Сверхчеловек Ницше

Вяч.Вс. Иванов

Специалисты сомневаются в том, насколько серьезно Владимир Соловьев читал Ницше. Едва ли, однако, можно сомневаться в том, что он внимательно прочел «Так говорил Заратустра», уже ставшую одной из самых популярной книг в России. Ему казалось, что это направление, связанное с идеей сверхчеловека, принадлежит к наиболее плодотворным. Но Соловьев критиковал Ницше за неверный с его точки зрения подход к выбору конкретного воплощения этой идеи. Для чего нужно искать экзотического вымышленного персонажа на Древнем Востоке? Для Соловьева несомненным было, что в истории был уже реальный сверхчеловек- Иисус Христос. Христианская интерпретация идеи сверхчеловека, предложенная Соловьевым, развита многими символистами и постсимволистскими авторами. Возвращаясь к проблемам вокруг «Доктора Живаго», заметим, что эта интерпретация Христа лежит в основе рассуждений о христианстве и стихов о Христе в романе. В этом, вероятно, сказалось и воздействие Рильке, вообще много значившего для Пастернака (по собственному его признанию), но особенно повлиявшего на стихи из романа.

Рильке (вероятно в большой степени из-за близости с Лу Андреас-Заломе) испытал определенного рода сопереживание с Ницше. Оно не коснулось самых основных мистических черт личности и поэзии Рильке. Но в его отношении к христианству и Христу иногда проскальзывают ноты ницшеанской сверхчеловеческой самоуверенности, как во фразе в письме: ich will mit dem Gott sprechen ohne das Telephon “Christus” (я хочу говорить с Богом без телефона марки Христос). В этом духе Рильке воспринял и русскую духовную традицию. Он серьезно изучает русский язык, сам пишет стихи по-русски (местами напоминающие будущего Пастернака), много читает русских писателей и их переводит (гениальный точный перевод «Выхожу один я на дорогу»- Einsam gehe iсh auf dem Weg, den Leeren), изучает русских художников. Во время двух поездок в Россию, состоявшихся на рубеже 19-го и 20-го веков, Рильке воспринимает православие и русское религиозное искусство, в особенности иконопись, как свидетельство громадного личного духовного опыта. Это он пробует выразить в своем «Часослове» (“Stundenbuch”), написанном от имени русского монаха-иконописца. Отношение этого монаха к Богу подобно тому, что испытывает сам Рильке:

Ich kreise an Gott, an den uralten Turm

Und ich kreise Jahrtausendelang,

Und ich weiss nicht: bin ich ein Falke, ein Sturm

Oder ein grosser Gesang.

(Как на древнюю башню я к Богу высоко

Целое тысячелетье всхожу

И не знаю, кто я – песнь, гроза или сокол,

Поднимающийся к рубежу[1] )

В «Часослове» это понимание русского религиозного искусства раскрыто в его отличии от католического:

Ich habe viele Brüder im Sutanen

In Süden wo im Kloster Lorbeer steht,

Ich weiss wie menschlich sie Madonen planen

Und träume oft von jungen Tizianen…

(Есть много братьев у меня в сутанах

В тех странах, где стоит в ограде лавр.

Я знаю о мадоннах их румяных

И часто думаю о тицианах...)

Не будет преувеличением, если мы скажем, что начиная с «Часослова» в поэзии, письмах и прозе Рильке сказались те возможности вольного религиозного творчества, которое в большой мере вдохновлялось увиденным и понятым им в России, но при этом в самой России подобная степень свободы по отношению к Богу и ангелам была затруднена всей официальной православной традицией, а отчасти и унаследованными чертами позитивистки мыслившей интеллигенции. Рильке и на близкие ему явления других культур начинает смотреть глазами человека, прошедшего школу русского религиозного сознания. В его письмах из Парижа, а потом и в прозе, написанной там в годы погружения во французский язык и поэзию, он с восхищением говорит об одном стихотворении в прозе Бодлера. Его поражает в нем полная сила откровенности в обращении к Богу. Рильке дает самое для него высокое определение лучшему в этом тексте: это- молитва русского человека.

Предсмертная переписка с Мариной Цветаевой и последняя привязанность умирающего поэта, снова его связавшая с Россией (Шишкин 2001, с.510), служат знаками, показывающими, что речь идет не об одном периоде его жизни, а целостном перевоплощении, на значении которого он сам неоднократно настаивал. Когда мы говорим о роли мудрости России для Европы этого времени, пример Рильке особенно значим.

Люди и произведения, на которых сосредоточивался Рильке в период его наибольшей одержимостью русской культурой, иногда могут казаться случайно выбранными, но почти всегда можно найти причины, по которым для перевода он предпочитал тексты самого высшего качества: находил нужным перевести текст «Слова о Полку Игореве» (созвучный его видению культуры средневековой Европы), а при этом отвергал прочитанный им «слабый» роман символиста Мережковского о Леонардо да Винчи и «искусственную» пьесу Горького «На дне».

Из до сих пор мало изученных русских авторов, привлекших особое внимание Рильке, заслуживает внимания Янчевецкий. Рильке ценил его как молодого писателя, увлеченного христианскими идеями. Позднее Янчевецкий играет видную роль в колчаковском движении: он- полковник, главный редактор газеты колчаковской армии «Вперед». После победы большевиков он переезжает в Туву- тогда независимое от России, хотя и дружественное ей государство. На родину он возвращается уже в сталинское время, когда занимается историческими романами о Чингис-Хане и других монгольских завоевателях (за них он получает Сталинскую премию). На его примере видно, как интересы к евразийской проблематике сочетались с традиционной религиозной направленностью. Янчевецкий (псевдоним Ян) сыграл роль и в раннем становлении нескольких писателей (в том числе Давида Самойлова). Его биографией занимался Лев Разгон.

Упомянутая в связи с Ницше и Рильке Лу Андреас Заломе представляет интерес как характерная фигура, объединяющая родную для нее Россию второй половины 19-го века и интеллектуальные поиски близких ей крупных людей Европы, к которым кроме названных выше относился и Фрейд.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: курсовики скачать бесплатно, страхование реферат.





1  2 | Следующая страница реферата