Тревога, как усилие человека быть

Мячин Иван

Внутренняя противоречивость и многогранность, личностная вовлеченность и ответственность, борьба с научной дискурсивностью и однозначностью – вот те моменты, характеризующие рассмотрение всякой проблемы в русле экзистенциальной психологии.

Систематический анализ, как известно, не является козырем экзистенциальной психологии, поэтому при написании этой работы представляется возможным избежать хронологической последовательности в развитии взглядов (от Л. Бинсвангера и П. Тиллиха к С. Мадди и А. Лэнгли). Тем более, что подобный способ рассмотрения оказывается по сути своей противоречащим экзистенциальной традиции, неотъемлемой максимой которой является установка на историчность и диалогичность. Иными словами, сама логика рассмотрения обладает нудительной силой, навязывающей форму диалога Я-Ты, когда представляется возможным сместить акценты с монолога однозначности на мозаичность и полифонию разных голосов, когда впервые только и появляется возможность быть услышанным или, в нашем случае, дать возможность быть услышанным.

Избрав эту точку в качестве отправной, необходимо дополнить общий контекст рассмотрения центральной проблемы – проблемы тревоги. Этот контекст в самом общем виде можно определить как экзистенциальный, т. е. феномен тревоги как экзистенциальный феномен. Для того, чтобы удержаться в таком способе понимания, нужно определить, в чем заключается подлинный экзистенциальный статус тревоги. Как соотносятся бытие и тревога, чтосодержит в себе тревога, что позволяет рассматривать её в качестве таковой.

Ответы на эти вопросы не могут быть однозначными, хотя всегда проще отделаться поверхностным вариантом: тревога – это осознание нерешенных конфликтов между структурными элементами личности. Но такое понимание вряд ли открывает для нас что-то убедительное.

Экзистенциальное понимание тревоги связано, прежде всего, с отношением бытия к небытию. Тревога – это та базовая категория, которая позволяет сделать это отношение более наглядным. Осознание возможности бытия-небытия – это и есть состояние тревоги, вытягивающее человека из линейности временной перспективы в том смысле, что простое планирование будущего оказывается невозможным. Человек ощущает этот нудительный характер тревоги, благодаря которой для него открывается возможность установиться в качестве такового.

Позитивная функция тревоги заключается в том, что она как бы маркирует для человека возможность быть. Тревога открывает ему глаза на его уникальность и незаменимость в бытии. Или, выражаясь словами М. Бахтина, впервые только и приоткрывает позицию «не-алиби в бытии». В противовес негативному способу понимания тревоги, как состояния, которое необходимо преодолеть и чем быстрее, тем лучше, экзистенциальное понимание утверждает противное: тревогу невозможно преодолеть. П. Тиллих в работе «Мужество быть» вводит схожее представление: «Мужество не устраняет тревогу: тревога экзистенциальна, и её невозможно устранить. Мужество – это самоутверждение «вопреки», а именно вопреки небытию. Тот, кто действует мужественно, принимает в своемсамоутверждениитревогу небытия. Тревога толкает нас к мужеству, так как альтернативой мужеству может быть лишь отчаяние.Мужество сопротивляется отчаянию, принимая тревогу в себя». Этот небольшой, но необычайно глубокий пассаж иллюстрирует принципиально иной способ понимания не только отдельно взятого феномена тревоги, но и предназначение человека, как существа самоустанавливающегося, принимающего себя во всей своей уникальности и единственности. Отсюда возникает и смена психотерапевтических установок – переход от тотальной самоотстраненности и редуцированности к целостному самопринятию и самоутверждению.

Рассмотрение тревоги было бы не полным, если ограничиться указанием лишь на её позитивную направленность. Безусловно, тревога содержит в себе опасность трансформироваться в страх, посредством чего запускается механизм неврозообразования.Человек может устранится от самопринятия и самоутверждения, убежав в невроз. Невроз в данном случае – это способ самоукрывательства. Он дает возможность спрятаться от небытия, но в тоже время, убегая от небытия, человек бежит и от возможности подлинного бытия, чем запускает цикличный механизм саморедуцирования. Тревога – ее внешняя фиксация – страх – самоограничение – последующее усиление тревоги – итак по кругу. Невротик оказывается помещенным в фантомный мир, подлинная реальность его жизни становится для него практически недоступной. Он находится в постоянном конфликте с реальностью, которая представляется ему болезненной и травмирующей. Как пишет П. Тиллих: «Ограниченное и фиксированное самоутверждение невротика и охраняет его от невыносимого давлениятревоги, и разрушает его, обращая против реальности, а реальность против него, вновь вызывая невыносимый приступ тревоги».

Важный момент, какой здесь следует отметить, невротик утрачивает специфически человеческое качество – экзистенциальную открытость миру, игнорируя которую, человек выпадает из своей причастности бытию, из своего «бытия-в-мире» (Л. Бинсвангер). Мир распадается на отдельные фантомы, теряя свою целостность; утрачивается специфически человеческая заброшенность в мир. Такое состояние М. Бахтин характеризует как «неспособность к диалогу».

Наметки психотерапевтической стратегии работы с неврозом и невыносимостью тревоги имплицитно содержатся в наших рассуждениях и, тем не менее, попытаемся их выразить более отчетливо. Психотерапевтическая помощь в ее экзистенциальном варианте предполагает диалогичность, которая открывает для пациента возможность признания своей уникальности и принятия ответственности за свою жизнь.Подводя итог, следует отметить, что экзистенциальное рассмотрение феномена тревоги обнаруживает принципиальную несводимость к однозначности понимания, в том смысле, чтотревога заключает в себе возможность выбора - свободу. Как на то указывает Р. Мэй: «Появление свободы тесно связано с тревогой: возможность свободы всегда вызывает беспокойство, и способ встречи с тревогой определяет, пожертвует ли человек свободой или утвердит её». Иными словами, тревога как возможность человека быть.