Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

Позади - голодный пес,

Впереди - с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз -

Впереди - Исус Христос.

Этот образ, возвращающий к евангельской архетипике, задал происходящему в поэме особую меру. Дохнуло вечностью, двенадцать вояк чуть ли не приобщились к "апостольскому чину", а старый мир был развенчан и отвергнут, как в евангельские времена.

Вскоре после публикации поэмы близкий в то время к Блоку Р. Иванов-Разумник пытался объяснить, в чем состоит ключевой смысл финального образа: "кроме внутренней свободы, возвещенной христианством, в мир должна прийти свобода внешняя - полное освобождение политическое, полное освобождение социальное. (...) очистительная гроза и буря мировой социальной революции таит в себе великую правду. (...) И за эту правду, помимо их ("двенадцати" - Е.Е.) воли через них идущую в мир, поэт "белым венчиком из роз" украшает чело великой русской революции" [4.С.559-560]. В этой интерпретации поэма выглядит как реабилитация революции и конкретно тех "двенадцати", которые, конечно, разбойники, но разбойники из тех, коим обещано Царство Небесное.

Впоследствии в советской традиции речь шла не о реабилитации революции, а об ее "благословении" и принятии "ее конечных целей и идеалов" (А.Турков) [9.С.128]. В более же замысловатой интерпретации Л. Долгополова Христос - цель для революционной стихии, воплощенной в красногвардейском отряде и во всем строе образов и звуков поэмы. Это - разрешение "проблемы исхода, результата", эмблема космической гармонии. Здесь - конец пути и "залог совершающегося преобразования, внутреннего перерождения человека, выхода из стихий и "хаоса". Исследователь полагает, что красногвардейцы уходят из хаоса, мало-помалу становятся ему враждебны, чужды той вьюге, которая метет по страницам поэмы, - тем самым приближаются к Христу: "внутри самого этого шествия намечается и свое скрытое движение, такое же символическое и такое же многозначное: преодоление героями "стихии", т.е. преодоление самих себя, и "выход" к конечной гармонии" [6.С.195,202].

В этой последней версии Христос - уже не личность, а знак гармонии, абстрактная идея. Он атеистически рационализован и тем самым обезопашен.

Однако возможно и альтернативное истолкование главного образа поэмы и ее итогового смысла. Так ли уж, на самом деле, походит она на оптимистический гимн о духовном совершенствовании и грядущей гармонии? Конечно, в 1917 - начале 1918 года Блок был близок к левоэсеровскому кружку "скифов", дополнял фантазии и бред этого движения о близящемся торжестве хилиастического идеала тысячелетнего царства Христова на земле - своими; об этом немало записей в его дневнике 1918 года. Он ищет и находит точки соприкосновения с Клюевым и Есениным, с их тогдашним оптимизмом и верой в пробуждение народа, в крестьянское царство. Не случайна, конечно, старообрядчески-сектантская форма имени Христа в поэме. Тем самым Христос как будто приближен к простонародью, к сектантским мифам о Беловодье и прочих райских землях посюстороннего мира. Но, с другой стороны, М.Горький своим чутким ухом определил поэму совсем иначе, о чем и доложил, по свидетельству К.Чуковского, автору: "Это самая злая сатира на все, что происходило в те дни" [4.С.614].

В 20-е годы В.Жирмунский утверждал, что речь в поэме не о политике и не об идеологии - в центре ее религиозно-нравственная проблема. Речь идет "о спасении души - во-первых, красногвардейца Петрухи... затем - одиннадцати товарищей его, наконец, - многих тысяч им подобных, всей бунтарской России". Но можно ли ожидать оправдания и спасения? Жирмунский указывает на покрывающее "победные мотивы народного бунта настроение безысходной тоски, пустоты и бесцельности жизни, тяжелого похмелья": в его трактовке "религиозное отчаяние... следует за опьянением религиозного бунта" [7.С.213-214,216].

Нетрудно заметить, что блуждающая по Петрограду горстка красногвардейцев заплуталась на перекрестках. Вьюга слепит глаза, "в очи бьется красный флаг", тьма выедает душу - нет иного выбора, кроме бесконечного, бесцельного, почти абсурдного пути, кроме "державного шага", прерываемого многочисленными отточиями. "Вперед, вперед, Рабочий народ!". Душа пуста, любовь убита, пожертвовано самым дорогим, больше - "ничего не жаль", остается только покрикивать: "Кто еще там? Выходи!" "Кто в сугробе - выходи!.." "Эй, откликнись, кто идет?" - и уж вовсе несуразное: "Кто там машет красным флагом?" Что-то им все время мерещится, блазнит, приходится и постреливать - наугад, по каким-то призрачным, обманчивым целям. "Кто там ходит беглым шагом, Хоронясь за все дома?" Да кто ж, действительно, там ходит; кто там ходит, "от пули невредим" (путеводительствующий? преследуемый)? Стреляй по нему - не стреляй, это он - "с кровавым флагом": знай машет. И никак его хорошенько не разглядишь.

И вот автор статьи "О Блоке" (предположительно П. Флоренский) пишет: "В плане тематики литературной поэма восходит к Пушкину: бесовидение в метель (Бесы). (...) Характер прелестного видения, пародийность лика являющегося в конце поэмы "Исуса" (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывает состояние страха, тоски и беспричинной тревоги "удостоившихся" такого видения. Этот Иисус Христос появляется как разрешение чудовищного страха, нарастание которого выражено девятикратным окриком на призрак и выстрелами, встреченными долгим смехом вьюги. Страх тоски и тревоги - существенный признак бесовидения" [8.С.95-96].

Так свет или мрак в конце поэмы? Обетование или проклятие? Выходят ли куда-то несчастные красногвардейцы, или попытка "соединить Христа с громилами" (К.Чуковский) - неудавшееся чудо? Наконец, Христос ли, бес ли, демон в конце поэмы мерещится окаянным скитальцам? Не всадник ли это, "которому имя "смерть" (Откр. 6.8)? И не ведет ли путь в геенну?

Самые разные, причем предельно полярные толкования поэмы - явление озадачивающее. Хочется думать, что дело не в нехватке ума у толкователей, а скорее в его избытке. Блок же шел своим путем, не совпадающим с маршрутом красной дюжины, не говоря уж о "барыне в каракуле" и прочих персонажах.

Поэт отказывает России в будущем: "Неужели Вы не знаете, что "России не будет", так же, как не стало Рима? (...). Что мир уже перестроился? Что "старый мир" уже расплавился?" [2.Т.7.С.336]. И в то же время с мучительным напряжением задает себе вопрос: "Если распылится Россия? Распылится ли и весь "старый мир" и замкнется исторический процесс, уступая место новому (или - иному); или Россия будет "служанкой" сильных государственных организмов?" [2.Т.7.С.280]. Эта неопределенность, иррациональность очень характерна для блоковского переживания реальности. Смолоду и до конца почти он настроен на волну мистики, угадывает в сущем что-то иное, невнятное, но заманчивое. Предчувствует, предощущает, прислушивается и всматривается в незримое и неслышимое.

После революции поэт настраивает себя на ее музыку, пытаясь услышать то, что не слышал еще никто. И когда 29 января 1918 года, в день завершения поэмы, он пишет "Сегодня я - гений" [3.С.387], это - свидетельство огромной самоуверенности мистика, проникшего за край здешней реальности. Здесь никто ему больше не указ. Он слышал шум - страшный, небывалый, и ему показалось, что рушится вся цивилизация. И, кажется, он видел некое светлое "пятно", "белое как снег" [2.Т.3.С.629].

Пусть умная Зинаида Гиппиус в шоке объявляет Блока бедным, "потерянным"ребенком, едва ли вменяемым [5.С.32-33]. Блока задевает это мнение, но оно не может его разубедить. Точно так же и рассуждения советской гранд-дамы Ольги Каменевой о том, что в поэме "восхваляется" Христос, а это "то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся" [3.С.394], вызывают у Блока похвалы ее уму, но не убеждают его в главном.

Это мистическое самообольщение чревато было немалыми соблазнами, и, по сути, четкой грани между подлинным духовидением и многоразличными наваждениями Блок никогда не мог провести. Однако как мистик он снял с себя ответственность за результаты своего опыта. Музыка лилась сквозь него, сама по себе. Его делом было передать "шум" адекватно, совпасть с нею. Религиозный модернизм Блока - весьма характерное для его эпохи явление, оставляющее, как правило, сомнения относительно качества мистического опыта претендентов на духовидение. Особенно наглядно проблематичность этого опыта у Блока демонстрируется его пониманием Христа.

С одной стороны, Христос у Блока часто связан с высотой, со страданием, с надеждой, с бедностью и бездомностью, с запредельностью и неотмирностью, - понятиями и ценностями, имеющими положительное значение в мире поэта. С другой стороны, есть невероятно грубый набросок пьесы о Христе 7 января 1918 года [2.Т.7.С.316-317]. И, наконец, знаменитая фраза в дневнике: "Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак" [2.Т.7.С.330].

Недавно феминичные черты в образе блоковского Христа вызвали к жизни интерпретацию поэмы, в соответствии с которой смысл ее неявная апология десексуализации, демаскулинизации, просто сказать -оскопления, понимаемого как буквально, так и сублимированно [10.С.59-139].

В сущности, "Исус Христос" у Блока списан поэтом с себя. И сложное, противоречивое отношение Блока к нему - это проекция его отношения к себе. Глубин же духовного зрения здесь часто нет вовсе.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: шпаргалки теория права, доклад 8 класс.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата