Елизавета Яковкина

ПОСЛЕДНИЙ

ПРИЮТ

ПОЭТА

Домик М.Ю. Лермонтова

Четвертое издание, исправленное и дополненное

ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА ЯКОВКИНА И ЕЕ КНИГА

Музей «Домик Лермонтова» – последний приют поэта – одно из самых посещаемых мест и неотъемлемая интеллектуальная составляющая Кавказских
Минеральных Вод. Истории его создания и становления посвящена эта книга. Ее автор Елизавета Ивановна Яковкина – лермонтовед, писательница, журналист и краевед – приехала на Кавказ из Перми в год столетия КМВ в 1903 году. В
2004 г. исполняется 120 лет со дня ее рождения.

Как журналист Яковкина присутствовала при дебатах в городской думе г.
Пятигорска по вопросу приобретения «Домика» городом, была свидетелем официального открытия музея в 1912 г., была дружна с его первыми хранителем и заведующим, а с 1937 г. по 1951 г. являлась директором музея.

Работа в музее стала главным делом жизни Яковкиной. В этот период музей получил всенародное признание, стал культурным центром Кавминвод и научно-исследовательским учреждением.

Состояние музея к началу ее директорства было весьма плачевным, не было ни грамотной экспозиции, ни финансовых средств, ни квалифицированных кадров. В архиве Яковкиной сохранились письма той поры становления музея. Сотрудник Пушкинского музея в Михайловском К.Афанасьев пишет ей в декабре 1937 г. о том, что директор литературного музея в Москве
В.Д. Бонч-Бруевич просит ее подробно написать о «Домике». И вот строки ее письма. «Музей находится в очень плохом состоянии. В нем убога экспозиция, убог его внешний вид. Коренным решением вопроса я считаю приобретение в
Пятигорске специального здания, где должен быть литературный музей, дающий исчерпывающие материалы о жизни и творчестве Лермонтова. Сам «Домик», где сейчас расположен музей, должен быть реставрирован и сохранен, как памятник».

Корреспондентами директора становятся научные сотрудники, искусствоведы, художники, композиторы Москвы и Ленинграда (В. Бонч-
Бруевич, В. Мануйлов, Н. Пахомов, Б. Эйхенбаум, Б. Асафьев, В. Бреннерт и др.). Создается коллектив сотрудников, ставших впоследствии видными лермонтоведами.

Труд музейного работника обычно незаметен и то, что видят посетители, создается годами и собирается по крохам. И этот труд вскоре был прерван войной.

События того времени описаны Яковкиной в этой книге. Небольшой коллектив музея с директором во главе остался в Пятигорске во время оккупации. Им удалось спасти «Домик» и его основные экспонаты, а также часть экспонатов Ростовского музея изобразительных искусств, эвакуированного в Пятигорск в декабре 1941г.

Предыдущие три издания этой книги вышли из печати в доперестроечные годы и содержат в себе присущий тому времени отпечаток. Так, в описании эпизода спасения «Домика» от поджога не упоминается имя бывшего сотрудника музея Олега Пантелеймоновича Попова, которому удалось увести направленного немцами полицая. Это было вечером последнего дня оккупации, накануне вступления в Пятигорск частей Красной армии. В те годы в СССР с именем
Попова книга не могла выйти из печати. В 1946 г. Попов был обвинен в сотрудничестве с немцами и осужден. К началу оккупации он был безработным и согласился на службу в полиции, так как альтернативой могла быть высылка на работы в Германию. Попов знал о спрятанных ценностях и о скрывавшихся в музее людях еврейской национальности. Все это Яковкина излагала следователю после оккупации, однако, никакие положительные характеристики Попова не были учтены судом. Следователь заявил, что это к делу не относится.

Как полицай, Попов имел списки людей, предназначенных к высылке в
Германию, и предупреждал их об этом. По показаниям Кравченко О.Д., благодаря Попову, кроме нее, удалось избежать высылки коммунистам
Елизарову, Соколовой, Кисенко, Карпенко, Вартановой и др. Но и эти показания не помогли предотвратить сурового приговора, хотя никаких преступлений против своей Родины Попов не совершил. Судимость с него была снята в 1956 г., а реабилитирован он был уже после смерти, последовавшей в
1999г.

Яковкину после оккупации допрашивали, на нее писали клеветнические доносы. Ей, спасшей картины великих русских художников (Репина, Левитана,
Поленова, Айвазовского, Кустодиева и др.), не верили. Оправдываясь, она пишет в органы государственной безопасности: «На оккупированной территории я оставалась только потому, что не считала возможным бросить на произвол судьбы культурные ценности. Если бы я уехала тогда из Пятигорска, бросив музейное имущество, и оно бы пропало, мне не пришлось бы теперь оправдываться».

Люди, близкие Попову, человеку талантливому, поэтичному и красивому, о котором, возможно, следует рассказывать специально, считали, что Яковкина не приложила достаточных усилий к тому, чтобы спасти своего бывшего сотрудника от работы в полиции, а затем от Воркутинских шахт. Но что она могла сделать сама постоянно проверяемая, подозреваемая и обвиняемая, к тому же еще и беспартийная.

Представить условия работы в 30-х – 40-х годах в СССР можно по дневниковым записям и письмам. Примерно через полгода после начала работы
Яковкиной в музее, в горком партии поступил донос о растрате ею 20 тыс. руб., о том, что она сгруппировала вокруг себя враждебный Советской власти элемент, что муж ее был царским генералом, что она выжила из музея всех партийцев и комсомольцев. Автором доноса был бывший директор музея
С.Коротков. Яковкина оправдывается, пишет заявления с требованием тщательной проверки. А в частном письме бывшей сотруднице музея
А.Н.Ушаковой, работавшей при Короткове, Яковкина пишет 20.03.38 г.: «Скажу одно, что как ни высоко ценили мы Степкины таланты по клевете, изобретению мерзостей, но мы все-таки недооценивали его. Он гениален! Такую передержку фактов и такое нагромождение клеветы простой негодяй не может сделать. Для этого нужно быть сверхнегодяем».

Письмо к другу в марте 1941 года дает преставление одновременно и о финансовых трудностях.

«Мне не простили мои жалобы на притеснения Горфо (Городской финансовый отдел – М.В.). Со второго марта у меня опять ревизия. Все направлено к тому, чтобы предать меня суду. Уж очень гнусную обстановку создал опять ревизор. Обидно, что срываются юбилейные мероприятия, да, срываются, так как главное мое преступление – это издания. С таким трудом все это держалось буквально на острие ножа. И пусть бы я пережила еще тысячу неприятностей, я готова была бы на бесконечные жертвы, лишь бы юбилей был проведен так, как мне хотелось, и как его можно было бы провести.

Сегодня, когда Горфо вычеркнул все издания, т.е. лишил нас финансовой базы, а, следовательно, возможности сделать передвижные выставки, я сорвалась – нервы разгулялись во всю. Конечно, я посуды не бью, дверями не хлопаю, не кричу, но лучше бы я все это делала. Уж очень больно – отдаешь делу все силы, все, что имеешь, чего-то достигаешь в этом деле. Ведь музей стал неузнаваем. Он стал грамотным, и обслуживание масс идет высококвалифицированно. Наконец музей стал научно-исследовательским учреждением, и это отмечают в центре. И все это сделано на средства, полученные от изданий. А сколько личных жертв принесено музею, ведь своей комнатой я просто не имела времени заняться.

Горфо совершенно уверен, что мной руководит какая-то корысть. Да, если б он знал, насколько мне выгоднее было бы, если бы это издание делала другая организация, я бы получала гонорары за редактирование, за составление альбомов выставок и гонорары очень приличные».

В марте 1944 г. в дневнике Яковкина пишет о тех, перед кем ей приходилось оправдываться после оккупации: «Вы хотите доказать, что власть бьет во всех случаях – и плохо сделал и хорошо, вы прививаете эту ложь другим. Я ненавижу вас и вам подобных, ненавижу именно потому, что к вам не подберешься… Вы забронированы… Вы исправно посещаете партийные собрания, исправно платите партийные взносы. Вы поете гимн, но что для вас Родина? Да что с вами говорить! Все равно, что слепому объяснять цвет молока или лишенному обоняния давать нюхать фиалки. Вы хуже преступников».

«Каждый день обнаруживаю следы «контроля».