Славянский царь (Леонтьев, Тихомиров и социализм)

Репников А.В.

Ломка традиционных отношений породила смешение различных мировоззренческих традиций. И над всем этим смешением незримо присутствовала тень социализма, буквально "витавшая" над российской модернизацией. Как это ни парадоксально, но именно консерваторы смогли одними из первых увидеть за "призраком коммунизма" завтрашний день российской истории.

Шок части отечественной интеллигенции от революционных событий октября 1917 года был настолько велик, что некоторые ее представители выступили с критикой, обращенной не только против большевиков, но и против самого русского народа. В соответствии с этой точкой зрения, во всем происшедшем был виноват "темный" русский народ. Такой взгляд во многом отражал мнение тех представителей интеллигенции, которые видели в произошедших событиях "гибель русской земли". В период крушения традиционных отношений только немногие мыслители прогнозировали скорое подавление вышедшей из берегов революционной стихии ею же порожденным цезаризмом. Еще меньше их вспомнило тогда прогнозы относительно будущего России, сделанные отечественными консерваторами задолго до крушения самодержавия.

Оказавшись в эмиграции, представители различных мировоззренческих направлений принялись заново перечитывать наследие русской консервативной мысли. Н.А. Бердяев, П.Б. Струве, С.Л. Франк, В.В. Зеньковский обратились к наследию русского философа Леонтьева, что представляется вполне закономерным. Теперь его предсказания, которым при жизни мыслителя никто не верил, наполнялись новым, часто зловещим смыслом. Н.А. Бердяев писал о Леонтьеве как о человеке, который "провидит не только всемирную революцию, но и всеобщую войну. Он предсказывает появление фашизма. Он жил уже предчувствием катастрофического темпа истории". П.Б. Струве считал, что идеи Леонтьева нельзя напрямую замыкать на конкретные политические события, поскольку они должны рассматриваться в метафизически-мистическом ключе: "Успехи "демократии" не опровергают философских идей Леонтьева, и успехи "фашизма" их не подтверждают". С.Л. Франк увидел в К.Н. Леонтьеве человека, сумевшего "с гениальным прозрением, которое теперь кажется почти жутким", предсказать "предстоящую коммунистическую революцию в России".

Впоследствии появились публикации, авторы которых попытались соединить идеи Леонтьева с идеологическими постулатами фашизма. Так, в 1932 г. поэт-эмигрант Г.В. Иванов утверждал: "Совпадение политических теорий Леонтьева с "практикой" современности прямо поразительно. Не знаешь иногда, кто это говорит — Леонтьев, или гитлеровский оратор, или русский младоросс". Ему вторил советский историк Н.Л. Мещеряков, писавший в 1935 г.: "К. Леонтьев был полон страха и ненависти по отношению ко всякому прогрессу… Но этот же страх и эта ненависть проникают всю философию Шпенглера, Кайзерлинга, Пауля Эрнста и других "философов" и "социологов" современного фашизма… Страх перед неуклонно надвигающейся революцией диктовал К. Леонтьеву и диктует теперь фашистам одинаковые или очень сходные мысли и настроения". Впоследствии исследователи находили аналогии во взглядах Леонтьева и Муссолини на возможность осуществления "антимарксистского национального социализма".

К консервативному наследию, правда, совсем в иных целях, обращались и идеологи сменовеховства Н.В. Устрялов и Ю.В. Ключников. Первый находился под сильным влиянием идей Н.Я. Данилевского о цикличности развития, был близок в своих взглядах К.Н. Леонтьеву. Устрялов с одобрением писал: "Из всех политических групп, выдвинутых революцией, лишь большевизм, при всех пороках своего тяжелого и мрачного быта, смог стать действительным русским правительством, лишь он один, по слову Леонтьева, "подморозил" загнивавшие воды революционного разлива...".

Определенную преемственность консервативно-государственной идеологии отмечал В.В. Зеньковский, объединявший Н.Я. Данилевского, Леонтьева и евразийцев. Зеньковский считал, что в их творчестве превалировал политический, а не религиозно-философский мотив. "В евразийстве прежде всего оживают и развиваются Леонтьевские построения об особом пути России — не Данилевский с его верностью "племенному" (славянскому) типу, а именно Леонтьев с его скептическим отношением к славянству ближе всего к евразийству". Что же касается антизападничества с "советофильским" уклоном, то здесь Зеньковский не видел идеологической подоплеки, считая это исключительно пропагандистским и политическим явлением. В то же время он отмечал, что призыв повернуться от Запада к Востоку "мы найдем... и у К.Н. Леонтьева, но у евразийцев этот поворот к Востоку сблизил их неожиданно с той позицией, которую заняла Советская Россия...".

С точки зрения автора фундаментальной биографии К.Н. Леонтьева Ю.П. Иваска, тот "скорее всего… мог бы защищать теорию и практику корпоративного государства в Португалии и в Испании, но и то без увлечения…".

В советской историографии отношение консерваторов к социализму в течение десятилетий рассматривалось через заданную политическую призму, что не допускало никаких полутонов в толковании этой проблемы. Определенный перелом наметился после выхода на Западе ряда исследований, в которых утверждалось наличие единых антизападнических тенденций, объединяющих и самодержавную, и Советскую Россию. Своеобразным символом этой традиции в глазах зарубежных исследователей стал Н.Я. Данилевский. Одним из первых указал на типологическую близость концептуальных построений Н.Я. Данилевского и марксистской идеологии американский исследователь Г. Кон. Для него критика Запада Н.Я. Данилевским и И.В. Сталиным была идентичной. Правда, по Данилевскому, Запад должен был потерпеть поражение в столкновении со славянской идеей, а по Сталину, — в столкновении с социалистической идеей. "Данилевский был глубоко убежден, как и Сталин семьюдесятью пятью годами позже, что русский народ преследует идеалы, противоположные воинственному и плутократическому духу Запада. Данилевский и Сталин были едины в одном фундаментальном убеждении: они рассматривали Россию как олицетворение демократии и социальной справедливости".

Еще дальше пошел американский исследователь Р. Мак-Мастер, считавший, что Данилевский был основателем тоталитарной философии, а "его доктрина была опасной и вредной, типологически схожей с идеями предшественников Сталина и Гитлера". В главе с характерным названием "Тоталитаризм" Мак-Мастер проводит сравнение между теорией Н.Я. Данилевского, идеями К. Маркса, В.И. Ленина и отчасти И.В. Сталина. С точки зрения автора, существует много общего между взглядами Н.Я. Данилевского и К. Маркса, поскольку, и тому, и другому якобы была свойственна ставка на насилие. Мак-Мастер считает, что, "подобно Марксу и особенно его большевистским последователям, Данилевский нуждался в изначальной жестокости и насильственности процессов в мире". Отвергая наличие во взглядах Данилевского религиозной константы, он пишет: "Герцен, Достоевский, Данилевский и Ленин — все приверженцы определенного рода материализма. Они все верили в близкую связь между природой и историей, действием и мыслью...". По мнению Мак-Мастера, и самодержавная, и Советская Россия враждебны по отношению к Западу, и типологическая близость "тоталитарной" идеологии Данилевского, Ленина и Сталина только подтверждает это. Выход на Западе ряда монографических исследований, посвященных русскому консерватизму, потребовал адекватного ответа от советских исследователей.

С конца 60-х годов в отечественной историографии возрождается интерес к разработке тематики русского консерватизма. При этом нельзя было обойти и отношение консерваторов к социализму. Так, например, по поводу взглядов К.Н. Леонтьева говорилось, что он "ясно ощутил революционную грозу более чем на четверть века раньше ее приближения и в страхе неистовствовал, рыдая загодя о потерянном рае монархии, дворянства и церкви".

Своеобразной квинтэссенцией западного взгляда на соединение консервативных и социалистических идей в истории России, стала вышедшая в 1980 г. в Париже книга М. Агурского "Идеология национал-большевизма". Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев были представлены здесь в роли своеобразных предтеч новой национал-большевистской доктрины, отличной и от консерватизма, и от социализма.

В начале 90-х годов в связи с разрушением идеологических стереотипов началось активное переиздание работ отечественных традиционалистов, что привело к новому рассмотрению темы "консерватизм–социализм". Имя Н.Я. Данилевского стало упоминаться на страницах газеты "День" в связи с внешнеполитическими действиями И.В. Сталина в послевоенный период. К.Н. Леонтьев попеременно объявлялся то критиком социализма, то "национал-большевиком". Л.А. Тихомиров же стал рассматриваться в некоторых публикациях как идеолог корпоративизма на русской почве. При этом редкая публицистическая, да порой и научная, работа обходилась без упоминания о пророческих предсказаниях консерваторов и их гениальном предвидении.

Подобное "хождение по кругу", когда одни ярлыки просто меняются на другие, оставляет в стороне весьма важный вопрос. Верили ли сами консерваторы в возможность нравственной победы над социализмом? Речь идет именно о нравственной победе, поскольку насильственное подавление революционной оппозиции не рассматривалось ими как нечто способное полностью пресечь проникновение в Россию антимонархических концепций. Возникает вопрос об изначальной обреченности русской консервативной идеологии в связи с неверием и скептицизмом, присущими ее творцам, если это неверие действительно имело место.

Отношение славянофилов к революции было весьма обстоятельно рассмотрено в монографии Е.А. Дудзинской и ряде других работ. Наиболее типичными в данном контексте являются слова из записки, представленной в 1855 г. Александру II. К. Аксаков писал: "Кто слышал, чтобы простой народ в России бунтовал или замышлял против Царя? Нет, конечно: ибо этого не было и не бывает". Народ, по мнению славянофилов, любит царя, покорен его воле, всегда будет опорой самодержавия и, уж конечно, не поддержит никакую революцию. С другой стороны, славянофилы предупреждали, что игнорирование правительством требований общественности может привести к взрыву недовольства. Именно атмосфера застоя, коррупции и мнимого патриотизма могла, по мнению А.И. Кошелева, стать питательной средой для революционных идей. Славянофилы продолжали утверждать, что в России отсутствует сила, которая могла бы стать опорой для массового революционного движения, и сами революционеры чужды народу, который их не понимает и никогда не примет.

В аналогичном духе высказывался и Н.Я. Данилевский. Имевшие место народные выступления под руководством Степана Разина и Емельяна Пугачева он относил к случайным эксцессам. По его мнению, они происходили из-за того, что народ принимал самозванцев за "истинных" и "обиженных" правителей. Полагая, что после наведения порядка в вопросах престолонаследия и освобождения крестьян "иссякли все причины, волновавшие в прежнее время народ", Данилевский писал: "Всякая, не скажу революция, но даже простой бунт, превосходящий размер прискорбного недоразумения, — сделался невозможным в России, пока не изменится нравственный характер русского народа, его мировоззрение и весь склад его мысли...". Считая, что подобные изменения — дело столетий, Данилевский не опасался революции, относя распространение радикальных учений в России за счет "европейничанья" интеллигенции. Парадоксально, но именно Данилевский, отрицавший возможность революционных катаклизмов в России, был зачислен на Западе в "тоталитарные мыслители" и поставлен в один ряд с К. Марксом, В.И. Лениным и И.В. Сталиным.

Итак, точка зрения традиционалистов-"оптимистов" на перспективы социалистической идеи в России ясна. Революция России не грозит, во всяком случае, в обозримом будущем. Теперь рассмотрим точку зрения традиционалистов-"пессимистов", наиболее яркой фигурой среди которых был К.П. Победоносцев.

Считая "простой" и "темный" народ опорой существующего миропорядка, Победоносцев видел источник смуты в интеллигенции и бюрократии, склонных конструировать модели развития России на основе западных образцов. 14 декабря 1879 г. он писал наследнику: "Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уж революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть вскоре и водворить порядок в земле; последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянною ложью, которой русская душа не принимает". В период царствования Александра III Победоносцев взвалил на себя непосильное бремя власти. Его письма, обращенные к самодержцу, и особенно доверительные письма к друзьям полны постоянных сетований на усталость, безысходность, какую-то тягостность его бытия. Этот человек, обладавший скептическим умом, стремился все регламентировать, за всем уследить, все "пропустить" через себя, взяв под личный контроль решение множества вопросов государственного управления. Но все его действия оказывались малоэффективными. Осознавая это, Победоносцев пессимистично утверждал, что "никакая страна в мире не в состоянии была избежать коренного переворота, что, вероятно, и нас ожидает подобная же участь и что революционный ураган очистит атмосферу". В этом же ключе следует рассматривать определение России как "ледяной пустыни", по которой бродит "лихой человек". Это определение, данное в беседе с Д.С. Мережковским, отразило в себе весь строй мыслей К.П. Победоносцева. Если уж революции суждено быть, то ее ничем не остановишь и "лихой человек" рано или поздно восторжествует на просторах России.

Наибольший интерес в контексте рассматриваемой проблемы представляют взгляды К.Н. Леонтьева и Л.А. Тихомирова. Их оценка социалистической перспективы в России отличается и от позиции "оптимистов", и от позиции "пессимистов". В их взглядах, особенно во взглядах К.Н. Леонтьева, причудливо соединилась мечта о великой миссии России и ощущение неотвратимости революционного крушения самодержавного строя. Это хорошо заметно в личных записях и письмах, где отчаяние соседствует с надеждой, а жестокие оценки русского народа — с верой в его особое призвание. Именно Леонтьеву было суждено высказать мысль о приходе "социалистического самодержца". При жизни мыслителя эта мысль осталась непонятой, зато после 1917 года ей стали придавать значение сбывшегося пророчества. В последнее десятилетие исследователи неоднократно сравнивали Леонтьевские прогнозы о союзе социализма и самодержавия с последними годами правления И.В. Сталина.

Попытаемся разобраться, что прогнозировали Леонтьев и Тихомиров.

История взаимоотношений Л.А. Тихомирова и Леонтьева еще недостаточно хорошо изучена в нашей историографии. Особый интерес в связи с этим вызывает переписка Л.А. Тихомирова и Леонтьева. Письма Тихомирова к Леонтьеву в настоящее время хранятся в РГАЛИ в личном фонде последнего. Ответы Леонтьева на письма Тихомирова, к сожалению, на сегодняшний день не обнаружены. Сам Тихомиров утверждал, что у него сохранилось всего 6–7 писем Леонтьева, при этом два или три письма он, по его словам, отдал священнику Иосифу Фуделю или публицисту А.А. Александрову. Отдельные фрагменты из писем Леонтьева вошли в воспоминания Тихомирова "Тени прошлого. К.Н. Леонтьев", которые неоднократно публиковались в последние годы. Особенно интересно, что именно в этой переписке была затронута проблема реального воплощения в жизнь социалистической идеологии в России. Заслуживают внимания и письма Л.А. Тихомирова к писательнице славянофильской ориентации О.А. Новиковой (письма за 1888–1904 гг. хранятся в ее личном фонде РГАЛИ). Для данной работы наибольший интерес представляют письма 1890–1891 гг., в которых упомянут К.Н. Леонтьев.

К моменту личного знакомства Тихомирова и Леонтьева оба мыслителя уже успели познакомиться заочно, прочитав и оценив работы друг друга. 27 октября 1889 г. Тихомиров писал О.А. Новиковой: "Читаю... Леонтьева. Это очень оригинальная голова...". Фигура одного из крупнейших представителей российского консерватизма импонировала вчерашнему революционеру, чувствовавшему себя неофитом в монархическом лагере. С другой стороны, Леонтьев отнесся с большим вниманием к брошюрам Тихомирова с критикой либеральных и социалистических доктрин. 12 сентября 1890 г., рассказывая о своем пребывании в Москве, Тихомиров писал: "Из знакомых — единственный новый и очень интересный К.Н. Леонтьев". Спустя два дня он продолжил эту тему: "В Москве я еще совсем чужой. Кроме легких редакционных знакомств, познакомился только с Леонтьевым (Конст. Ник.). Человек очень любопытный, но в Москве он ненадолго, а живет собственно в Оптиной Пустыни". 24 сентября Тихомиров вновь упоминает о Леонтьеве : "Меня с ним познакомил В.А. Грингмут, по желанию самого Леонтьева; я у него был два раза". Знакомство состоялось в Москве. Вскоре К.Н. Леонтьев писал О.А. Новиковой о Тихомирове : "Он сам желал со мной познакомиться и провел у меня в гостинице "Виктория" два–три вечера в долгих и задушевных беседах".

Беседы продолжались во время последующих приездов Константина Николаевича в Москву и поездки Тихомирова в Сергиев Посад, где жил Леонтьев. Именно в этот период сложилось определенное преклонение Тихомирова перед Леонтьевым. Он, безусловно, отдавал должное Леонтьеву — мыслителю, хотя и понимал, что тот весьма ограничен в своих возможностях. 31 октября 1889 г. он записал в дневнике: "Взять хоть Леонтьева, что он? Нуль по влиянию, по последствиям. А ведь я ему в подметки не гожусь по таланту и силам". К тому же Тихомиров видел, как с каждым днем ухудшалось здоровье Константина Николаевича.10 сентября 1891 г. он отмечал в письме Новиковой: "На Леонтьева я также не могу рассчитывать, это человек совершенно больной (физически), и уже не может быть деятельным".

Леонтьев оказал значительное влияние на духовное развитие Тихомирова. Сильное впечатление на Льва Александровича произвела, в частности, книга Леонтьева "Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни", по поводу которой он писал автору 21 ноября 1890 г.: "Отца Климента" я уже прочел. Это прекрасная книга... Вы объясняете, как никто, православие и монашество. Говорю "как никто", понятно, — из светских писателей. В отношении понимания православия я Вам вообще чрезвычайно много обязан (выделено мной. — А.Р.). Теперь я читаю Василия Великого о подвижничестве. Но даже и теперь, — когда я все-таки кое-что уже знаю, — все же трудно читать. У Вас же все приспособление именно к русскому интеллигентному уму. Жаль в высшей степени, что Вас мало читают именно те, среди которых Ваша проповедь православия была бы особенно полезна и, м[ожет] б[ыть], — не удивляйтесь странности предположения, — нашла бы наиболее прозелитов. Я давал Ваши сочинения людям радикального направления — или лучше отрицательного, "нигилистического", — и они вас понимают гораздо лучше, нежели всяких "умеренных", середку на половине".

На глубокое понимание Леонтьевым православной традиции Тихомиров обращал внимание и в письме к Новиковой от 21 сентября 1891 г.: "У меня идет переписка с Леонтьевым. Он меня очень привлекает. Это личность совсем иная: грешная, ломаная, в которой, однако, есть и великая сила добра. Он очень умен. Я бы очень желал, чтобы он прожил еще десяток лет. Может быть, он сделается очень нужным, необходимым человеком. Я думаю, что Вам трудно понять его. У вас натура существенно здоровая, Вам, думаю, сравнительно мало приходилось бороться с дурными стремлениями. А он из тех, у которых ангел и чорт — вечно сцепившись в отчаянной борьбе. Но у него этот ангел не изгнан, не уступает. Он меня глубоко привлекает двойным чувством уважения и жалости. Сверх того он глубоко сведущий православный".

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: образ реферат, сочинение отец.





1  2  3 | Следующая страница реферата