Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

Перед нами, таким образом, вариант все того же cultus, все той же престижности II. Но место ее в жизни стало ныне совсем иным. В эпоху Варрона, Горация, Овидия она не только сосуществовала с престижностью I, но роль нормы, которую эта престижность I сохраняла, заставляла воспринимать cultus как аномалию, которую надлежало либо осудить, либо примирить с римской гражданской традицией. Апр над этой традицией потешается открыто и весело, талантливо и остроумно, и люди, с ним спорящие, не могут ему противопоставить [с.163] ничего столь же убедительного. Не могут потому, что Апр слышал и выражал реальные жизненные процессы, состоявшие в вытеснении престижности I престижностью II. "Признаюсь [вам откровенно, – говорит Апр, – что при чтении одних древних ораторов я едва подавляю смех, а при чтении других – сон" (гл. 21).

За отрицательным отношением Апра к старому красноречию стоит целая эстетическая система. Прекрасное для него – это пышность, блеск, изобилие, расцвет, наслаждение, вообще преизбыток жизни (гл. 22). Ораторское искусство конца республики плохо тем, что ему "не хватает дарования и сил" (гл. 21), что в нем мы "не ощущаем блеск и возвышенность современного красноречия" (там же), овладевшего более красивой и изящной манерой выражаться, не став от этого менее действенным и убедительным: "ведь не сочтешь же ты современные храмы менее прочными, потому что они возводятся не из беспорядочных глыб и кирпича грубой выделки, а сияют мрамором и горят золотом?" (гл. 20). Критерий красоты – сила, здоровье и напор жизни: "как и человеческое тело, прекрасна только та речь, в которой не выпирают жилы и не пересчитываются все кости, в которой равномерно текущая и здоровая кровь заполняет собой члены и приливает к мышцам" (гл. 21). Таков же критерий и человеческой ценности в целом: "Я хочу, чтобы человек был смел, полнокровен, бодр" (гл. 23).

Не только на уровне ценности, но и на уровне престижности старинное и исконно римское становилось все менее живым, все более напыщенным, а норма, в нем воплощенная и официально по-прежнему признаваемая, – все более абстрактной и назидательной. "Диалог об ораторах" – надежный источник. Тацит писал его, одновременно работая над "Историей", где главное состояло в том, чтобы показать, к каким трагическим последствиям приводит уход из жизни именно старинной и исконно римской системы ценностей, норм и предпочтений. Тацит отнюдь не был в восторге от торжества Апра, и если он не скрыл талант, силу и энергию, заложенные в его аргументах, если дал ощутить за ними живое движение жизни, значит, это торжество было очевидным и непреложным. Его друзья-противники, другие участники диалога тем не менее находят контр-аргументы, пусть не столь сильные и яркие, но за которыми тоже стояли [с.164] определенные процессы действительности. За истекшие столетие или полтора чаша весов явно склонилась от престижности I к престижности II, но спор между ними продолжался. В написанных чуть позже сатирах Ювенала он уже не слышен, его нет, – есть только престижность II, которая становится универсальной стихией существования, единственной и потому невыносимой.

Цицерон, как мы помним, писал, что тяга к престижности, основанной на пышности, изысканности и изобилии, может толкнуть человека к нарушению справедливости и закона. Для Ювенала эта возможность уже полностью реализована, все другие варианты исключены, и cultus неотделим от преступления (Tuv. Sat., I, 73-76):

Хочешь ты кем-то прослыть?Так осмелься на то, что достойно

Малых Гиар да тюрьмы: восхваляется честность, но зябнет;

Лишь преступлением себе наживают сады да палаты,

Яства и старый прибор серебра, и кубки с козлами.

(Пер. Ф. А. Петровского)

Но без того, что Ювенал понимал под честностью, т.е. без набора нормативных полисных староримских добродетелей, античность была немыслима, ибо стояла на полисе и была неотделима от него. На протяжении предшествующей истории римской civitas, как бы ни заменялись эти добродетели своими престижными эрзацами, в них сохранялся некоторый осадок реальной ценности. Поэтому их деградация до уровня престижности долгое время могла еще восприниматься как не страшная, а скорее комичная. "Сатирикон" Петрония и эпиграммы Марциала рассчитаны на то, чтобы вызвать смех. Даже еще "Диалог об ораторах" – единственное произведение сурового, мрачного и патетического Тацита, которое отливает весельем и юмором.

Хотя Ювенал был современником Марциала и Тацита, он отражает стадиально иную, финальную, фазу эволюции римских ценностей. Римская civitas себя исчерпала, и почвы для них не оставалось. Общество еще принадлежало античной стадии европейской истории, ничего нового на ее месте не возникло и, соответственно, "честность", даже ставшую бледной престижной тенью, все равно полагалось чтить, чисто внешне, бессмысленно лицемерно, но чтить. Сатиры Ювенала переполнены мрачными [с.165] личностями, проповедующими суровость, заветы предков, верность долгу и староримские традиции. Мысль поэта, однако, состоит не только в том, что все это сплошное лицемерие, а в том, что общество отказывается считаться с ними не только в виде ценности, но даже и в виде всерьез импонирующей престижной нормы.

Реальным стимулом поведения остается одна лишь престижность II – престижность темными путями добытого богатства, высоких должностей, приобретенных преступлением, художественных сокровищ, демонстрируемых ради их рыночной стоимости. Все уголки Рима переполнены tristibus obscoenis – 'сурово-скорбными распутниками' (II, 8-9), все они "себя выдают за Нуриев, сами ж вакханты" (II, 3), но лицемерие их уже не в силах кого-либо обмануть, нелепо, и путь к успеху открывается не благодаря их стилизациям, а только благодаря искательству (сатиры III, V), пресмыкательству (IV), распутству (VI), издевке над традицией (VIII): "лицам доверия нет".

Полис-civitas не мог существовать без своей системы ценностей, и если она не только в ее первоначальном виде, но и пройдя через престижный уровень, распалась, то распадался и основанный на ней античный уклад жизни. Первая треть II в. – время утверждения бюрократически-правового космополитического государства, в котором растворились полисы, и время оформления христианского канона18 , ставившего на место многоликих civitas единую Civitas Dei. Urgent imperii fatis, – писал в эти годы Тацит (Tac. Germ., 33, 7): "Неминучие сгущаются над империей беды"19 .

Рассмотрение прослеженного выше процесса в связи с понятием престижности приводит по крайней мере [с.166] к двум выводам, дополняющим обычное о нем представление.

Во-первых, необходимо учитывать, что роль престижности существенно повышается лишь при определенных общественно-исторических условиях. В их число входит прежде всего усиление вертикальной социальной подвижности. Именно этот процесс был характерен для Рима рассматриваемой эпохи. В гражданских войнах и репрессиях первых императоров исчезли патрицианские семьи, воплощавшие преемственность римской общественной и культурной традиции. К середине I в. "уже оставалось немного родов, названных Ромулом старшими, и тех, которые Луций Брут назвал младшими; угасли даже роды, причисленные к патрицианским диктатором Цезарем по закону Кассия и принцепсом Августом по закону Сения" (Tac. Ann., XI, 28, 1, пер. А. С. Бобовича). В сенате Флавиев оставалась лишь одна патрицианская семья республиканского происхождения20 .

Судьба эта постигла не только патрициев. Ее полностью разделили древние плебейские роды, вошедшие в состав римского нобилитета в III-II вв. до н.э., – Аннии, Виниции, Габинии, Домиции, Кальпурнии Пизоны, Лицинии, Лутации и многие другие21 . Место их занимали не только, а с течением времени и не столько люди из социальных низов города Рима, сколько провинциалы – и из римских колонистов, и все чаще из местных племен, а также люди, совсем уж неизвестно откуда взявшиеся, вроде консулярия Курция Руфа, о котором император Тиберий говорил, что он "родился от самого себя" (Tac. Ann., XI, 21, 2), или вроде всесильного временщика при Веспасиане Эприя Марцелла, или столь же всесильного при Домициане Криспина, происходившего, если верить Ювеналу (IV, 23-25), из египетских нищих.

Еще большим был приток отпущенников, причем здесь речь шла уже не только и даже не столько о высших слоях, сколько о неприметном и коренном изменении всего состава римского населения. Хотя известный, старый, но до сих пор никем не опровергнутый вывод Т. Франка о том, что "90% постоянных жителей Рима составляли люди рабского происхождения", относится в основном ко II в.22 , положение, им обнаруженное, складывалось исподволь, и в I в. до н.э., а тем более в I в. н.э. оно должно было вырисовываться совершенно ясно.

[с.167] Новые люди проникали и утверждались всюду, и где бы они ни появлялись, они никогда не стремились утвердить свои, принципиально новые ценности и формы жизни, а наоборот – стремились войти в римскую традицию, усвоить себе ее черты, стать – а для начала прослыть и выглядеть – настоящим римлянином старой складки. Так, на прекрасном могильном рельефе, украшающем зал римской скульптуры в берлинском Пергамоне, отпущенник Аледий (конец I в. до н.э.) увековечил себя и свою жену в тогах, скрывающих руки, т.е. в самом архаичном чине, характерном для старинной римской аристократии23 . Престижность представляет собой классическую форму первоначального освоения новыми общественными силами старых социокультурных ценностей.

В описанной исторической ситуации престижность выступала прежде всего в виде престижности I. Нельзя не учитывать, однако, что и престижность II, представляющая собой стадиально более позднее и принципиально противоположное явление, изначально создавалась своеобразными отступниками той же традиционной элиты – первым Апицием24 , Луцием Лицинием Лукуллом25 , [с.168] другом-врагом Цицерона Квинтом Гортензием, Корнелием Долабеллой, его зятем и столь многими другими. В нуворишской престижности II долго еще не мог не ощущаться тот же привкус подражания старым, аристократически-бесшабашно снобистским образцам. В этих условиях все новые социокультурные слои и группы, в какой бы форме они ни приобщались к римской традиции, включались в нее с постоянной оглядкой на эталон и образец для подражания, т.е. несли в себе элемент престижной стилизации, которая становилась подлинно универсальной атмосферой жизни.

Вне учета этой всепроникающей стихии неточными и обедненными предстают самые разные явления позднереспубликанской и тем более раннеимператорской эпохи, составляющие ее плоть и ее колорит: и демонстративный, всегда несколько театральный и подражательный героизм стоической оппозиции принцепсам26 , и вся вереница лиц и образов, которые воплощали эту эпоху, – разбогатевшие отпущенники и герои сатир Горация, владельцы изящных, стилизованных помпейских особняков и адресаты Стациевых сильв, пестрое население эпиграмм Марциала и преуспевавшие в Риме провинциалы, на которых так горько жаловался Сенека, сам бывший одним из них (Sen. Cons, ad Helv., 6).

Второй вывод из анализа категории престижности и ее роли в истории Рима состоит в следующем. Как отмечалось в начале настоящих заметок, собственно и исконно римские ценности были неотделимы от общественного признания и воздаяния. Главная среди них, как бы вбиравшая в себя все остальное, обозначалась словом honos – почет, слава, награда, почесть, хвала. Подлинной ценностью могло быть лишь то, что получило санкцию общественного мнения – iudiciis hominum comprobatum (Cic. De Or., II (85), 347). Альтернативное по отношению к общественно-политическому понятию honos понятие honestum – 'честное' – было отвлеченно-философским и интроспективным: "Honestum... etiam si nobilitatum non sit, tamen honestum est, quodque vere dicimus, etiam si a nullo laudetur, natura esse laudabile" (Cic. Off., 1. 4) ("Честное.... даже если никак его не облагораживать, тем не менее остается честным, и если мы высказали нечто истинное, оно по природе своей достойно похвалы, хотя бы ни один человек такой похвалы не произнес")27 . Понятие "честного" [с.169] играло важную роль у Цицерона и в традиции римского стоицизма, но по своим истокам было чисто греческим28 . Распространение его в Риме в эпоху ранней империи означало не углубление или развитие, а кризис и исчерпание коренной староримской аксиологии, которая, пока она жила, всегда была общественной по своей природе.

Общественно же политический характер римской системы ценностей, с одной стороны, выражался в том, что содержание ценностей определялось ответственностью перед обществом, служением Риму, подвигами во имя его на гражданском и военном поприще, и оценка человека была неотделима от оценки его как магистрата, оратора, воина29 . Но, с другой стороны, именно в силу такого своего "экстравертного" характера ценность исчерпывалась своими внешними, общественными проявлениями и никогда не могла стать внутренней, интимно-духовной категорией. Элемент внешнего, существующего для других, соответствия норме, элемент, другими словами, престижной стилизации, который сначала сопутствовал римской системе ценностей, а потом исподволь разросся и заменил ее, абсолютизировал и вульгаризировал ее внешний, не знающий интроспекции и самоуглубленности общественный характер. Престижность по самому смыслу своему всегда обращена вовне, ждет чужой оценки и потому обратно пропорциональна индивидуально-духовному содержанию культуры. Становление интроспективного, обостренно личного сознания, со своим чувством индивидуальной нравственной ответственности, своим переживанием интимных радостей и горестей, было возможно лишь при преодолении этого деградированного полисного наследия, этой растворенности во внешнем, нивелированном, престижном.

Список литературы

1. См.: Malcovati H. Oratorum romanorum fragmenta. 2e ed. Torino, 1955, p. 10. Здесь и далее, если фамилия переводчика не указана, перевод выполнен автором статьи.

2. См.: Bruns I. Die Persönlichkeit in der Geschichtsschreibung der Alten. Berlin, 1898, S. 7-8; Stuart D. R. Epochs of Greek and Roman biography. Berkeley (Cal.), 1928, p. 206; Кнабе Г. С. Римская биография и "Жизнеописание Агриколы" Тацита. – Вестник древней истории, 1980, № 4, с. 57.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: шпоры по гражданскому, предмет культурологии.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата