Психология как ремесло и искусство

Роман Пивоваров, V курс, 51 гр.,

кафедра общей психологии МГУ

Эссе

Прежде всего, хотелось бы обратить особое внимание на точность формулировки темы данной работы, выделить то важное, на мой взгляд, обстоятельство, что используемый в названии союз – это соединительный союз «и», а не разъединяющие «или», «либо», и т.д.  Личностная значимость такой постановки проблемы будет раскрыта ниже, а пока заметим, что психология, наверное, единственная наука (если не принимать в расчет медицины, носящую все же более выраженный практический характер, чем теоретический), где такое объединение понятий – «ремесло» (т.е. техника, практическая работа, или, по Далю, «самое занятие, коим человек живет, промысел его, требующий более телесного чем умственного труда»[1] )  и искусство («мастерство, требующее большого умения и вкуса»[2] ) – имеет смысл и,  более того, как мне кажется, является необходимым условием развития науки. 

Другие научные дисциплины гуманитарного цикла, напротив, зачастую стремятся дистанцироваться, отгородить себя от искусства; в частности, это относится к тем наукам, которые занимаются изучением тех или иных видов искусства.  Литературоведы (в большинстве своем; разумеется, мы говорим о доминирующих, традиционных тенденциях, есть и исключения) стремятся провести разграничительную черту между своими исследованиями и собственно литературой, искусствоведы предпочитают все же предоставлять изобразительное искусство самим художникам, музыковеды обычно не сочиняют музыку и т.д.  В последнее время новые идеалы научности ищут и некоторые профессиональные философы. 

Психология же демонстрирует, скорее, обратную тенденцию.  Словосочетание «искусство психотерапии» является названием многих учебников самых разных авторов[3] , журналы публикуют статьи под заголовками «Психотерапевт: профессия и образ жизни», «Искусство исцеления душ», «Психолог – профессия или призвание?» и т. д. и т. п.

Многие психотерапевты и практические и сами говорят о своем занятии как о своего рода искусстве.  Отчасти этого требует от них их профессиональная гордость, тщеславие и честолюбие, стремление к экспансии собственного метода и прочие эгоистические соображения, которые трудно признать объективными.  По мнениею А.И. Сосланда, среди мотивов, по которым терапевты склонны придумывать свои собственные школы и чувствовать себя подлинными мастерами, можно выделить понимание психотерапии «как способ проецирования вовне собственных личностных смыслов.  Сочиняя метод, он реализует возможность примирить собственный опыт, склонности, вкусы, мировоззрение и так далее с желанием заниматься психотерапией»[4] .

Однако, все же частью утверждения о психотерапии о как своего рода искусстве являются следствием действительного самоанализа и рефлексии того, что происходит в ходе психотерапевтического процесса на самом деле.  Примером довольно близкого приближения психологии к искусству может служить система творческой психотерапии М.Е. Бурно[5] и, в частности, метод маскотерапии Г.М. Назлояна[6] .

Следует отметить, что ориентация на искусство (творчество, артистизм, мастерство, требующее умения и вкуса) в психологии – прерогатива не только практиков, но в первую очередь свойство теоретической работы академических психологов[7] .  Обращение только к отечественной психологии являет нам блестящие примеры этого.  Возьмем например, уже ставшее классическим определение роли Льва Семеновича Выготского как «Моцарта психологии».  Такая объемлющая метафора подчеркивает, в первую очередь, такие «музыкальные» черты стиля научной работы Выготского как легкость исполнения, импровизация, виртуозность владения инструментом и так далее.  Его работы, написанные блистательным литературным языком зачастую читаются вовсе не как научная литература, но как произведения искусства.  То же может быть сказано и некоторых книгах другого великого отечественного психолога, Александра Романовича Лурии.  Более того, этот подход был избран им сознательно.  Речь идет о провозглашаемой Лурией «романтической науке», принципы которой были реализованым им в книгах о мнемонисте Шерешевском и солдате Засецком («Маленькая книжка о большой памяти» и «Потерянный и возвращенный мир»). 

На вечернем мемориальном заседании Международной конференции «А.Р. Лурия и психология ХХI века» прозвучал доклад Б.С. Братуся об Александре Романовиче, который был озаглавлен «Мастер науки».  В нем Б.С. Братусь обсуждает проблему «связи живой жизни ученого, его характера, темперамента, личности и его трудов.  Или – по-другому – проблема связи двух имен: того, на которое откликался ученый в жизни, в многообразии людских связей и отношений, и того, на которое откликается сейчас ученый мир»[8] .  В частности, Борис Сергеевич замечает, что «А.Р. Лурия – признанный классик психологической науки, его идеи и труды знают тысячи студентов, ученых и практиков во многих странах мира, но – именно труды, а не его самого.  Он, живой, неумолимо становится знаком, именем на обложке, строкой, читаемой на разных языках, ячейкой памяти в электронных каталогах научных библиотек»[9] .

В какой еще науке, претендующей на собственные объективные методы, самостоятельные теории, порой даже, парадигмы исследования, так важно имя и личностные особенности одного из ее верных ученых?  Черты характера Менделеева, Дарвина или Максвелла интересны, преимущественно, либо историкам, либо энтузиастам науки, но значимой практической ценности для химии, биологии или физики они не имеют.  Все, что было сказано этими учеными уже давно пересказано на страницах учебников и справочников.  Психология же, одна из немногих наук (вкупе с филологией, философией и, отчасти, историей) и уж единственная из наук естественных (если ее считать таковой; но не будем детально обсуждать этот сложный вопрос), в которой есть такая вещь, как хрестоматия.  Если работы Ньютона уже давно превратились в главку «Законы тяготения» учебника физики и даже просто в формулы F=ma и т.п., то в психологии смысл сказанного находится в большой зависимости от того, кем это сказано.  Слово «сознание», казалось бы, один из ключевых концептов науки, вполне сравнимый с той же самой силой гравитации в физике, в работах Фрейда, Джемса, Перлза, Леонтьева приобретает совершенно разные, нередко противоречащие друг другу значения.  А у бихевиористов это понятие вообще отсутствует.  Можем ли мы представить себе группу физиков, просто-напросто отказавшихся от закона всемирного тяготения?

Известно шутливое замечание Алексея Николаевича Леонтьева, обращенное к студенческой аудитории, говорят, на экзамене – «Я понимаю, что психология вам трудно дается, ведь вы ее учите, а я – создаю».  В иных вариантах этой легенды еще более безапелляционно: не «создаю» а «придумываю».  Трудно представить себе такое в других науках, однако в психологии это не кажется уж таким сверхъестественным или самонадеянным.  Он действительно создавал, даже придумывал психологию, и в известном смысле был не только ученым, но творцом, «художником психологии» – опять же, «конструирующим миры».

Такая зависимость говоримого от личности говорящего, текста от его автора, теория от ее создателя, зависимость, подтверждающая положение квантовой физики о невозможности исключения влияния экспериментатора на ход самого экспериментатора, неотделимость наблюдателя от наблюдаемого, – такая зависимость приводит к мысли о том, что пантеон научного сообщества психологов состоит, скорее, в первую очередь именно из «мастеров науки», чем из ученых в строгом смысле этого слова.

Выше мы рассматривали больше психологию как искусство – как теоретическое, так и практическое .  Обратимся же теперь к психологии как к ремеслу, чтобы дальше, в заключении, предпринять попытку сведения этих частей в единое неразрывное целое – используя тот самый соединетельный союз «и».

Если до возникновения психологии как самоопределившейся науки в середине-конце XIX века (точную дату назвать сложно, поскольку каждая национальная из мировых психологий считает за точку отсчета ту, которая ей ближе; так в Германии начало психологии связывают с открытием в 1879 г. первой психологической лаборатории в Лейпциге, во Франции – с работами И. Тэна и Т. Рибо, и т.д.) теоретический корпус научной работы велся в русле философии, то практика психологии (так, как мы привыкли сейчас ее себе представлять) в большей мере была разделена между церковью и медициной.

Одно из «определений», вернее крылатых фраз, определяющих медицинскую практику, – это «искусство врачевания».  Безусловно, что всемирно известные врачи древности, такие как Гиппократ и Авиценна, были не только профессионалами, но и, опять же, мастерами, художниками своего дела, они воплощали своей работой красоту, достоинство и стойкость медицины.  Однако в то же самое историческое время была и целая армия других, безвестных лекарей, умелых и не очень, удачных и опять же не очень, которая реализовывала медицину как ремесло.  Как отмечает в своей аналитической работе «Рождение клиники» Мишель Фуко, институционализации медицины, систематизация и обобщение фактов медицины, создание, по сути, «системы здравоохранения», состоящей из разных врачей, порой не очень одаренных, но зато убежденных сторонников своего дела, сыграла важную роль в становлении того клинического дискурса, современниками которого мы являемся[10] .

Подобно тому, как, по выражению Ахматовой, стихи растут из сора, искусство психологии тоже вырастает из техники и ремесла.  Без знания общепсихологических теорий, классических экспериментальных данных, хрестоматийных фактов и феноменов науки, конкретных методик и техник работы остается невозможным никакое психологическое творчество, оказывается недоступной психология как искусство.  Однако, по моему убеждению, ремесло психологии не сводится лишь к владению техниками и практиками тех или иных терапевтических школ.  В первую очередь уровень подготовки психолога определяется его профессиональной самоидентичностью, методологической рефлексией, или, говоря проще, ответом на вопрос: «Кто я и что я делаю?»  Однако одно посещение тренингов и индивидуальных сессий не может, как правило, дать на этот вопрос вразумительный ответ. 

Важную мысль о соотношении ремесла и искусства высказывает А.А. Леонтьев в работе, казалось бы, не имеющей прямого отношения к проблеме личностного самоопределения психолога, во всяком случае, в той ее форме, которую мы и обсуждаем здесь.  Мысль, по сути своей касающаяся психолингвистики, может быть вполне применима ко всей психологии в целом.  Алексей Алексеевич пишет: «Техника искусства – это те элементы художественного произведения и отдельных квазиобъектов (художественных образов), вплетенных в его ткань, которые сами по себе не имеют коммуникативной ценности, не являются носителями личностных смыслов, а лишь используются как признаки перцептивного компонента квазиобъектов искусства – чтобы строить или отождествлять такие квазиобъекты.  Владение только такой техникой еще не дает нам владения искусством – но это последнее невозможно без владения техникой. Видимо, правильнее здесь говорить не о технике искусства, а о технике восприятия искусства, т.е. не об элементах самого квазиобъекта, а о соответствующих им навыках и умениях восприятия»[11] .  Обратим здесь внимание на последнее замечание А.А. Леонтьева, которое может быть осмыслено как предложение нового ракурса на психологическое образование, воспитание психологов.  Приобщение к «психологическому искусству» (как искусству науки, так и искусству практики) возможно через обучение правильному восприятию этого искусства.  Умение видеть психологическую реальность и проблематику в различного рода жизненных ситуациях и составляет одну из важных особенностей психологического умостроя, без которой психолог остается лишь ремесленником, «ходячей энциклопедией», но никак не творцом, способным «конструировать  миры» – будь то в области работы теоретической или практической.

По мнению Б.С. Братуся, поставить у студента-психолога такое видение призвана именно общая психология.  Ее роль в психологическом образовании определяется как архитектоническая, именно поэтому «в университетском постижении психологии нужно сопрягать оба полюса или уровня»[12] .  Обозначим эти уровни.  «Исходный, первый – это то, что в данном контексте можно обозначить как школьная общая психология (по аналогии со школьной философией, выделяемой И. Кантом).  Ее задача – введение и обоснование понятий, средств, механизмов, системы, истории психологических знаний, словом, обучение самому языку, алфавиту, грамматике психологии без чего нельзя войти в это область и быть в ней понятым, говорящим.  И другой полюс – иные, более высокие уровни – теоретический и философский.  Если первое (школьная общая психология) дает представление об основах, кирпичах. несущих балках, стержнях психологического здания, то уровни последние намечают и в идеальном плане завершают купол, подразумевают и угадывают проект в целом.  Следует особо заметить, что это не две разные общие психологии.  Это единая общая психология в разных по представлению и способам передачи (обучения) ипостасях, имеющих одну цель – изначальную и конечную цель общей психологии – внести порядок и связь в рассуждения и понятия психологической науки; увидеть, представить и защищать ее не как один набор методов, методик, феноменов, явлений, но как сущностный, неотчужденный тип человеческого знания»[13] .

К сожалению многих, резкое увеличение числа высших учебных заведений, занимающихся подготовкой профессиональных психологов привело к тому, что подлинное дерево психологического ремесла становится не видным за лесом практических руководств и пакетов готовых методик, лишенных методологической проработки и общепсихологического осмысления.

Такова общая картина психологического ремесла – обратимся теперь к соотношению искусства и ремесла в психологии.

В последних выпусках своей вечерней телепередачи Александр Гордон изменил своему основному принципу – беседе о науке – и решил посвятить несколько диалогов творчеству.  Цикл телепередач, озаглавленный «Технология творчества», выходил с 16-го по 19-ое декабря и включал в себя интервью с кинорежиссером Георгием Данелия, художником Михаилом Шемякиным, поэтом Олегом Чухонцевым и мультипликатором Юрием Норштейном.  Заявленная тема передач – «Технология творчества» – как нельзя лучше соотносится с ориентирующей формулировкой нашей темы: «Ремесло и искусство».  Надо заметить, что, как отмечал сам Александр Гордон в предисловии к циклу, «разговор вряд ли пойдет именно о технологии» – и это оказалось именно так.  Эксплицировать технологическую, или как мы бы сказали, ремесленную сторону творчества, искусства оказалось для собеседников Александра Гордона неимоверно трудно.  По сути, разговор шел либо о технологии (приемах монтажа и живописи), либо о творчестве (современной поэзии, мультипликации).  В лучшем случае, собеседникам удавалось предаться рефлексии, или, как говорят психологи, интроспекции, и высказать некоторые субъективные суждения о собственном вдохновении.  Разумеется, объективной картины «технологии творчества» выявлено не было.

Обратимся еще раз к цитированной ранее мысли А.А. Леонтьева – «Видимо, правильнее здесь говорить не о технике искусства, а о технике восприятия искусства».  Однако как сделать так, чтобы посредством восприятия искусства – научить искусству?  Через технику видения и сопричастности выйти на техники творчества?

Одним из возможных путей решения этой задачи нам видится личностная и педагогическая стратегия, реализуемая в работах и на лекциях Андрея Андреевича Пузырея.  Привычным делом для слушателя лекций Андрея Андреевича является ощущение вечного восхождения на некую вершину, но неизменного ее не-достижения.  Пузырей не указывает на предмет, не проговаривает его, а как-бы оговаривает, «царапает» со стороны. 

«Уникальные опыты «реальной психологии» человека – пишет он, разбирая психологическое искусство Л.С. Выготского в его работе о Гамлете, принце датском, – должны быть еще «извлечены»… и не в рамках той психологии, которую мы знаем и имеем в виду, говоря о психологии сегодня, но как опыты той и в рамках такой психологии, которой не было во времена Выготского и которой – мы должны, если хотим читать эти работы Выготского, это признать – нет и сегодня»[14] .

Как это так – говорить о психологии, которой «нет и сегодня»?  Однако, как писал Юрий Буйда: «важно всегда помнить утверждение Плотина в "Эннеадах": увидеть то, что выходит за пределы этого мира, путем обычного размышления невозможно: "ум должен как бы отпустить себя, не быть умом". Отметим важное – "как бы", являющееся не банальной уступкой здравому смыслу, но существенным элементом метода, соприродного самому искусству»[15] .  ". В каком-то смысле это «оговаривание», которого придерживается Андрей Андреевич Пузырей, – метод любого размышления, претендующего на собственное течение, вместо коренного решения вопроса. Потому что любое окончательное означивание, по мысли Ф.И. Гиренка[16] , (поименование) прекращает размышления. Ясность, – т.е. состояние, когда все вещи ясны: это – то, а это – это, – гибельна для философствования. Именно недостаток (а точнее, почти отсутствие) имен, поименованностей, исчерпывающих сущность своего предмета, нехватка слов о чем-либо дает нам возможность размышлять. 

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: рынок реферат, реферат г, решебник по русскому языку класс.





1  2  3 | Следующая страница реферата