Более половины тысячелетия миновало с тех пор, когда в городах и монастырях
Северо-Восточной Руси середины 14-го века жил и работал монах-иконописец
Андрей Рублёв, прославленный теперь по всему миру как один из величайших художников России.

Никто не найдет среди многих тысяч древних рукописей, сберегаемых по большим и малым книгохранилищам России, никаких записей о детстве Рублева, поскольку их никогда не было. Источники молчат о том, что составляет обязательную принадлежность биографии самого заурядного человека нового времени — где, в каком году и в какой среде он родился. Навсегда сокрытым останется даже имя, данное будущему художнику при рождении, ибо Андрей его второе, монашеское, имя...

Но не все исчезает с лица земли из кажущегося исчезнувшим. В описываемые нами времена верили, что и единое мгновение человеческой жизни оставляет навсегда свой след, иногда определенный, четкий, иногда почти невидимый для постороннего глаза.

И мы сейчас, отыскивая не по следам даже, а по едва примятым былинкам жизненные пути художника, не должны пренебречь и самым малым знаком, оставленным для нас временем. Тогда задача наша не покажется столь уж безнадежной — на карте прослеживаемого пути между белыми пустотами пролягут линии, местами прерывистые, иногда сплошные...

Последуем и в этом случае совету старых книг: "Рассмотрите и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему..."

Вопрос о времени рождения художника с той мерой точности, которая была при этом возможна, уже разрешен исследователями на основании косвенных соображений. Принято считать, что Рублев родился около 1360 года. Эта дата в достаточной мере согласуется со свидетельствами источников, что скончался он в 1430 году "в старости велицей". Правда, «старостью великой» древнерусские книжники определяли возраст и в восемьдесят и в девяносто лет. Устанавливая дату рождения, биографы исходили из того, что незадолго до смерти Рублев был полон сил, писал иконы и фрески, а последнее требует особенно значительной телесной крепости. Предполагая, что зрелость, не отмеченная еще чертами старческой усталости и упадка, приходится не позднее чем на седьмой десяток жизни, договорились об этой приблизительной дате.
Отдельные попытки уменьшить его возраст общего признания не получили. В последние годы наметилось даже мнение о возможности его рождения несколько раньше 1360 года — скажем, в 1350-х годах.

Где была «земля рождения его», та земля, которая взрастила на своем лоне будущего великого художника? Все, что мы сейчас знаем о его личной и творческой судьбе, свидетельствует — Рублев уроженец средней полосы России, тех мест, которые мы называем теперь Подмосковьем. Здесь, и только здесь, сохранялись его произведения, и дошедшие до нас, и известные по древним описям. С подмосковными обителями связана его монашеская жизнь. И наконец, в своей живописи Рублев продолжал глубинные и давние традиции именно этого края — Ростово-Суздальской Руси.

Из поколения в поколение грамотные читали в книгах и все, взрослые и дети, ежегодно слушали чтение истории об одном человеке необыкновенной судьбы, который был благочестив, стар годами, кормился же трудом своих рук, ибо
"художеством был плотник". Плотник художеством! Древний взгляд на ремесло как на художество неразделим с пониманием искусства как высоко го ремесла.

Монастырский обычай при пострижении давать имя, чаще всего начинающееся па ту же букву, что и мирское, свидетельствует нам, что при крещении нарекли Рублева, может быть, Алексеем или Александром, Афанасием или Антонием, или еще каким-нибудь уже редким именем — сто тридцать шесть мужских имен, начинающихся па первую букву алфавита, насчитывает древний русский календарь — святцы.

Человек рождается на земле обжитой, в среде, которая хранит опыт, память, убеждения многих поколений. Он — плод, вырастающий, когда приходят ему времена и сроки, на древнем многовековом древе народной жизни. Он плоть от плоти длящегося веками единства — истории своего народа. Его предки, современники и потомки напитаны единой живительной влагой, добытой из глубин матери-земли. Одно солнце веками согревало сменявшие друг друга поколения и несло жизнь и свет, потому что без этого света, льющегося с небесной высоты, нельзя жить могучему древу...

Зимой 1240 г. Орда захватила Киев и южно-русские земли, ещё остававшиеся свободными от монголо-татарского ига. В 1241 г. На новгородские земли, которые не смогли захватить пришельцы из Азии, двинулись с запада крестоносцы. Казалось, что историческое бытие русского народа подходило к концу, что на этой растерзанной земле ему суждено умереть, раствориться в среде сильнейших…

Современники видели причину погибели Руси в междоусобных раздорах, отсутствии единства, непонимании общности в судьбах всей нашей прекрасной земли. Старая, тревожная мысль, звучавшая ещё в "Слове о полку Игореве".

Буря прошла над Русью, но "древо отцов" устояло. Согнутое, с обломанными ветвями, оно не было вырвано с корнем из родной почвы. Данницей
Орды, под её управлением, но сохранилась традиционная русская государственность.

Наступили времена иных подвигов. Героический мученический всплеск утих, не находя почвы для своего роста «Русь смирися». Сколько их было, безвестных судеб, людей, несших крест терпения и поругания! Чем они жили, на что надеялись? В судьбах тех, чья память не поглощена забвением, хорошо видна удивительная стойкость. С самых первых лет ига громадная внутренняя сила проявилась в деятельности многих русских князей. Складывается особый тип национального служения — терпеливой твердости и политической выдержанности действий по отношению к завоевателям для блага своей земли.
Об этих «отечестволюбцах», трудившихся «про отчину свою и отечество», писали летописцы, слагались предания, повести, жития, исторические песни.
Среди собирателей и защитников русской земли самой яркой звездой на небосклоне ХIII столетия сияет имя Александра Невского. В историю вошли его громкие победы над ливонцами, но за блеском славы почти не проглядывают трагический, жертвенный облик, его ранняя смерть, предсмертные черные одежды схимника...

С наступлением иноземного ига существенно изменились, но не исчезли условия для культурной жизни страны. В незащищенных, пограничных степи киевских землях она надолго замирает. Северо-Восточная Русь оказалась в этом отношении гораздо более жизнестойкой. Есть сведения, что здесь уже через два года после Батыевой «рати» поновляли церкви. Не прервалась нить исторической памяти народа — летописание. Все больше и больше времени проводят митрополиты всея Руси во Владимире, пока, наконец, к самому исходу
ХIII столетия общерусская церковная кафедра не перейдет окончательно из разоренного и подверженного опасностям Киева в северо-восточную столицу. Но и здесь культурные силы были подорваны. Многие книжные люди, художники, зодчие, ремесленники погибли в огне нашествия или были уведены в плен.
Прекратилось почти па полстолетия каменное церковное строительство, и с ним пресеклось цветущее в домонгольской Руси искусство настенных росписей — фрески. Культурные потери осознавались в те годы как нечто тяжелое, требующее восполнения. В 1267 году митрополит Кирилл, первым управлявший русской церковью при ордынском иге, добился у хана особых охранных привилегий для целого ряда «церковных людей и среди них для "церковных мастеров". Что это были за мастера, раскрывают более поздние источники.
Речь шла о художниках, писцах книг, зодчих — "каменных здателях и древодельных". Строительная деятельность второй половины ХIII века очень скромна и не способна возбудить воображение. Поддерживали от обветшания старые палаты и соборы, меняли покрытия и полы. Устраивали новые приделы внутри давно существовавших церквей.

Изобразительное искусство быстро утратило высокое совершенство формы и идеально-возвышенный, эпически-монументальный строй образов домонгольских времен. Оно стало проще, но открытей в выражении скорби, страдания.

Эти изменения отражали новый, выстраданный в исторической катастрофе опыт. В жизни народа, потерявшего свою самостоятельную государственность и величие, произошло нечто, чего никогда раньше не случалось в его истории.
Народ, который вместе со своей землей оказался в огромном чуждом государстве, неожиданно осознал через горе и страдание свою общность по крови и вере. И общим несчастьем, и историческим воспоми- нанием русские люди стали еще ближе друг другу... Кто не знает этого по собственному опыту
— как смерть или иное горе объединяют и примиряют людей, заставляют относиться терпимей, любовней и внимательней к ближнему? Недаром же считалось, что именно в страдании особенно ясно видны те ценности, которые забываются во времена благополучного бытия и отдельных людей, и целых поколений...

Было, однако, и другое — ужас, унижение, бесправие. Странно двоится, даже на страницах летописей, эта далекая жизнь. Иногда бедствия и жестокости заставляют сжиматься сердце. Часто кажется, что жизнь шла своим путем, укреплялась теми ценностями, которые давали силы пережить эту народную беду как беду внешнюю, не затрагивающую суть, основу народного бытия. да был страх, захвативший не одно поколение. «Когда, — по слову историка В. О. Ключевского, — уже вымирали последние старики, увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли... во всех русских нервах еще до боли живо было впечатление ужаса, про изведенного этим всенародным бедствием и постоянно подновлявшегося многократными местными нашествиями татар. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, умы теряли всякую бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему прискорбному положению, не находи и не ища никакого выхода. Что еще хуже, ужасом отцов, переживших бурю, заражались дети, родившиеся после нее. Мать пугала непокойного ребенка лихим татарином, услышав это злое слово, взрослые растерянно бросались бежать, сами не зная куда. Внешняя случайная беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера...»

Старой столице Северо-Восточной Руси — Владимиру не пришлось окрепнуть и подняться настолько, чтобы стать ядром, вокруг которого началось бы собирание Руси.

Новые исторические условия способствуют росту не когда незначительных городов — Твери и Москвы. Тверь становится вместе с окрестными городами и волостями мощным княжеством. деревянный, окруженный насыпными валами град в верхнем течении Волги, среди непроходимых лесов и болот, быстро богатеющий и более отдаленный от ордынских кочевий, привлекает постоянно население из других мест. В окрепшей Твери «проявились первые признаки тяги к национальной самостоятельности». Великий князь Ярослав Ярославович Тверской сделал окончившуюся неудачей по пытку установить тверское господство в
Новгороде и создать тем самым мощное государство на северо-западе Руси. Его сын Михаил сумел на короткое время добиться союза с растущей и быстро усиливавшейся Москвой. Но ордынцы, понимая опасность тверского влияния, ссорили русских князей, вызывали на соперничество, «разъединяли и властвовали». В начале Х века разгорелась трагическая вражда Твери и
Москвы, часто жестокая, кровавая, которая подрывала силы измученной Руси.

В 1317 году на Тверь напала объединенная татаро-московская рать.
Тверские полки в битве у Бертенева одержали первую решительную победу. Но вскоре тверской князь Михаил был вызван в Орду и там зверски убит. В 1327 году в Твери вспыхнуло народное восстание против завоевателей.
Последовавший за ним разгром города и княжества усилил роль Москвы. Тверь жила, боролась, но поднимался город, который станет столицей Руси, ее государственным и духовным средоточием.

"В то время как все русские окраины страдали от в врагов, маленькое срединное Московское княжество оставалось безопасным, и со всех краев
Русской земли потянулись туда бояре и простые люди. Московские князьки, братья Юрий и Иван Калита, смело, без оглядки и раздумья, пуская против врагов все доступные средства, ставя в игру все, что могли поставить, вступили в борьбу со старшими и сильнейшими княжествами за первенство, за старшее Владимирское княжение и при содействии самой Орды отбили его у соперников... По смерти Калиты Русь долго вспоминала его княжение, когда ей впервые за сто лет рабства удалось вздохнуть свободно, и любила украшать память этого князя благодарной легендой...» (В. О. Ключевекий).

Сын осторожного, домовитого Калиты звался уже Симеоном Гордым. В княжение Калиты произошло со бытие, которое сделало Москву церковным центром Руси. В 1326 году сюда переехал из Владимира митрополит Петр, который перед смертью завещал похоронить себя в строящемся Успенском соборе
Кремля. «Именно в маленькой Москве, — напишет историк, — Петр прозрел тот центр, который объединит земли русские, покончит с междоусобицами и братоубийственными войнами...» По преданию, записанному древним книжником — автором жития Петра, митрополит сказал Ивану Калите: "Град сей славен будет во всех градах русских, и святители поживут в нем... " Уже во времена
Рублева эти слова звучали как сбывшееся пророчество. Московские митрополиты, особенно старший современник художника — Алексей, много способствовали впоследствии объединению Руси вокруг Москвы. Здесь вызрели и определились силы для будущего освобождения от иноземного владычества.

Будущий великий художник родился в годы трудные, но усилия нескольких поколений русских людей во многом изменили жизнь той эпохи, положили основание грядущим историческим переменам. Многозначительным свидетельством подъема народной жизни во всех областях — нравственной, культурной, государственной — стало духовное движение, которое, и это тоже не случай но, возникло в московских «пределах».

Внимание к личности человека, к «внутреннему деланию», серьезные культурные интересы, идеал нестяжания, суровая трудовая жизнь делали участников этого движения учителями жизни. Высокий авторитет и уважение народа позволили многим из них стать "властителями душ" не одного поколения русских людей и внести исключительно важный вклад в общенародное дело.
Именно из этой среды выйдет и великий художник Анд рей Рублев.