихся кулаков-мироедов. Но в конкретных условиях предреформенной и пореформенной
России община могла стать и стала преимущественно учреждением, в котором воплотились не социалистические, а феодально-крепостнические отношения.
Прогрессивным во второй половине века могло быть только капиталистическое развитие, а этому-то развитию община мешала, прикрепляя крестьянина к земле, препятствуя переливу рабочей силы в промыслы, увековечивая сословную замкнутость, косность, забитость крестьянских масс.

Герцен не мог не видеть многие проявления тенденций капиталистического развития России. Любопытно. что он иногда называл обуржуазивание дворянства, соединение феодальной эксплуатации крестьян с капиталистической
«распространением начал политической экономии». Для Герцена политическая экономия его времени ассоциировалась с именами Мальтуса и Сэя и представлялась антигуманной наукой об обогащении немногих за счет многих, о способах эксплуатации труда капиталом.

Внедрение «принципов политической экономии» в России он считал гибельным для народа и надеялся, что ему будет противостоять община, поскольку «ее экономический принцип—полная противоположность... положению Мальтюса ': она предоставляет каждому без исключения место за своим столом»2.
Жестокому, антигуманному капитализму Герцен стремился противопоставить патриархальную гуманность русского сельского «мира», где все бедны, но с голоду человек не умрет, если у соседей есть чем поделиться с ним.

Герцен бесчисленное число раз объяснял, что он понимает под русским социализмом. В одном из самых ярких мест он говорит; «Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управлення,— и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука»3. В этой статье Герцен в нескольких ярких фразах показывает пути зарождения и формирования социалистических идей в России и место в этом процессе Чернышевского, который тогда был уже в Сибири, па каторге.

Из цитаты видно, что Герцен считал важнейшим «социалистическим» элементом общины отсутствие безусловной частной собственности на землю
(постоянный передел земли в общине по размерам семьи). К сельской общине он присоединяет и промысловую артель. Наконец, он указывает, что принципы социализма подтверждаются наукой, но конечно же не буржуазной политической экономией его времени. Какую именно науку имел здесь в виду Герцен, мы не знаем. Теория, которая действительно стремилась соединить науку с социализмом, уже существовала, но Герцен не мог принять ее основных положений.

Н. Г. Чернышевский

Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889) был сыном священника в
Саратове. Отец предназначал его к духовной карьере, но, видя исключительные способности своего сына, дал ему домашнее (очень тщательное) воспитание, и только когда ему исполнилось 16 лет, отдал его прямо в старший класс духовной семинарии. Чернышевский поражал и учителей, и товарищей огромными знаниями—он знал очень хорошо все новые языки, а также латинский, греческий и еврейский. Начитанность его была совершенно исключительной и резко выделяла его из среды товарищей. По окончании семинарии, Чернышевский не поступил в Духовную Академию,—он, с согласия родителей, пошел в
Петербургский Университет (18-ти лет) на историко-филологический факультет, каковой и кончил через четыре года. Уже в студенческие годы оформились философские и ' социально-политические убеждения Чернышевского; особо надо отметить его вхождение в кружок Иринарха Введенского (1815—1855). которого тогда называли «родоначальником нигилизма»21. В кружке Введенского говорили преимущественно на социально-политические, иногда и философские темы,—и у
Чернышевского уже в это время ясно определились его симпатии к социализму.
Чернышевский следил очень внимательно—преимущественно за французской социалистической мыслью3)- Уже в 1848-ом году он пишет в своем дневнике, что он стал «решительно партизаном социалистов и коммунистов». В 1849-ом году Чернышевский записывает в Дневнике: «Мне кажется, что я почти решительно принадлежу Гегелю..., я предчувствую, что увлекусь Гегелем»,—но очень скоро он записывает там же: «Гегель—раб настоящего положения вещей, настоящего устройства общества... Его философия—философия, удаленная от буйных преобразований, от мечтательных дум об утопиях». Революционное настроение Чернышевского, разраставшееся от изучения социалистических утопий, отбрасывало его от Гегеля. Но в том же 1849-ом году Чернышевский прочитал «Сущность христианства» Фейербаха; книга не поколебала пока религиозных взглядов Чернышевского (о его религиозных взглядах см. дальше), но он продолжал изучать Фейербаха и скоро стал горячим и убежденным поклонником его антропологизма и материалистических его тенденций5).

Окончив университет, Чернышевский становится учителем гимназии в родном городе Саратове; в должности этой он пробыл несколько более двух лет, женился в это время и переехал затем в Петербург, где целиком уходит в журнальную, а отчасти и научно-философскую работу. Чернышевский выдержал магистерский экзамен (по кафедре русской литературы) и приступил к писанию магистерской диссертации на тему об «эстетических отношениях к действительности». Диспут состоялся в университете при большом стечении публики, зашита была признана удовлетворительной, но, по доносу проф. И. Давыдова
(того самого былого шеллингианца, о котором мы упоминали в главе 1-ой), министр не утвердил Чернышевского в звании магистра. Теперь выяснено, что через три года новый министр все же утвердил Чернышевского в звании магистра, но до последнего времени это оставалось неизвестным даже близким родным, — к этому времени журналистская деятельность настолько поглощала все внимание Чернышевского, что он даже родных не осведомил об утверждении его магистром.

С 1853-го года Чернышевский стал сотрудничать в двух крупных журналах того времени—«Современнике» и «Отечественных Записках», но через некоторое время сосредоточился целиком в «Современнике»; его статьи за восемь лет заполнили впоследствии 11 томов его сочинений. Чернышевский очень быстро стал вождем радикальных и социалистических слоев русского общества. К этому времени относятся его знаменитые критические очерки, вышедшие потом под общим названием:

«Очерки гоголевского периода русской литературы» (впервые изданные, как отдельная книга, уже после смерти Чернышевского, в 1892-ом году). К этому же времени относится большая философская статья Чернышевского:
«Антропологический принцип в философии»), написанная по поводу философских очерков П. Л. Лаврова (см. о нем следующую главу) , а также ответ
Чернышевского на критику известного уже нам П. Д. Юркевича. Много писал
Чернышевский по социальным и экономическим вопросам. В 1862-ом году
Чернышевский был арестован (поводом для ареста послужила найденная при аресте некоего Ветошникова заметка Герцена:
«мы готовы здесь или в Женеве издавать «Современник» с Чернышевским», —
(«Современник» был в это время закрыт на восемь лет); развитие революционного движения в России становилось все более значительным, а
Чернышевского все считали его вождем и вдохновителем. Чернышевского судили
— более всего за сочинения его (пропущенные в свое время цензурой). Суд признал Чернышевского невиновным в сношениях с Герценом, но признал его виновным в составлении прокламации к крестьянам, и присудил его к каторжным работам. Приговор суда произвел самое тяжелое впечатление даже в консервативных кругах, — не говоря уже о радикальной молодежи.
Чернышевский был сослан в Сибирь, в Якутскую область, откуда несколько раз, но всегда неудачно, хотели устроить его побег, — чем только ухудшали его положение. Наконец, в 1883-ем году ему было разрешено вернуться в
Европейскую Россию,—ему было назначено жить в Астрахани; через шесть лет ему было разрешено переехать в родной город Саратов, но силы Чернышевского уже были на исходе. В октябре 1889-го года он скончался в Саратове.

Вопрос о том, под какими влияниями сложились философские взгляды
Чернышевского, остается пока недостаточно; ясным. Обычно основным считается влияние Фейербаха, и для этого утверждения дает достаточно материала сам Чернышевский—особенно в письмах и статьях, относящихся ко времени ссылки и ко времени возвращения из ссылки. В письмах к сыновьям от
1887-го года он писал: «если вы хотите иметь понятие о том, что такое, по моему мнению, человеческая природа, узнайте это от единственного мыслителя нашего столетия, у которого были совершенно верные, по моему мнению, понятия о вещах.
Из приведенных слов можно, однако, сделать то заключение, что Чернышевский очень высоко чтил Фейербаха, но не больше. Мы увидим дальше, что в одном из основных начал его философии (в защите материализма) Чернышевский, по справедливому замечанию Массарика), является представителем вульгарного материализма, — в то время, как материализм у Фейербаха—лишь предельный пункт его антропологизма "

Не менее спорным является вопрос о корнях позитивизма у Чернышевского.
Массарнк15' заявляет, что Чернышевский был позитивистом «в духе Конта».
Сам Чернышевский в одной из ранних (политических) статей16) писал о Конте, что «основатель положительной философии—единственной философской системы, верной научному духу. — один из гениальнейших людей нашего времени».
Правда, несколько раньше (в 1848-ом году) Чернышевский в своем Дневнике решительно высказался против учения Конта о трех периодах в развитии мысли, но эта запись относилась лишь к 1-му тому «Положительной философии»
Конта, — после чего Чернышевский читал другие тома. Все-таки приведенная выше цитата—очень красноречива. Но вот, в одном письме к сыновьям17) от
1876-го года, Чернышевский пишет:
«есть другая школа, в которой гадкого нет почти ничего, но которая очень смешна для меня. Это—огюстоконтизм. Югюст Конт, вообразивший себя гением..., прибавил от себя формулу о трех состояниях мысли,—формулу совершенно вздорную». Эти слова не позволяют думать, что Чернышевский когда-нибудь увлекался Контом,—между тем, его позитивизм — беря его в существе — стоит вне сомнения.
Надо признать, что источники взглядов Чернышевского лежали в общей научно- философской литературе его времени,—и прежде всего, в том культе научности
(«сциентизме»), который вообще характерен для XIX века. Чернышевский (как отчасти и Герцен) стоял под влиянием французской духовной жизни,—отсюда шли те социалистические - веяния, которые захватывали ум и сердце
Чернышевского целиком. Конечно, социально-экономические идеи Чернышевского имели ясно выраженный этический корень18); примат этики над «чистой» научностью чрезвычайно существенно определял духовную установку
Чернышевского. Это была настоящая вера в науку, в ее неограниченные возможности, ее познавательную мощь; это поддерживалось и тем реализмом, который вообще очень ярко стал проявляться в русской литературе с середины
40-ых годов,— в противовес «романтизму» «отцов» 19). Под знаком «реализма» шло вообще развитие русского радикализма, который с наивным обожанием тяготел к естествознанию, как залогу истины и реализма,—во всяком случае, в 50-ые и 60-ые годы. Но было бы неверно думать, что романтизм совершенно выветрился у этого поколения, — под покровом реализма сохранилась настоящая и подлинная романтическая основа. Оттого и «сциентизм» у наших радикалов был наивной верой в «мощь» науки... Но в последней своей основе этот неугасший романтизм проявил себя в той «секулярной религиозности»» которая расцветала под покровом реализма и даже материализма. Справедливо заметил Котляревский, что «культ Фейербаха был для Чернышевского и его единомышленников поэтическим культом с оттенком религиозности».
Справедливо и другое замечание Котляревского7 что «книга Фейербаха («О сущности христианства») была одной из канонических книг возникшей в начале
Х1Х-го века особой «религии человечества»20). И у Чернышевского, например, мы находим все возрастающий культ человека и человечества.
Религиозная сфера у Чернышевского никогда не знала очень интенсивной жизни,—но, собственно, никогда и не замирала21). Действительно, при развитии у Чернышевского его позитивистических и материалистических воззрений, он не только очень долго соблюдает церковные требования, но даже долго сохраняет религиозные убеждения. «Что если мы должны ждать новой религии?—писал он в Дневнике (в 1848-ом году).—У меня волнуется при этом сердце и дрожит душа,—я хотел бы сохранения прежнего... Я не верю, чтобы было новое, — и жаль, очень жаль мне было бы расстаться с Иисусом
Христом, который так благ, так мил своей личностью, благой и любящей человечество». Когда Чернышевский очень сознательно стал развивать материалистические взгляды, он, конечно, стал отходить от религиозных идей, но не остался без предмета религиозного поклонения, — это был религиозный имманентизм, вера в «святыню жизни», в «естество», страстная преданность утопической мечте о водворении правды на земле. В этом отношении очень любопытно стихотворение Некрасова, посвященное
Чернышевскому, под названием «Пророк». Последние стихи читаются так:

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.