"Третья волна: демократизация в конце двадцатого века"

Введение

Сэмюэл П.Хантингтон - профессор Итона и директор Института стратегических исследований Гарвардского университета. Автор множества работ, включая: "Солдат и государство" /The Soldier and the State/ /1957/ и "Третья волна: демократизация в конце двадцатого века" /The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century /1991/. Сегодняшняя ситуация в Европе придает актуальность этой давней статье, впервые представленной в марте 1995 года как доклад на конференции по военно-гражданским отношениям, организованной Международным форумом демократических исследований и Европейским центром исследований в области безопасности имени Джорджа Маршалла.

Как мы все знаем, за последние два десятилетия в мире произошел грандиозный революционный переворот, в ходе которого почти в сорока странах авторитарный режим сменился демократическим правлением. На самом деле под названием "авторитарный режим" скрывались весьма непохожие друг на друга формы правления, такие как военные хунты в Латинской Америке и в других регионах, однопартийное руководство в коммунистических странах и на Тайване, единоличные диктатуры в Испании, на Филиппинах, в Румынии, расистская олигархия в Южной Африке. Переход к демократии также осуществлялся по-разному. В некоторых случаях реформаторы пришли к власти в рамках авторитарного режима и начали осуществление демократических преобразований. В других случаях переход стал результатом переговоров между властью и оппозицией. В некоторых странах авторитарный режим был свергнут или рухнул сам. Были также случаи, когда падение диктатуры и установление выборной власти осуществлялось при вмешательстве США.

Практически все эти авторитарные режимы, вне зависимости от их типа, имели одну общую черту, а именно: отношения между их гражданской и военной сферами оставляли желать много лучшего. Почти нигде не наблюдалось такого типа отношений, как в развитых демократических государствах, которые я в одной из работ охарактеризовал как "объективный гражданский контроль" 1. Этот тип отношений предполагает: 1/ высокий уровень военного профессионализма и осознание военными ограниченного характера их военной компетенции; 2/ фактическое подчинение военных гражданскому политическому руководству, которое принимает основные решения в области внешней и военной политики; 3/ признание политическим руководством за военными определенной сферы профессиональной компетенции и автономии; 4/ в результате - минимальное вмешательство военных в политику, а политиков в военную сферу.

В авторитарных государствах военно-гражданские отношения в той или иной степени отличались от данной модели. В государствах, где у власти стояли военные, гражданский контроль полностью отсутствовал, а военное руководство и военные организации зачастую выполняли функции, имеющие лишь отдаленное отношение к собственно военным задачам. Если власть в стране принадлежала единоличному диктатору, он стремился посадить своих людей на все ключевые посты в армии, чтобы обеспечить полный контроль, расколоть армию и поставить ее на службу удержания власти. В однопартийных государствах ситуация была несколько лучше, однако армия рассматривалась как орудие достижения целей партии, офицеры должны были быть членами партии и выполнять функции агитаторов и пропагандистов, партийные ячейки строились по типу военной иерархии /субординации, порядка подчиненности/, а последней инстанцией было не государство, а партия.

Таким образом, перед молодыми демократическими государствами встала грандиозная задача коренного реформирования отношений между гражданским и военным сектором. Конечно, эта задача была лишь одной из многих. Им также приходилось завоевывать авторитет у общества, разрабатывать новую конституцию, создавать многопартийную систему и другие демократические институты, проводить либерализацию, приватизацию и рыночные реформы в экономической области, где прежде действовала командная система или сильный государственный контроль, обеспечивать экономический рост, бороться с инфляцией и безработицей, сокращать бюджетный дефицит, бороться с преступностью и коррупцией, а также сдерживать конфликты и насилие, возникающие между национальными и религиозными группировками.

Удалось ли молодым демократическим государствам справиться с этими проблемами? В лучшем случае - с переменным успехом, что подтверждает доводы противников демократии, таких как бывший премьер Сингапура Ли Куан Ю, которые утверждают, что демократическая форма правления порождает некомпетентность и недисциплинированность. Во многих странах экономические показатели ухудшились. Экономические реформы зашли в тупик, потеряли поддержку общества, старой авторитарной элите удалось поставить их на службу своим интересам. Усугубилась преступность и коррупция. Обыденным явлением стало нарушение декларируемых конституцией прав человека. Пресса либо попала под контроль, либо сама развратилась. Развал партийно-политических систем, субъективно-личностный характер их руководства обусловили невозможность создания эффективного правительства или ответственной оппозиции. Отсутствие авторитарного контроля способствовало обострению общинно-эгалитарных настроений и росту насилия. За немногочисленными исключениями в некоторых областях, новым демократическим правительствам вовсе не удалось обеспечить достойное управление страной.

1 раздел

С легкой руки многочисленных последователей и критиков, в комплексе идей С. Хантингтона оказалась выдвинутой на передний план наиболее очевидная и чаще всего механистически трактуемая их часть: представление о прямом и непосредственном столкновении цивилизаций, обретающем (или грозящем обрести) форму конфликтов. В такой постановке (далее именуемой "узким прочтением") проблема сводится к тому, возможны ли войны между цивилизациями (в отличие от войн межгосударственных и, вероятно, в дополнение к ним); в каких частях мира их можно ожидать, как скоро, в каких вариантах. Между тем статья С. Хантингтона - не только об этом.

Показателен выбор такого многозначного понятия, как "clash", для обозначения и характеристики межцивилизационных взаимодействий: в английском языке это и лязг (оружия), и звон (мечей), и гул (колоколов), и бряцание, грохот (кастрюль на кухне), и столкновение (представлений, идей, машин), и стычка (непременно массовая, например, с полицией), и конфликт (интересов), и разногласия. Англоязычный читатель автоматически воспринимает весь этот подтекст, а потому для него "столкновение цивилизаций" (даже безотносительно к С.Хантингтону) предполагает как нечто само собой разумеющееся весьма широкий спектр возможных форм и конкретных проявлений такого рода столкновения.2

Но в статье существует и другой, гораздо более широкий и значительный план: будущее западной цивилизации и ее отношений с остальным, не западным миром. Любой ответ на этот вопрос требует представлений о характере и направленности мирового развития в целом, и потому этот план статьи правомерно считать ее "широким прочтением". Именно он (и те ответы, которые предлагает в этом контексте С. Хантингтон), а вовсе не гипотеза межцивилизационных столкновений, и сделали концепцию автора предметом и объектом столь заинтересованного, пристального и долгого всеобщего внимания. Сама идея "столкновения цивилизаций" оказывается тут не более чем удачной политической и интеллектуальной "упаковкой" острого, потенциально взрывчатого и малоприятного вопроса, уйти от которого, однако, невозможно. Более того, оценить вероятность прямых и непосредственных столкновений между цивилизациями можно лишь в рамках какой-либо теории мирового развития, но не наоборот. Именно поэтому особенно интересен тот интеллектуальный и политический фон, на котором были сформулированы и продолжают обсуждаться идеи С. Хантингтона.

2. Истоки проблемы

В новом, нарождающемся после распада СССР мире, считает С. Хантингтон, основным источником конфликтов будет культура, а не идеология и экономика. "Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями - это и есть линии будущих фронтов. Грядущий конфликт между цивилизациями - завершающая фаза эволюции глобальных конфликтов в современном мире".3 Если конфликты XVII-XX вв., включая обе мировые и холодную войны, "были главным образом конфликтами западной цивилизации", то "с окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями".4

Обратим внимание на два момента. Во-первых, речь идет не о всех и всяческих международных отношениях вообще, но выделяется и подчеркивается особо глобальный уровень мировой политики. То есть тот, действовать на котором имеют (или получают) возможность лишь самые сильные, наиболее развитые (в целом либо в важнейших сферах) субъекты международной жизни. Безусловно, Запад, и прежде всего США, останутся таковыми на всю обозримую перспективу; способность же других действовать на глобальном уровне еще подлежит доказательству. Поэтому непонятно, должны ли цивилизации сталкиваться между собой просто и только в силу того, что они - разные, или же их различия будут лишь окрашивать собой конфликты на социально-экономической почве, как до сих пор такие конфликты часто принимали (нередко под направленным воздействием извне) межнациональные формы.

Во-вторых, справедливо помещая будущие отношения между Западом и остальным миром в центр мировой политики, С. Хантингтон многозначительно избегает характеризовать их как "столкновение", употребляя тут термин "взаимодействие". Несколько далее, повторяя мысль, что "центральной осью мировой политики в будущем станет конфликт между Западом и остальным миром", он употребляет слово "конфликт" и приведенную оценку со ссылкой на другого автора, не от своего лица.5 У специалиста класса С. Хантингтона выбор слов и цитат не бывает случайным. Правомерен вывод: данная проблема чрезвычайно важна и болезненно чувствительна для Запада, в первую очередь для США, занимающих сегодня лидирующее положение и стремящихся продлить пребывание в нем возможно дольше. Поскольку сохранить навечно его заведомо невозможно, то перманентным кошмаром американской элиты отныне становится проблема того, как именно оттянуть рубеж утраты лидерства; к кому и в каких формах оно начинает со временем переходить; сколь радикальным может оказаться этот процесс и к каким последствиям для США и Запада в целом он приведет.

Различия, объективные противоречия и потенциальный конфликт между Западом, прежде всего США, и остальным миром носят пока не столько цивилизованный (хотя и цивилизованный тоже), сколько социально-экономический характер. Ключевым поэтому оказывается вопрос, захочет и, главное, сможет ли Запад дать теорию и предложить практическую помощь в преодолении огромного разрыва, сложившегося к концу ХХ века между "золотым миллиардом" и остальной частью - абсолютным большинством, - человечества; возможно ли в принципе такое преодоление при современных условиях знаний, технологий, организации; куда и как пойдет мировое развитие, если окажутся правы те, кто полагает, что на достигнутом уровне промышленного и иного развития человечества попытки преодоления разрыва существующими технологиями непременно обернутся скорой глобальной экологической катастрофой.

Распад СССР сыграл здесь с Западом злую шутку. Пока "мировой коммунизм" жил и как-то действовал, можно было сослаться на его "происки" как на главное препятствие к нормальному мировому развитию. Ныне же Запад остался с проблемой перспектив и противоречий мирового развития один на один. Ясно, что любые попытки силой защитить собственное благосостояние (причем даже не от прямых или потенциальных посягательств, но от некоторого перераспределения развития в пользу тех, кто наиболее остро в нем нуждается) могут быстро привести к нарастанию не только политического и социального сопротивления, но и разрушительных экологических последствий. Многие на Западе хотели бы сделать ставку на развитие; но задача огромна, исторически беспрецедентна и, как показывают трудности перехода в постсоциалистических странах (в том числе и в особенности в России), не подкрепляется пока действенной теорией такого перехода. Остается открытым принципиальной важности вопрос, может ли быть достигнуто изменение природы данной культуры в целях ее модернизации и нетрадиционных для нее путей и форм развития; нужно ли, полезно, допустимо ли это делать. Таковы практическая и политическая грани современного состояния проблемы "Запад и остальной мир".

Но существует и сторона теоретическая, научно-политическая. Считается, что с распадом СССР полное и окончательное поражение потерпел и "коммунизм", включая, естественно, его идейно-теоретическую часть. Жизнь покажет, в какой мере верны такие представления. Пока важно иное: "крах коммунизма" вроде доказал несостоятельность марксистских воззрений на природу, характер, общую направленность социально-исторической эволюции человека и общества, а значит, и мирового развития, международных отношений. Но иной всеобъемлющей теории социально-исторического развития человечества как рода пока никем не предложено.

Западные концепции исходят из признания неизбежности и неостановимости перемен в мире, в жизни вообще. Идея бесспорная; но каких именно перемен? Подчиняются они неким закономерностям, находятся полностью в воле Божьей или же носят хаотический характер? Из всех имеющихся на сегодня направлений общественной мысли, социальных представлений только марксистское априори исходит из признания наличия неких закономерностей (ошибка коммунистов в том, что они посчитали все закономерности уже открытыми - притом не наукой, а действующим генсеком, последним съездом или пленумом, очередной установкой ЦК, - и полностью подвластными произволу руководства партии).

Отказ от научной картины мира неизбежно возвращает в лоно донаучных представлений и религиозного сознания. Но тогда все в воле Божьей; пути Господни, как известно, неисповедимы; и социальная суета человека и человечества в лучшем случае теряет смысл, в худшем может обернуться дополнительными неприятностями: кто знает, чем и когда прогневим мы Всевышнего?

Между тем без теории общественного развития жить становится все труднее и опаснее. Коммунисты хотели построить лучший, идеальный мир - задача невыполнимая, а потому без ее решения можно обойтись. Запад вырос на почве позитивизма и прагматизма, на решении задач действительных, реальных; добился в этом успеха. Трудно сказать, в какой мере его достижения - прямой результат избранного интеллектуального подхода, а в какой - следствие удачно сложившихся исторических условий и обстоятельств. Ясно, однако, что решение проблем современности (таких, как развитие, его сбалансированность с требованием экологии, снижение разрыва между самыми богатыми и наиболее бедными странами и т.п.) зримо упирается в отсутствие теории, без которой текущие прагматические решения могут в перспективе обернуться стихийным накоплением проблем еще более сложных и грозных.

Между тем на сегодня такой теории на Западе нет; и если еще в недавнем прошлом ее место де-факто занимали идейные, идеологические, политические противоречия с коммунизмом, то ныне этот движитель теоретической мысли ушел (временно отодвинулся?) в прошлое. Более того, вполне реальная когнитивная опасность для Запада заключается отныне в том, что (как свидетельствует весь опыт западной же цивилизации) победа определенного социального уклада и соответствующего ему комплекса идей в истории всех стран Европы неизменно влекла за собой наступление периода сильнейшего тормозящего обратного воздействия утвердившейся идеологии на науку и общественную мысль и, как следствие этого, наступление более или менее продолжительного этапа духовного застоя и реакции - идейной, политической, идеологической. Иными словами, когда не только Запад, но и весь мир подошли к рубежу, у которого теория мирового развития становится насущнейшей практической потребностью, шансы Запада на создание и особенно принятие такой теории начинают внушать растущие опасения.

Неудовлетворенная потребность в теории - основная причина того, что концепции типа "столкновения цивилизаций" принимаются "на ура", ибо (независимо от воли их авторов) дают видимость ее появления. Это признает и сам С.Хантингтон, в ответе на развернувшуюся дискуссию писавший, что полемизировать с его концепцией убедительнее всего было бы путем выдвижения целостной теории международных отношений и мирового развития, альтернативной не только его идеям, но и, главное, устаревшей парадигме холодной войны, которую события рубежа 90-х гг. "превратили в достояние интеллектуальной истории".6

Существующие научные воззрения в сферах психологи, теории международных отношений, политологии, социологии в целом скорее поддерживают, нежели опровергают концепцию межцивилизационных отношений, включая и возможность столкновений. Развитие человека и социальных систем шло и продолжает идти по линии наращивания витков идентификации и самоидентификации: от рода, племени, через общину к современным нации, государству, гражданскому обществу. Логично предположить, что следующий круг идентификации пройдет по культурному, цивилизационному признаку. Это даже вдвойне логично: если "верхний предел" максимально широкой идентификации носит общечеловеческий характер, но на пути к такой идентификации стоят сегодня националистические, сепаратистские, местнические, клановые тенденции, то должно, очевидно, возникнуть нечто среднее между ними и "верхним пределом". Цивилизация как региональная идентификация на базе объективных этноконфессиональнокультурных признаков и может занять такое промежуточное положение.

У идеи "столкновения цивилизаций" и особенно у восприятия ее массовым сознанием есть также крайне существенный психологический фон, образуемый переплетением осознаваемого и неосознаваемого, исторического и бытового. В памяти людей живы ужасы религиозных войн, крестовых походов, агрессий, набегов, этноконфессионального и социального геноцида. Телевидение почти еженедельно напоминает о кошмарах межплеменной резни в Африке или приносит сообщения о новых таких конфликтах. Многие из современников испытали их на себе. Этот опыт намертво закрепился в исторической памяти народов и оживает, порождая запредельные страхи и подозрения, всякий раз, когда какие-либо современные противоречия, проблемы, конфликты обретают или только грозят обрести межэтнические, религиозные, межрасовые формы. Если известные нам межэтнические конфликты вызывали к жизни чудовищные зверства, истребление целых народов, чем же могут, по аналогии, обернуться конфликты межцивилизационные?! Эти генетические страхи нельзя игнорировать, и потому вопрос о принципиальной возможности межцивилизационных столкновений в прямом смысле этого слова7, то есть конфликтов и войн, заслуживает самого серьезного анализа.

3. Межцивилизационные войны?

В мировой науке нет общепризнанного определения категории "цивилизация". Некоторые авторы, в том числе и С.Хантингтон, пользуются им как синонимом понятия "культура". Другие исходят из различия понятий, подчеркивая, что культура (как совокупность ее материальных и духовных компонентов и практических навыков людей) существует везде и всегда, но далеко не каждая культура рождает на своей основе цивилизацию. Не вдаваясь сейчас в эту давнюю и незавершенную полемику, отметим еще одно интересное различие между двумя явлениями: культуры, развиваясь, переходят друг в друга, погибая лишь при исключительных поворотах судьбы; цивилизации в конечном счете гибнут всегда, что вовсе не тождественно физической гибели соответствующих народа или культуры.

Вынужденно оставаясь в рамках интуитивного понимания явления цивилизации, но склоняясь при этом ко второй его интерпретации (то есть к принципиальному различению цивилизации и культуры), попробуем проанализировать проблему гипотетических столкновений с практической и политической сторон. Остановимся при этом на двух моментах, необходимых и достаточных для того, чтобы "столкновение цивилизаций" могло действительно иметь место: на теоретически возможных типах таких столкновений и на условиях, минимально необходимых для реализации каждого типа.

Очевидно, могут быть выделены два принципиально разных "идеальных типа" межцивилизационных столкновений: соприкосновение цивилизаций, стихийное по его природе, причинам, механизмам, происходящее в эволюционной (естественные миграции и смешения) или радикальной (нашествия, завоевания) формах; и осознанное, преднамеренное, организованное их столкновение (колониализм; культурная, экономическая экспансия и т.п.). Первый тип присутствует в жизни и политике постоянно, по-разному проявляясь в различные периоды и в разных регионах. Есть он и сейчас; будет и в будущем. Эволюционные формы его в принципе оставляют возможности для принятия необходимых регулятивных и политических мер, как внутренних, так и международных. Радикальные формы много опасней; в современном мире, однако, трудно представить себе условия (кроме антропогенной или природной катастрофы глобального или материкового масштаба), при которых с места стихийно снялись бы не отдельные группы и даже народы, но целые цивилизации.

Преднамеренное же столкновение цивилизаций требует наличия ряда предпосылок и условий. Первое и главное условие способности большой (тем паче очень большой) социальной группы, в том числе и цивилизации, действовать политически и практически как единое целое - наличие у нее оформившейся, достаточно завершенной, развитой самоидентификации (идентификационной целостности). Иными словами, цивилизация должна сама считать себя таковой, осознавать себя в этом качестве и сообразно своему самосознанию выстраивать цели, приоритеты, стратегию своей деятельности. Только при этом условии цивилизация сможет выступать по отношению к собственному населению как мотивирующая и мобилизующая сила, а не просто как совокупность некоего количества субъектов-носителей определенных культурных признаков.

Не вдаваясь в рассмотрение теорий процесса идентификации8, подчеркнем только, что сам этот процесс всегда и везде носит сложный, неоднозначный и растянутый во времени характер. Попытки ускорить и интенсифицировать его на уровне элит возможны, однако грозят отрывом элит от своих обществ, что может быть особенно опасно в ситуациях крупномасштабных внешних конфликтов. Кроме того, сегодня даже в странах, наиболее "соответствующих" образу самостоятельной цивилизации (например, в Китае), и массы, и элиты идентифицируют себя и свою страну по этническим, идеологическим, политическим признакам и по гражданству, но не по цивилизационной принадлежности. Нужно отметить и высокую степень асинхронности хода и результатов процессов идентификации у разных общностей в различные периоды и в разных условиях и обстоятельствах.

Другое принципиальное условие дееспособности цивилизации как единого целого - ее организационно-политическая оформленность, выражающаяся, в частности, в наличии у нее центра, способного управлять действиями цивилизации вовне, а для этого как минимум частью ее ресурсов внутри. Организационно-политической формой цивилизации может быть государство, но может, теоретически, и иная структура; важно само присутствие организации, на деле способной управлять курсом и действиями цивилизации не только в духовном, но в политическом и практическом отношениях.

Размытость понятия цивилизации затрудняет анализ. Бесспорно, Китай можно считать самостоятельной цивилизацией, при этом почти полностью совпадающей с соответствующим государством - КНР, то есть имеющей развитую организационную структуру. Но цивилизации ли, в строго научном смысле слова, Индия, Россия, США и правомерно ли отождествлять их с соответствующими государствами? Мусульманский мир не объединен даже религией - некоторые течения мусульманства конфликтуют друг с другом, и на это накладываются этнические, культурные, политические различия. Существует ли африканская цивилизация и если да, то по каким критериям (в том числе политическим) мы ее определяем? Правомерно ли даже гипотетически говорить о "латиноамериканской цивилизации" и на какой основе - коренных культур, испанского, североамериканского, иного влияния?

Конечно, отсутствие у какой-либо цивилизации организационно-политического оформления сегодня еще не означает, что оно не возникнет завтра, тем более что организационное становление одной цивилизации, вероятнее всего, подстегнет аналогичные процессы в других. Но вряд ли реалистично ожидать, что кристаллизация подобных структур (особенно если и когда они объективно окажутся соперниками института государства в борьбе за власть и ресурсы) пойдет легко и быстро. В случае материализации такой тенденции ее развитие может занять десятилетия. В сегодняшнем мире одна цивилизация (или то, что ею представляется) может включать в себя несколько, даже десятки государств. Пример - часто упоминаемая еврохристианская цивилизация, к которой могут быть причислены не только Европа, Россия, США, но Латинская Америка, Австралия. Но и в одном государстве могут сосуществовать культурные общности, объективно относящиеся к разным цивилизациям - таковы те же Россия, Латинская Америка, а также Индия, ЮАР и особенно те страны, в которых миграция "на глазах" меняет традиционный этноконфессиональный состав населения, элит, а с ним и общую, и политическую культуры.

Отсутствие у многих современных цивилизаций организационно-политического центра означает, помимо прочего, и отсутствие или крайне недостаточное развитие у них самых необходимых средств и инструментов ведения преднамеренных столкновений: вооруженных сил, спецслужб, инфраструктур и многого иного, без чего немыслимы современные крупномасштабные, полноценные войны и конфликты. Это, как минимум в ряде случаев, отодвигает перспективу прямых межцивилизационных столкновений в неопределенное будущее.

Даже если организационно-политическое оформление цивилизаций станет свершившимся фактом, возникла бы следующая, более трудная проблема территориального аспекта межцивилизационных конфликтов и столкновений. Аспект этот связан с тем, какие формы примут такие столкновения. При доминировании эволюционных форм территориальный аспект проявится главным образом в:

- миграциях и изменениях этноконфессиональной структуры населения в районах наиболее значительных эм- и иммиграции;

- большем или меньшем перераспределении, национальных и мировых рынков определенных товаров и услуг;

- аналогичном перераспределении, но в сферах теневой экономики и организованной преступности; и, как следствие этого,

- изменении средств и методов неформального контроля над этноконфессиональными общинами там, где такой контроль имеет место и играет заметную роль в жизни социума.

В любом случае, межцивилизационные трения и столкновения при эволюционных их формах будут проявляться скорее всего во внутренней социальной напряженности, актах протекционизма и т.п., нежели в области собственно международных отношений.

Иное дело - радикальные формы столкновений, а также их преднамеренный характер. Здесь территориальный аспект неизбежно должен будет выдвинуться на передний план. Однако в современном мире во многих случаях именно территориальный фактор оказывается самым мощным практическим препятствием к реализации столкновения. С территориальной точки зрения, наиболее "удобны" для конфликтов и войн зоны соприкосновения Европы и России, России и Китая, США и Латинской Америки. В остальных случаях прямые столкновения либо очень затруднены, либо просто невозможны. Конечно, стремление непременно повоевать может рано или поздно привести к созданию соответствующих средств противоборства (как были они созданы в 40-х - 70-х гг. в США и СССР, разведенных, казалось бы, самой природой). Но разработка и тем более производство и размещение таких средств требуют ресурсов и времени и в любом случае не останутся незамеченными. Все же более вероятно иное: в отсутствие практических возможностей непосредственного столкновения место последнего могут занять его суррогаты типа терроризма, спецопераций, контроля и политического использования "центром" соответствующих этноконфессиональных общин за рубежом.

Наконец, в тех случаях, когда прямое и непосредственное, в том числе военное, столкновение цивилизаций "технически" возможно уже сейчас (например, России и Китая; мы абстрагируемся сейчас от вопроса, какими причинами и мотивами оно могло бы быть вызвано), насколько правомерно было бы характеризовать такое столкновение как именно межцивилизационное, а не межгосударственное, даже при несомненной его окрашенности этнокультурными факторами?

Гипотеза о возможности прямых, непосредственных конфликтов, войн, иных межцивилизационных столкновений в настоящее время не может быть убедительно опровергнута. Очевидно, однако, что до ее реализации как минимум немалая во всех отношениях политическая, практическая, временная дистанция. Поэтому в обозримой перспективе более вероятными и значимыми представляются эволюционные формы соприкосновения цивилизаций и более - с факторами государства и его интересов, отношений между государствами, а также с клановыми и групповыми интересами. Иными словами, признавать проблему возможности и опасности межцивилизационных столкновений в долговременной перспективе необходимо; но объективных оснований драматизировать ее уже сейчас, по-видимому, нет.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: конспект, реферат система управления.