Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Исследователь проницательно подметил сходство мотивов притчи с мотивом расточения богатства князем Игорем, который "погрузи жиръ во днl Каялы рlкы Половецкия, Рускаго злата насыпаша" (СПИ-1800. С. 22). Сходство мотивов рабства в двух текстах менее очевидно: блудный сын не обращен в рабство врагами, не захвачен в плен, а нанимается в работники, чтобы спастись от страшного голода; в "Слове…" мотива голода нет.

По мнению Б. М. Гаспарова, "[в]озвращение князя Игоря осмысляется как его Воскресение . Это возвращение-воскресение героя сопровождается всеобщим "весельем". Данное ключевое слово дважды повторяется в финале произведения:

Донецъ рече: "Княже Игорю! Не мало ти вличия, а Кончаку нелюбия, а Рускои земли веселиа".

Страны ради, гради весели.

Такая же комбинация мотивов возвращения как воскресения и "веселья" представлена в рассказе о Блудном сыне: ".

Вот соответствующие строки библейского текста: " станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв, и ожил; пропадал, и нашелся". И начали веселиться" (Лк. 15: 23-24).

Формулу из "Слова…", описывающую распри князей ("рекоста бо братъ брату: "Се мое, а то мое же". И начяша нязи про малое "се великое" млъвити, а сами на себl крамолу ковати. А погании со всlхъ странъ прихождаху [приходили. – А. Р.] съ победами на землю Рускую" [СПИ-1800. С. 19]) Б. М. Гаспаров связывает с речением отца блудному сыну: "сын мой! Ты всегда со мною, и все мое твое" (Лк. 15: 31). В "Слове…" [п]роекция данного места на Евангельский подтекст усиливает его саркастический и обличительный смысл". Похожие слова "И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них" произносит в Евангелии от Иоанна (17: 10) молящийся Иисус. "В молитве Иисуса речь идет о новообращенных, которые не погибнут, если сохранят единение

Текст "Слова" заключает в себе такую же прямую антитезу к этим словам Евангелия, как и по отношению к формуле "все мое твое". В рассматриваемом эпизоде говорится о гибели, являющейся следствием раздоров ".

Выражение "про малое "се великое" млъвити" Б. М. Гаспаров также связывает с Новым Заветом, со словами из Откровения святого Иоанна Богослова: "И рассвирепели язычники; и пришел гнев Твой и время судить мертвых и дать возмездие рабам Твоим, пророкам и святым и боящимся имени Твоего, малым и великим, и погубить губивших землю" (Откр. 11: 18). По замечанию исследователя, "смысл текста Откровения превращен в "Слове" в прямую антитезу: уничижение "великих" (приравнивание их к "малым") перед лицом высшего суда противопоставляется возведению "малого" в ранг "великого" князьями. Отметим также присутствие в этом месте Откровения мотива нашествия язычников и образа "губящих землю"".

Наконец, Б. М. Гаспаров прослеживает христианские подтексты и в истории князя Игоря. Это мотивы символической гибели (пленение как смерть, метафора угасшего солнца и погасшего огненного столпа, оплакивание Игоря, словно мертвый лежащего в степи и израненного, Ярославной) и спасения – символического воскресения (бегство из плена как подобие исхода из царства мертвых). Христианский подтекстовый пласт (помимо сказочно-мифологического возвращения из далекого царства, означающего тот свет) – распятие, крестная смерть, сошествие во Ад и воскресение Иисуса Христа; при этом евангельская история как бы перевернута: князь Игорь, ассоциирующийся с солнцем ("Солнце светится на небесе, Игорь нязь в Рускои земли"), на третий день сражений с половцами, в воскресенье, Игорь не "воскресает", а "гибнет", попадая в плен; символическое "воскресение" происходит позднее.

Одновременно, как показал Б. М. Гаспаров, история пленения и бегства князя Игоря в "Слове…" - отголосок архаического, дохристианского мотива оборотничества. До пленения новгород-северский князь изображается в человеческом (антропоморфном) облике (в частности, он произносит речь, обращенную к воинам и дружине, сожалеет о брате, которого обступили половцы, отдает приказание повернуть полки); враги же Игоря, половцы, представлены в орнито- и зооморфном (птичьем и зверином) образе: уподоблены галкам, а их речь – птичьему граю, преграждают поля не щитами, как русичи, а кликом. После пленения и бегства Игоря эта антитеза переворачивается зеркально: Игорь устремляется на Русь в образе горностая, утки гоголя, соскакивает с коня в облике волка, летит соколом под облаками. Только на берегу Донца, осмысляемого как граница между Русской землей и полем Незнаеммым, Игорь предстает вновь в образе человеческом: к нему как к князю обращается Донец, и Игорь произносит ответную речь. Гзак же и Кончак, тщетно преследующие беглеца, изображены, наоборот, в антропоморфном образе: они противопоставлены птицам (сорокам), они говорят на языке человеческом, а не стрекочут по-птичьи.

Вывод Б. М. Гаспарова таков: "Таким образом, история князя Игоря проецируется на различные подтексты, ассоциируясь одновременно и с фольклорными легендами о подвигах оборотня, и с мифологическим осмыслением гибели и возвращения из подземного царства героя как знака разрушения и возрождения мира, и с темой воскресения и спасения христиан и христианского мира. Эти разные планы символического осмысления сюжета не существуют раздельно, но образуют единый комплекс, различные аспекты которого могут быть поняты только в единстве друг с другом. Волшебная способность духа оборотня покидать телесную оболочку и вновь в нее возвращаться органически входит в рассказ о гибели и воскресении; волшебное путешествие в загробное царство становится символом спасения христианского мира. Такое сплетение апокалиптических мотивов, языческого фольклора и древнейших архаических пластов мифологического сознания является одной из самых поразительных черт художественной структуры "Слова о полку Игореве". Не удивительно, что этот симбиоз языческих и христианских образов-символов, сплавление их в единую, исключительную по насыщенности структуру художественного мифа, являясь одной из формообразующих основ произведения, нашел такое широкое отражение в тексте "Слова" в виде причудливого переплетения языческих и христианских реалий" (Гаспаров Б. М. Поэтика "Слова о полку Игореве". С. 298-299, 301, 304, 305-315, 321-322)

Если Б. М. Гаспаров, стремясь выявить смысловое родство "Слова…" с христианской книжностью, обнаруживает в нем также следы архаических мифлогических, дохристианских структур и образов, то Р. Пиккио настаивает на безусловном причислении этого произведения к религиозной словесности. "Слово…" для него своего рода притча о наказании и спасении по воле Божией горделивца, ожесточившего свое сердце. Характеристика князя Игоря, "иже истягну умь свои крепостию своею и поостри сердца своего мужеством" истолкована итальянским славистом как эквивалент библейской словесной формулы "[Бог] ожесточил дух и сердце сделал упорным". Именно так сказано о фараоне (Исх. 7: 3-4; 10: 20), о Сигоне, царе Есевонском, попытавшемся воспротивиться евреям, которых Моисей по воле Господней вел в Землю Обетованную (Втор. 2: 30); почти этими же словами обозначена гордыня вавилонского царя Навуходоносора в Книге пророка Даниила (5: 20). Но, во-первых, в славянской Библии в этих местах употребляются глаголы "ожесточити" и "вознестися"; а во-вторых, Спорность толкования заключается в том, что глагол "истягнути / стягнути" в памятниках древнерусской книжности лишен отрицательного значения.

Страстное желание Игоря "испити шеломомь Дону" омрачено грозной тенью слов пророка Иеремии о тех, кто, не доверяя водительству Господа, привел Израиль к гибели: "И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила? и для чего тебе путь в Ассирию, чтобы пить воду из реки ее?" (Иер. 2: 18).

Библейский ветхозаветный прообраз Игорева похода – не угодный Богу поход царей Израиля и Иудеи Ахава и Иосафата в Сирию, закончившийся гибелью нечестивого Ахава (3 Книга Царств, гл. 22). Библейские образцы исследователь приводит и для описания затмения в Слове ("Солнце ему тъмою путь заступаше [преграждало, закрывало. – А. Р.]" – "Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму" [Иов. 19: 8], и для изображения "чудищ, принадлежащих миру адской ночи" ("влъци грозу въсрожатъ [подымают. – А. Р.] по яругам [оврагам. – А. Р.], орли клектомъ на кости звери зовутъ" – "Ты простираешь тьму, и бывает ночь: во время ее бродят все лесные звери" [Пс. 103: 20]. Строку "Слова…" "прысну море полунощи идутъ сморци мьглами" (почти общепринятым является перевод Д. С. Лихачева: "Прыснуло море в полуночи, идут смерчи облаками"), предваряющую упоминание о божественной помощи в освобождении Игоря, Р. Пиккио соотносит с библейскими стихами, говорящими о знаках явления Бога в буре и грозе: "Господь отвечал Иову из бури" (Иов. 38: 1); "Вот, идет буря Господня с яростью, буря грозная" (Иер. 23: 19); "в вихре и буре шествие Господа, облако – пыль от ног Его. Он запретит морю – и оно высыхает" (Наум. 1: 3-4) (Пиккио Р. "Слово о полку Игореве" как памятник религиозной литературы Древней Руси // Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. Отв. ред. Н. Н. Запольская, В. В. Калугин. Ред. М. М. Сокольская. М., 2003. С.504-525).

Несколько иным был взгляд Д. С. Лихачева, разделявшего религиозные воззрения автора "Слова…" и религиозные по происхождению элементы в его произведении: "Автор "Слова" – христианин, старые же дохристианские верования приобрели для него новый поэтический смысл. Он одушевляет природу поэтически, а не религиозно.

Языческие представления для него обладают эстетической ценностью, тогда как христианство для него еще не связано с поэзией, хотя сам он – несомненный христианин (Игорю помогает бежать из плена бог, Игорь по возвращении едет к богородице Пирогощей и т. д.).

…[К]онечно, в XII в. языческие боги не были уже предметами верования и поклонения, они были символами определенных явлений природы, стихий, широкими обобщающими образами, и только" (Лихачев Д. С. Исторические и политические представления автора "Слова о полку Игореве" // Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. Л., 1978. С. 80-81).

Немецкий русист Л. Мюллер без сомнений и категорично относит "Слово…" к памятникам христианской книжности Древней Руси (Мюллер Л. "Слово о полку Игореве" – произведение языческое или христианское? // Тысячелетие крещения Руси: Международная церковная научная конференция "Богословие и духовность". Москва, 11-18 мая 1987 г. М., 1989. С. 270-272).

Статья вторая: Тщетная попытка ответа

О чем и зачем плачет Ярославна

Парадоксальность, таинственность "Слова…", непроясненность его смысла, может быть, наиболее отчетливы именно при стремлении постичь религиозное наполнение его образов. Текст начинает "оборачиваться" чем-то другим, не самим собою ("О, не верьте этому "Слову!""); при разном взгляде на одни и те же фрагменты текста их смысловой рисунок образует, как в калейдоскопе, всё новые и новые, совсем непохожие картины. Смысл оказывается легче и эфемернее облака, гонимого ветром.

Что, казалось бы, можно противопоставить трактовке плача Ярославны как языческого заклинания – это заклинание если не функционально, в тексте произведения, то по крайней мере по своему происхождению, по своему жанру. Что можно найти в этом плаче христианского? Разве не прав Б. В Сапунов?

И, однако же, еще в 70-е-80-е годы позапрошлого столетия к плачу новгород-северской княгини были найдены соответствия в древнерусской книжности, далекой от славянского язычества. Вс. Ф. Миллер обнаружил сходство обращения к солнцу в плаче и в византийской героической поэме "Дигенис Акрит", известной в древнерусском прозаическом переводе; поэма, воспевающая подвиги витязя Дигениса (Девгения в переводе), проникнута христианскими мотивами, в частности войны за веру с мусульманами-сарацинами. Другую аналогию привел Е. В. Барсов: воззвание к солнцу есть в славянском (древнерусском) переводе "Истории Иудейской войны", написанной по-гречески эллинизированным евреем Иосифом Флавием (I в. н. э.). "История Иудейской войны", повествовавшая о взятии святого города Иерусалима римскими войсками после еврейского восстания, воспринималась на Руси как своего рода почти продолжение Библии, включалась в состав пространных сводных книг, рассказывающих о событиях священной истории.

Еще А. В. Лонгинов в светлом и трисветлом солнце, к которому обращается с полузаклинанием-полумолением плачущая Ярославна, он в противоположность Б. В. Сапунову усматривает не языческое божество, а Христа.

Р. О. Якобсон, признававший соединение языческих и христианских элементов в "Слове…" естественным явлением, допустил, что плач Ярославны – иносказательное обращение к христианскому Богу, к Святой Троице; мифологическая триада "небо – воздух – земля" могла получить в "песни" об Игоревом походе христианское осмысление (Якобсон Р. О. Композиция и космология Плача Ярославны // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР. Л.; М., 1969. Т. 24. С. 32-34).

А. Н. Робинсон, хотя и считал религиозное мировосприятие, отраженное в "Слове…", двоеверием, указал к образу "тресветлого солнца" из Плача Ярославны параллель из памятника древнерусской церковной книжности, "Слова о Законе и Благодати" митрополита Илариона (между 1037-1050 гг.): "светъ трислнчьнаго божьства" (Робинсон А. Н. Солнечная символика в "Слове о полку Игореве" // "Слово о ополку Игореве". Памятники литературы и искусства XI—XVII вв. М., 1978. С. 49, примеч. 32).

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: шпори, сочинение татьяна.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата