Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата

От блюстителя и учителей требовалось прежде всего, чтобы они были русские, рождены благочестивыми родителями и воспитаны в православной вере. Из греков в учителя допускались лишь те, которые представят от православных патриархов достоверные свидетельства о "крепком утверждении" их в вере, да и те должны быть подвергнуты в России новому основательному испытанию. Новообращенные в православие от римской веры, лютерской и кальвинской и других ересей в академию не допускались. Православные, жившие в Малороссии и Литве, могли быть избираемы на должность учителя и блюстителя академии, если только представляли достоверное свидетельство о своем православии, о том, что они рождены от благочестивых родителей и воспитаны в православной вере. Если кто из них известен как сочинитель полемической книги против католичества или протестантства, то это не считалось верным свидетельством православия автора, потому что сочинение могло быть написано с хитрою целью приобресть доверие, а после такие люди могли мало-помалу всевать семена лжемудрия и вредить чистоте веры. А чтобы накрепко утвердить чистоту православной веры в учителях и блюстителях, то с них полагалось брать присягу с крестным целованием, и уж если после этого кто своей клятвы не сдержит и начнет кривотолки о вере, начнет чужую веру хвалить, а нашу православную укорять, таковой "от чина своего учительского да извержется", "а за хуление Православновосточныя веры, аще он в таком хулительстве пребудет, без всякого милосердия да сожжется" (положения 3 и 4).

С учреждением академии запрещалось учиться дома, без разрешения блюстителя и учителей академии, языкам греческому, польскому и латинскому и другим иностранным языкам, повелевалось домовых учителей не держать и детей, кроме как в академии, не учить из опасения, как бы домашние учителя, особенно иностранные и иноверные, не внесли какой-либо противности вере нашей православной, чтобы не было разногласия. Виновные в нарушении этого приказа подвергались конфискации имущества (положение 6).

Таким оброзом, академии были даны большие права и преимущества, но зато на нее были возложены и многие трудные обязанности по охранению православия в русском народе и чистоты веры. Ученые-иностранцы разных вер и ересей, приезжавшие в Россию и желавшие по каким-либо причинам жить в ней, испытывались в вере блюстителем академии и учителями, и если, по их свидетельству, оказывались достойными, то ходатайства их удовлетворялись; а те, в которых усмотрено будет направление, противное духу православия, высылались "из царствующего града за пределы Нашего царствия" (положение 11).

Блюститель и учителя академии обязывались крепко наблюдать, чтобы от всякого чина людей, мудрствующих противно святой православной вере, не было каких-либо распрей и раздоров. Такие лица должны подлежать самому строгому суду (положение 12). Иноверцев, принимающих православную веру, следовало записывать в особые книги, которые должны были храниться у блюстителя и учителей академии, они должны были наблюдать за образом мыслей и жизни записанных в книги лиц, "кто из них како житие свое препровождает, и крепко ли и цело ону (т. е. веру) и церковные предания содержит". Если окажется, что они не в целости держат православие, то их "в дальные наши грады, на Терек и в Сибирь ссылати"; а кто окажется придерживающимся своей прежней веры или ереси, "таковый да сожжется без всякаго милосердия" (положение 13). Блюстителю и учителям академии вменялось в обязанность наблюдать, чтобы ни у духовных, ни у мирян не было в домах от церкви возбраняемых богохульных книг, "волшебных, чародейных и гадательных", а равно чтобы неученые люди не держали в домах польских, латинских, немецких, лютерских, кальвинских и прочих еретических книг. Их следовало сжигать или представлять блюстителю и учителям академии. За держание волшебных и чародейных книг полагалось виновным без всякого милосердия сожжение, а за хранение польских и иных "предаяти казни, смотря по вине, нещано" (положение 14). Учителей магии естественной и подобных наук вместе с учениками, если где таковые учителя обрящутся, как чародеев, постановлялось без всякого милосердия сжигать (положение 5). Всякий русский или иностранец, на пиршестве или в каком бы то ни было месте хуливший и порицавший православную веру или церковные предания, отдается на суд блюстителю и учителю училища, и если обвинение подтвердится или обвиняемый окажется отрицающим призывание святых, поклонение иконам, почитание мощей, "без всякого милосердия сожжен да будет" (положение 15). Прибывший в Россию из другой страны православный в случае перемены веры подлежал сожжению, а если был католиком, да перешел в лютеранство, подвергался ссылке (положение 6).

Таким образом духовная и светская власть хотела создать из академии твердый оплот православию не только путем просвещения и серьезного обучения юношества богословию и светским наукам, но одновременно и превращением ее в своеобразный трибунал, который должен был блюсти за православным настроением умов и улавливать нечестивцев для предания установленным карам. Академия являлась сторожевой башней православия, на которой постоянно сидел строгий дозор, наблюдавший за каждой православной душой, подстерегавший все ее движения и в случае отклонения от правой веры предававший ее жестокой каре. Оберегать православную веру как зеницу ока — вот задача академии 4. За такие разнообразные труды царь обещался со всем усердием заботиться о благосостоянии академии и защищать ее от притеснений.

Вследствие такого характера академии ее начальству и преподавателям приходилось помимо своих прямых обязанностей исполнять еще много поручений цензурно-обличительного и наставительного свойства. Так, в 1722 году ректору Гедеону Вишневскому поручено было рассмотреть "писанные уставом и скорописью подозрительные тетради и письма", взятые в лавках на Спасском мосту. Такого рода поручения повторялись довольно часто, ректору приходилось просматривать не только "подозрительные", но и прямо "волшебные тетради" и давать о них отзыв. На ректоре же лежала обязанность наставлять в православной вере и присоединять к церкви обращавшихся из иноверия, увещевать раскольников, отступников, богохульников и т. п. В 1743 году указом Св. синода предписано было ректору Порфирию и учителям академии написать для обращающихся "на каждую религию собственный чин, начав с срацин, идолопоклонников и прочих еретиков, восточной церкви противостоящих, с оглавлением или с изображением над каждым чином всякого еретического заблуждения в крепких доказательствах". В 1744 году новокрещеный из татар казанского уезда Адлагун Алашев отступил от веры христианской. Его поселили под надзор старцев в богоявленский монастырь и приказали ежедневно водить в заиконоспасский монастырь к ректору Порфирию, которому предписано: "трактовать отступнику о событии пророчеств с довольным объяснением", а если останется непреклонен, угрожать ему судом гражданским. В 1720 году объявился какой-то вологодский крестьянин, прекративший ходить в церковь и не принимавший увещеваний. Приказ церковных дел предписал ректору "держать его скована в монастырских трудех месяц и ежедневно увещевать".

К лицам, требовавшим увещевания, относили и таких, которые впадали в задумчивость и в расстройство сил душевных. В 1744 году к ректору Порфирию был прислан студент Академии наук Яков Несмеянов, впавший в "меланхолию". В бумаге предписано: "Определяя его к кому из учителей, велел разговаривать и увещевать и притом усматривать, не имеет ли он в законе Божии какого сумнения".

В разных необычных случаях, имеющих какую-либо связь с православной верой или даже не имеющих никакой связи, обращались к академии. В 1785 году архиепископу Платону было предписано смотреть книги, напечатанные в типографии Новикова и в других вольных типографиях. В комиссию по этому делу были назначены бывший проповедник в академии архимандрит Серапион и тогдашний проповедник игумен Моисей. Когда в Москве стали открываться частные училища, то надзор за ними поручен был академии. В январе 1786 года иностранка Ульяна Бракель вознамерилась открыть пансион для девиц. По предписанию архиепископа Платона, префект Афанасий должен был рассмотреть аттестаты содержательницы пансиона и учителей, наблюдать за исправлением ими должности и представить о том рапорты. В том же году такого же рода поручения даны Афанасию при открытии мужского пансиона Христофора Раппе и девичьего докторши Елисаветы Лукки 5.

Предметы преподавания в академии были обычные, т. е. языки, грамматика, риторика, поэзия, философия, богословие, церковное и гражданское право и некоторые другие, например, арифметика, география, история. Классов, как и в Киевской академии, в Московской было восемь, с теми же наименованиями. К академии присоединялась еще славяно-российская школа, составлявшая нечто вроде приготовительного класса. В нем учили азбуке, Часослову, Псалтири и письму. Существенным элементом преподавания были диспуты, заменявшие в старших классах экзамены. Большие диспуты происходили два раза в год: перед Рождеством Христовым и перед летними каникулами. Последние диспуты были торжественные и продолжались три дня в собрании многочисленных посетителей. Первый день назначался для богословского диспута, второй — для философского и третий — для других классов.

Преподавание в академии происходило в таком порядке: богословие преподавал ректор, философию, т. е. логику, физику, математику и политику, — префект. В обоих классах, богословском и философском, происходили частные и публичные диспуты. Богословы сочиняли проповеди и произносили их на память по субботам в своем классе в присутствии еще философов и риторов, а философы в своем классе произносили составленные ими латинские и русские речи в присутствии богословов и риторов. Учитель риторики объяснял всю риторику, задавал упражнения и учил сочинять большие речи и проповеди. Он же читал с учениками речи Цицерона, изъяснял римские древности и по субботам после полудня преподавал всеобщую историю на латинском языке по греческой хронологии. Учитель поэтики преподавал риторику и науку о составлении стихов латинских и русских, читал с учениками Овидия и Виргилия, показывал качество периодов, тропов и фигур. Два раза в неделю в определенные часы учитель пиитики читал сочинение Цицерона о природе богов, а по субботам утром преподавал географию с помощью карт и глобуса. Учитель синтаксимы изъяснял латинский синтаксис, переводил с учениками Корнелия Непота или краткие послания Цицерона, а по субботам преподавал начала арифметики. Учителя грамматики, инфимы и аналогии занимались обучением грамматике с разнообразными упражнениями, а не знающих по-латыни учили читать и писать. Сверх того ученики учили катехизис, славянскую грамматику, греческий и еврейский языки, французский и немецкий, и медицину. Курс был довольно широк, но с сильным преобладанием языков и философско-богословских предметов. Математика была поставлена слабо, естествоведения совсем не было. Вообще универсальный, энциклопедический характер обучения в академии никогда не был осуществлен на деле, и "все свободные науки" остались на бумаге, красивой фразой, а в действительную жизнь и деятельность не перешли. Правда, государство хотело использовать академию во всех видах и смыслах: в беседе с патриархом Адрианом Петр высказался об академии как о такой царской школе, из которой должны выходить люди "во всякия потребы — в церковную службу и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство" 6. Указом Петра 1725 года повелено было учить в академии "геометрии и тригонометрии, всякого звания людей, кто пожелает" 7. Но все такие заявления остались лишь благими пожеланиями не только из-за трудности устроить такую школу, но и из-за характера мировоззрения и общего состояния образования того времени.

Московская академия организовалась по типу киевской, а киевская — по типу иезуитских коллегий и вообще западных школ. Последние же в основе учебного курса имели семь свободных искусств, причем светские науки были подчинены богословию и находились к нему в служебном отношении. И на Западе в то время понятие общего образования еще далеко не оформилось и не определилось, собственно, его еще не было, а совершалось изучение различных наук и языков в видах их непосредственной пользы — толкового усвоения слова Божия и древней классической литературы. А эти два последних предмета признавались необходимыми для каждого просвещенного христианина. Наука сама по себе, и особенно светская, ценилась еще недостаточно, она не освободилась еще от уз схоластики. Киевская и Московская академии, организованные по типу иезуитских коллегий, не могли включать в свои учебные курсы обширные циклы наук ради их самих. Слыханное ли дело, чтобы иезуиты насаждали науку ради науки? А откуда же было взять такую идею нашим предкам? Поэтому сущность учебного курса наших академий сводилась к известному западному курсу семи свободных искусств и богословия. Если было в этих курсах еще кое-что сверх семи свободных искусств, то и в западных школах курс не ограничивался лишь семью предметами. А для русских школ того времени и курс семи свободных искусств был высок.

В учредительной грамоте академии прописано, что в круг обучения в ней включаются "все свободныя науки"; но также сказано, что в академии "всякия от церкви благословесныя, благочестивыя науки да будут". "Свободная" наука и наука "благочестивая, благословенная от церкви" одно ли и то же? Могут ли совместиться свободные науки и благословенные церковные, благочестивые? Мог ли правоверующий русский того времени допустить в академию науку свободную, но не благочестивую? Очевидно, не мог. В учредительной грамоте прямо сказано, что, если кто начнет "всякия от церкви возбраняемые богохульныя и богоненавистныя книги и писания у себя коим нибуди образом держати и иных тому учити... и таковый человек... без всякаго милосердия да сожжется". С одной стороны, в одном параграфе — все свободные науки, а с другой, в другом параграфе — в случае свободы да сожжется. Приходится все свободные науки и энциклопедизм академического образования принимать с большими ограничениями и осторожностью, на самом деле в академии не было ни одного свободного, ни энциклопедического преподавания, а было схоластическое изучение семи свободных искусств в религиозно-церковных целях. Словом, Московская академия не внесла нового педагогического начала в русское педагогическое самосознание, а лишь развила и облекла в научную по тому времени форму уже давным-давно действовавшее начало — первостепенной важности для всей судьбы и отдельного человека и целого государства религиозно-церковного воспитания — правой, т. е. православной, веры. Это начало, его жизненность и необходимость учредительная грамота и оберегала самыми суровыми карательными мерами. Предположение же Петра о превращении Московской академии в московский политехникум так и осталось простым предположением; о преподавании в академии "всех свободных наук" и особенно об их свободном преподавании, что логически связано одно с другим, Петр никогда не помышлял. А с течением времени Московская академия превратилась не в политехникум, а в специальную духовную школу.

Московская академия послужила рассадником образования и знаний в другом отношении.

Долгое время она была в московско-петербургской России единственным, более или менее правильно организованным учебным заведением среднеобразовательного характера и даже высшего; вновь учреждаемые средние школы долго не налаживались, а потому, где была нужда в сколько-нибудь образованных людях и подготовленных школьниках, там сейчас же вспоминали о Московской академии и ее воспитанников требовали всюду. Поучившись в фаре, инфиме, грамматике, синтаксисе, ученик академии, хотя бы и не дотянул до богословия и даже до философии, все же представлял некоторую образовательную величину, а потому на него был большой спрос везде. Богословские классы академии пустовали, в них было три студента, и ректора жаловались Синоду, что непрестанных требований учеников академии в разные места "в академии зело мало учеников имеется". В высокой степени характерную картину положения академии в этом отношении дал ректор Стефан в своем докладе Св. синоду по случаю требования учеников в Академию наук в 1735 году: "Не многие доходят до Богословия; ибо инии посылаемы бывают в Санкт-Петербург для обучения ориентальных диалектов и для камчадальской экспедиции, инии в Астрахань для наставления калмыков и их языка сознания, инии в сибирскую губернию с действительным статским советником Василием Татищевым, инии в оренбургскую экспедицию со статским же советником Иваном Кирилловым, инии же берутся и в московскую типографию и в монетную контору, мнозии же и бегают, которых и сыскать невозможно; искомии укрываются, и от других вопрошены, для чего бегают, говорят, искать де хлеба и места за времени, понеже де мало видим тых, котории по совершении течения наук своих угодное пристанище получают; а что паче всего есть, кто котории ученики по многотрудных в фаре, инфиме, грамматике, синтаксиме, через два, три и четыре лета около их тщаниях и прилежностях, в пиитику уже, риторику и философию поступят, а остроумнейшии и надежнейшии покажутся, тотчас московския гошпитали учениками, яко твоими друзьями, понеже из московских же латинских школ труды переведенными для дальнейшего, честнейшаго в гошпитали, нежели в Академии, ученическаго состояния и содержания, удобно наговорены, совсягодно в московскую гошпиталь определяются и отсылаются, а в московской славяно-греко-латинской Академии почти самое остается дрождие" 8.

К этой прекрасной картине мы позднее и попутно присоединим еще несколько черточек.

Число учеников в академии было от 200 до 600, весьма различного происхождения, нередко только меньшая часть их была из духовного звания. В 1723 году указом Св. синода было предписано: "набирать в школы всех поповских и диаконских детей, а которые в учении быть не похотят, тех имать в школы и неволею". Были в академии и дворяне знатных фамилий: в 1736 году по определению сената поступило в академию сразу 158 детей дворянских, между которыми были князья Оболенские, Голицыны, Долгорукие, Мещерские и другие; были в академии всякие разночинцы — дети подьячих, канцеляристов, дьячков, солдат, конюхов, были даже новокрещеные инородцы, и только при митрополите Платоне академия по составу учащихся превратилась в исключительно духовное учебное заведение. Принимали имеющих не менее 12 и не выше 20 лет. В некоторые курсы в академии бывало до 10 белых священников и столько же дьяконов; были и монахи. Учились долго и не стеснялись пребыванием в одном классе по нескольку лет. Об одном ученике Чепелеве известно, что он с 1736 до 1750 года дошел только до философии. Ученик Константинов в фаре сидел с 1737 по 1742 год. Ученик Андрей Ушаков, окончивший курс в 1760 году, учился в академии 20 лет. Один ученик в синтаксисе просидел 10 лет. Исключали обыкновенно редко и более "злонравных", чем "непонятливых". Но зато случалось разом исключали помногу. Так, в 1736 году к вакации исключено непонятливых и злонравных 100 человек, а в 1793 году 146. Впрочем, многих исключенных, по просьбам их, принимали обратно. Некоторых исключали с особою торжественностью. Так, на представлении об исключении ученика риторики Даниловского в 1789 году Платон положил такую резолюцию: "Даниловского, яко нерадиваго и лениваго ученика, выключить, выгнав его из академии в присутствии учеников до ворот метлами" 9.

Что касается преобладающего характера в учебной организации академии, то он был неодинаков в разные исторические эпохи. Еще перед открытием академии в Москве образовались две партии по вопросу об ученой организации академии. Одни настаивали на преобладании греческого языка и греческой литературы в академии, а другие — латинского языка и латинской литературы. Греки ссылались на общекультурное значение греческого языка и греческой литературы, на то, что на греческом языке написан Новый Завет, а Ветхий Завет переведен на него, что русские приняли христианство от греков и церковные книги приходится сверять с греческими подлинниками, что с латинами у русских издавна нелады и т. п. 10 Защитники преобладания латинского языка ссылались, вероятно (их сочинения не дошло до нас), на значение его в современной науке и школе, на то, что греческая наука и школа слабы, что сами греки ездят доучиваться в западные латинские школы и т. п. На Москве в XVII веке было довольно ученых киевлян, воспитавшихся в реформированной Могилой академии, строго следовавшей западным образцам. Они, вероятно, и являлись защитниками латинского склада и Московской академии.

На первых порах греки победили, греческий элемент сделался господствующим в академии. Академия в первое время называлась греческими школами, первые учителя академии, братья Лихуды, были греки, и хотя знали и латинский язык, но говорили и писали большей частью по-гречески. Восточные патриархи настаивали на изгнании латинского языка из академии совсем, и это им одно время удалось: преемники Лихудов до 1700 года читали курс на одном греческом языке. Но с Петра I порядки в академии изменились: по мысли Стефана Яворского, воспитанника Киевской академии и докончившего свое образование за границей, Петр Великий приказал завести и в Московской академии "учения латинския". За наставниками теперь обращаются не в Грецию, а в Киев, и вообще Московская академия строится по образцу киевской, пользуется от нее и учителями и руководствами и всеми порядками. Классные занятия ведутся на одном латинском языке, сочинения пишутся на нем же, а сама академия называется латинскими или словено-латинскими школами. Новый период в жизни академии начинается со времени управления ею митрополитом Платоном до перемещения в Троицкую лавру (1775—1814), когда было восстановлено обстоятельное изучение греческого языка, усилено преподавание русского, расширен учебный курс новыми предметами. Вызов учителей из Киева прекратился, а сама академия по справедливости называлась славяно-греко-латинской. Число учащихся возросло и при Платоне доходило до 1600 человек.

Общие выводы

Окидывая одним взглядом рассмотренный нами первый период развития педагогии, мы находим в нем следующие характерные черты.

1. Педагогия этого периода была заимствованной. Основные педагогические идеи были взяты из Библии и сочинений Иоанна Златоуста; апокрифы, жития святых, поучения, история, космология, этнография и сведения по всем другим отраслям знания заимствовались отовсюду, где только мог достать их древний русский человек. Когда подошло время устройства надлежащих школ, тогда сначала обратились к грекам, а потом не побрезговали и нелюбимыми латинянами, хотя все же и оставались при убеждении, что "во всей Европии подобно той земли (русской) и чудние нет", что Москва — Третий Рим: первые два Рима пали, а четвертому не бывать.

2. Воспитательный идеал был ветхозаветный, суровый, исключавший самостоятельность и свободу детской личности, всецело подчинявший детей воле родительской, не хотевший даже знать и считаться с вполне естественными потребностями детей в игре, смехе и веселье. Страх детского неповиновения и своеволия проникает в педагогические наставления.

3. Образование было церковно-религиозным и заключалось в изучении церковно-богослужебных книг, пополняемом каждым, в меру своей любознательности и средств, начетчеством такого же характера. Учились главным образом у мастеров грамоты, учились долго, с великим трудом и биением. Образование было одинаковым для всех и свободным, делом свободного договора между родителями учеников и учителем. Никаких школ для подготовки учителей не было, никаких профессиональных курсов не существовало. Учитель учился там же, где учились и его ученики, и знал часто немного больше своих учеников. Образованию ставилась серьезная воспитательная задача — душеспасительная задача — душеспасительность, стремление сделать людей лучше, научить их премудрости и страху Божию.

4. Отсутствовала специальная педагогическая литература. Если кто-либо пожелает узнать, какими идеалами руководствовалась и в жизни и в воспитании наши отдаленные предки, то нельзя обратиться за разрешением этого вопроса к педагогическим сочинениям, так как их, собственно говоря, еще не было, а следует искать совета на вопрос в разных произведениях, трактующих об укладе различных сторон жизни, уже более или менее обособившихся от общего жизненного течения. Таково, например, "Поучение Князя Владимира Мономаха детям". Автор как правитель страны имеет в виду в своем "поучении" главным образом управление землей, государственное строительство, деятельность князя; но наряду с советами об устройстве земли автор касается и вообще свойств достойного человека и хорошего христианина, задевает несколькими словами и собственно воспитание. Рекомендуется детям человеколюбие, неустанное трудолюбие, уважение к церкви и духовенству, заповедуя им в полдень непременно ложиться спать, потому что такое спанье установлено самим Богом, и что в полдень спит и зверь, и птица, и человек. Мономах замечает, что, узнав что-либо хорошее, нужно его помнить, а чего не знаешь, тому нужно учиться; ссылается на пример отца, который, сидя дома, выучился пяти языкам; прописывает знаменитый афоризм, что леность есть мать пороков, что человек должен всегда заниматься и тому подобные наставления чисто практического характера, доступные каждому взрослому благоразумному человеку без всякой педагогии.

5. Отсутствовало педагогическое сословие. Учителей, которые занимались бы только учительством, еще не было, учителями были члены белого и черного духовенства, священники, дьяконы, дьячки, архимандриты, иеромонахи и из светских лиц — мастера грамоты. Для духовных лиц педагогическая профессия была второй, добавочной к основной — духовной. Если педагогическая карьера не удавалась, то лицо возвращалось к своему первоначальному назначению — духовному. От учителя требовали некоторого знания и образования, но не умения учить, т. е. педагогической подготовки. Потребности в создании особого, с надлежащей подготовкой, учительского сословия еще не чувствовалось, кто какой наукой владел, тот и мог ее преподавать, руководствуясь практикой личного обучения и вдохновением. А так как все обучение преследовало религиозно-церковные цели, то по естественному порядку духовенство и являлось учителем. Что касается светских учителей грамоты — мастеров, то они находились в тесной связи с духовенством, были помощниками дьячка, лицами, готовящимися занять духовную должность. Если же они к этому не стремились, то обыкновенно занятия учительством не составляли всей их профессии, а были только дополнительными в какой-либо другой — земледельческой, промысловой и т. п. Самые термины — учитель, педагог — еще не были употребительны. В XVII веке прибыл в Москву учитель по профессии, грек Венедикт, и предложил свои услуги, назвав себя учителем. Ему внушительно ответили, что таланты даются от Бога, что никто не должен сам величать себя учителем, и особенно это дерзко и неприлично младшему пред патриархом...

6. В конце этого периода педагогическое дело значительно изменяется в своей постановке: появляются организационные правильные школы, сначала общественные, а потом и государственные, с широким курсом, с особыми учителями, с более или менее научными и серьезными учениками. Появляются школьные уставы. Живо чувствуется приближение другого периода, другой постановки школ. Но пока суть дела, идеалы образования и воспитания остаются прежние — религиозные, церковные. Педагогия русская еще не сдвинулась со своего первоначального основания, мастер грамоты и Московская славяно-греко-латинская академия, несмотря на весьма значительные различия между ними в степени сообщавшегося ими образования, служат еще одному и тому же педагогическому богу — подготовке хороших христиан и добрых пастырей церкви. Учебный курс, включавший в себя прежде всего Часослов, Псалтирь, Апостол и Евангелие — единственные науки для мастера грамоты, в братских школах и в Московской славяно-греко-латинской академии расширяется и обнимает "всякие от церкви благословенныя науки". Государство начало заботиться об образовании, но пока только о религиозно-церковном. Таким образом, первый период русской педагогии с точки зрения основы и идеалов является совершенно целым, единым, но деятели на поприще просвещения постепенно становятся многочисленнее и разнообразнее и обещают новые педагогические идеи.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: контрольная работа 3, культурология как наука.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3 | Следующая страница реферата