Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата

г) Проповедь св. Иоанна Златоуста о богатстве и милостыне имела в виду, помимо моральных интересов богатых, материальные интересы бедных. Милостыня должна была хотя бы до некоторой степени сгладить ужасающие размеры имущественного неравенства. Но святитель рассматривал вопрос о богатстве и бедности не с экономической, а с религиозно-нравственной точки зрения. Поэтому он не ограничивался заботами об устранении подавляющей материальной нужды бедных классов, но ставил своей задачей возвысить бедняка нравственно, ободрить его, дать ему почувствовать, что он не только ни в чем не уступает богачу, окруженному блеском, по своей внутренней ценности, но может бесконечно превосходить его в этом отношении. Эта сторона учения св. Иоанна редко затрагивается, а между тем в ней-то с особенной ясностью и выражается широта сердца, тонкость морального суждения и любовь к бедным проповедника.

Бедняк везде и всегда является существом пренебрегаемым. Его вынужденное невежество, грубость и неопрятность возбуждают в высших классах презрение. То, чего мы никогда не позволили бы себе по отношению к человеку своего круга, мы на каждом шагу, не задумываясь, допускаем по отношению к бедному. Даже Церковь апостольского времени, когда дух взаимной любви и братства верующих проявлялся с несравненной силой, не была свободна от лицезрения. "Если в собрание ваше, — читаем в послании апостола Иакова, — войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, и вы, смотря на богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там, или садись здесь у ног моих; то не становитесь ли вы судьями с худыми мыслями?" Во всяком обществе имущественно слабый наименее защищен от обид и насилий. Но на внутреннем состоянии человека неизбежно отражается общественное мнение о нем. Пренебрежение среды, в которой живет человек, в качестве естественного рефлекса, превращается во внутреннее пренебрежение его к себе самому. Он начинает смотреть на себя как на существо, для которого нет места в Божием мире. И перед горечью и обидой такого сознания материальная нужда может отодвигаться уже на второй план. Но кроме своей мучительности, эта внутренняя разбитость и приниженность часто делает бедняка совершенно неспособным к нравственной жизни. Все это видел св. Иоанн Златоуст и добровольно поставил себя в ряды бедных, чтобы поднять их до себя, вдохнуть в них нравственную бодрость, освободить их от внутренней приниженности.

В одной беседе святитель говорит: "Свод звездный и круг луны — не всем ли равно принадлежат? Даже, странно сказать, мы, бедные, пользуемся им более, нежели они (богатые)". "Мы — бедные…" Здесь только два слова, но они служат выражением внутреннего строя личности, который стоит за ними. Когда ставится вопрос об отношении богатых и бедных, господ и слуг, предпринимателей и рабочих, то чрезвычайно важно знать, на стороне какого класса стоит проповедник внутренно, среди каких людей чувствует он себя своим, кто для него кровно близок. "Мы бедные", — говорит первый иерарх восточной половины Римской империи. В настоящее время не только ни один епископ, но даже ни один сельский священник не может без лицемерия обратиться с такими словами к бедным: не беднейшая часть населения является для настоящего духовенства тем классом, с которым его связывает внутренняя, кровная близость. Но в устах св. Иоанна Златоуста эти случайно оброненные слова были глубоко правдивы. Они показывают, что бедный для него был более своим, чем богатый. В этом случае святитель не представлял собой исключения. Он был выразителем церковного быта. Так же еще продолжали чувствовать лучшие епископы той эпохи. Св. Василий Великий тоже однажды сказал: "Мы, бедные, не имеем ничего, кроме свободы". Как уже было сказано ранее, представители клира, принимая на себя служение Церкви, нередко отказывались от своего личного состояния и ставили себя в положение бедных, пользующихся подаянием Церкви для удовлетворения лишь самых настоятельных нужд. Это сразу роднило клир с угнетенными и презираемыми. Но, с другой стороны, самое это отречение от преимуществ рождения и состояния было актом величайшего милосердия. Нужно только представить себе, каким утешением и ободрением было для бедного видеть, как люди аристократического круга отказывались от огромных состояний и добровольно становились в ряды нищих, получающих на пропитание из церковных сумм. Подобные факты поневоле заставляли бедняка задуматься, нет ли в его тяжелой доле чего-нибудь светлого и достойного, и одного этого было уже достаточно, чтобы смягчить горечь бедности. Кроме того, только добровольная бедность могла давать Златоусту и другим пастырям нравственное право говорить к богатым об отречении от излишков в пользу бедных и к бедным о ничтожестве богатства. Когда епископ, живущий в роскоши, осмеливается проповедовать об евангельской простоте и милосердии, его проповедь в лучшем случае является обрядом, никого ни к чему не обязывающим, а когда он тратит свое красноречие на описание благ и счастья бедности, то становится смешным для всех вообще, а для бедных сверх того его слова звучат и обидным резонерством.

В своем стремлении ободрить бедных и поднять их нравственно, Златоуст прежде всего восстает против пренебрежительного отношения к обездоленному, которое само собой превращается в его внутреннюю подавленность. Он порицает представителей высших классов за то, что они не имеют жизненного общения с бедными. "Почему ты, — обращается он к богачу, замыкающемуся в своих палатах, — будучи сам человеком, не хочешь сообщаться с людьми, но ищешь пустыни среди городов, не думаешь, что Господь твой вкушал пищу с мытарями, беседовал с блудницей, распялся с разбойником и обращался между людьми?"135 Он убеждает богатых оказывать помощь нуждающимся, не входя в обсуждение вопроса, достойны ли они помощи. Авраам не расспрашивал странников, кто они и откуда, и удостоился принять у себя Бога и ангелов. Отец Небесный посылает дождь на праведных и неправедных. "Милостыня потому так и называется, что мы подаем ее и недостойным". "Достоинство бедного составляет одна нужда". Мы должны подавать "не нраву, а человеку, и жалеть его не за добродетель, а за несчастье". Нужно не только помогать бедным деньгами, но и служить им своим трудом. Наши руки освящаются таким служением, и когда мы после него простираем их на молитву, то Бог умилостивляется и подает нам просимое. Нищий, пробуждающий в нас человеколюбие, служит нашему спасению. "Помышляя об этом, мы должны смотреть на бедных как на благодетелей, как на людей", "доставляющих нам средство к спасению; мы должны подавать им милостыню с щедростью и горячим усердием, никогда не делая неприятного вида при подаянии, но разговаривая с ними весьма кротко и показывая великую снисходительность к ним". В лице нищего перед богатым стоит сам Христос. В нем Господь как бы продолжает Свой искупительный подвиг. Златоуст влагает в уста Спасителя следующие слова: "Склонись жалостью к самому естеству, видя Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на Кресте. А если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, которую терплю в лице нищих. И тогда Я нуждался для тебя, и теперь для тебя же нуждаюсь, чтобы ты, тронувшись тем или другим, захотел оказать какое-либо милосердие; для тебя Я постился и опять для тебя же терплю голод, жаждал, вися на Кресте, жажду и в лице нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе и для твоего же спасения сделать тебя человеколюбивым". Очень часто Златоуст защищает бедных даже против обвинений, которые были не совсем неосновательны. Богачу, упрекающему нищих в праздности, он отвечает: "А ты разве не проводишь время в праздности и забавах? Или часто не предаешься ли такой деятельности, которая хуже всякого бездействия, занимаясь грабительством, насилием, любостяжанием?" Бедный под влиянием нужды и недостатка в необходимом совершает преступления. Но, отвечает Златоуст, "никто из бедных, никто не делает столько злодеяний от бедности, сколько совершают их богатые из желания большего богатства и из опасения, как бы не потерять уже хранящегося у них". Бедные притворяются, чтобы выпросить для себя подачку, говорили другие. Да, отвечает Златоуст, бедный притворяется, но если и так, то "притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесчеловечия, требующего такого притворства и иначе не приклоняющегося на милость. Кто в самом деле так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды, для куска хлеба, принимать столь безобразный вид, терзать себя, терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бесчеловечии". Сравнивая нищего, живущего милостыней, с жадным и бессердечным богачом, Златоуст отдает все преимущества первому, находя его способ снискивания пропитания более почетным. Бедный берет на свои нужды у того, кто гораздо достаточнее его, а богатый требует от бедного. "Бедный получает от дающих добровольно и расположенных к тому, богатые же — от нежелающих и противящихся". Бедный просит, будучи одет в рубище, богатый, одеваясь в шелковые одежды, держит у себя престарелых бедных, чтобы овладеть их имуществом в ущерб законным наследникам. Прося милостыню, нищие всякий раз говорят много поучительного, обращаясь к богатому со словами "любомудрия, назидания, совета". "А каковы речи богатых? Свойственные свиньям, собакам, волкам и другим животным".

Возвышая бедных в глазах богатых, Златоуст в то же время поднимает их собственное самосознание. Для этой цели он старался бедность вынужденную обратить в добровольную, как бы в свободно принятый на себя подвиг. Он убеждал бедных довольствоваться своей судьбой и не искать богатства, но из дальнейшего изложения читатель увидит, как далека была эта проповедь от призыва к пассивному терпению, который в настоящее время звучит с церковных кафедр всех вообще исповеданий.

Богатство имеет обаяние. Почет, блеск, роскошь, окружающие большие состояния, ослепляют бедного и влекут его к себе с неудержимой силой. Невозможность же достигнуть желаемого превращается в жгучую зависть, разъедающую, как ржавчина, душу человеческую. Св. Иоанн Златоуст в своем стремлении отстоять внутреннюю свободу бедного ни о чем не говорит так часто, как о призрачном блеске богатства. Обращаясь к бедным, он любит повторять и объяснять слова псалма "не убойся, егда разбогатеет человек или егда умножится слава дому его". Эти слова — сокровище и опора, источник внутреннего богатства и изобилия. "Ты выходишь, — обращается проповедник к бедному, — и видишь человека, гордо сидящего на златосбруйном коне и окруженного множеством копьеносцев; затем видишь человека бедного и униженного. В тебе рождается зависть к богатому и возбуждается отвращение к бедному. Но является Давид, приступает к тебе и говорит: "Неубойся, егда разбогатеет человек". Иди с пророком и не бойся". Богатство не прочно. Оно возбуждает к себе всеобщую ненависть. Блеск богатства не имеет никакого отношения к нравственному достоинству личности. Мраморные колонны, золотые карнизы, фонтаны, портики, ковры, великолепные спальни — "все это слава дома, а не слава человека". "Стены обложены мрамором: какое же отношение к человеку, живущему в них? Потолки в золоте: какое отношение к их владельцу? Главы колонн золотые: какое отношение к голове хозяина, оскверненной грехами? Пол чист? Но совесть не чиста". "Если ты увидишь кого-нибудь облеченного блестящей одеждой и окруженного толпой телохранителей, то раскрой его совесть — и ты найдешь внутри его много паутины и увидишь много нечистоты". "Не смотри на пышные одежды богатых, но раскрой их душу и вглядись, не полна ли она бесчисленных ран, не одета ли в рубище, не одинока ли она и не беззащитна ли? Какая польза в этом безумном пристрастии к внешнему? Гораздо лучше быть бедным, но жить добродетельно, чем быть царем, но порочным". Даже тело бедного, питающееся простой и естественной пищей, чище, чем тело богача. Последнее напоминает собой печь, в которой горят мясо и кости, распространяя смрад и дым. "Таковы и утробы богатых. В них ты найдешь еще больше, чем в той печи, и смрада, и зловонных испарений, и отвратительного запаха, потому что все тело их и каждая часть его от пресыщения отзывается большой несваримостью желудка. Ведь когда естественная теплота обессилена, не может переварить всей пищи, то последняя пробивается на поверхность тела, подобно дыму, и производит отвратительный запах".

Подрывая обаяние богатства в глазах бедных, Златоуст всячески старался возвысить бедность. И это вытекало у него не из приспособления к слушателям, не из желания просто утешить их, а из искреннего убеждения в преимуществах бедности. Эту веру в высокую ценность простой, чуждой излишеств жизни он доказал самым делом, отказавшись добровольно от богатства и роскоши. Сверх того, проповедь бедности в эпоху Златоуста звучала иначе, чем в настоящее время. Стремление освободиться от богатства каким бы то ни было путем в тогдашнем обществе было широко распространено. Лучшие люди того времени как из язычников, так и из христиан осуществляли этот идеал в жизни. Отречение от собственности высоко ценилось как киниками, так и новоплатониками. Среди христиан и особенно клириков это было довольно обычным делом. Религиозные и нравственные основания такого отречения усиливались еще политическим гнетом, произволом властей, тяжестью повинностей. Эти условия делали пользование состоянием крайне тяжелым и держали богатого человека в вечном трепете за свою личность и имущество. Страницы сочинений Златоуста, посвященные раскрытию мысли о непрочности богатства и о беспокойстве богатых, наглядно рисуют, насколько правовое положение граждан было шатко. Вот как Григорий Богослов описывает тяжесть управления более или менее значительным имуществом: "Непрестанные и тяжкие заботы, день и ночь снедая душу и тело, низводят меня с неба к матери моей земле. Во-первых, управлять служителями — поистине сеть пагубы. Жестоких владык они всегда ненавидят, богобоязненных бесстыдно попирают; к злым не снисходительны, добрым не благопокорны, но на тех и других дышат неразумным гневом. А сверх того, надо заботиться об имуществе, всегда чувствовать на своих плечах тяжесть императора, переносить угрозы сборщика податей, потому что подать, возрастая с имением, унижает для людей цену самой свободы, а на устах лежат узы. Надо проводить время среди многолюдных собраний, близ высоких седалищ, с которых решаются человеческие распри, надобно выслушивать громкие возражения противника или по закону терпеть скорби в запутанных сетях. Вот бремя, вот труд! А злые берут преимущество перед добрыми; блюстители законов могут быть куплены той и другой стороной. Необходимо или опрометью бежать и оставить все злым, или очернять свое сердце". При таких условиях бедность казалась истинным благом: она давала свободу. Вот именно эти-то чувства Златоуст и старается вдохнуть беднякам.

Часто он рисует идиллию бедности. Бедный имеет все необходимое для жизни и наслаждается ею полнее, чем богатый. Всю жизнь он пьет чистую ключевую воду, которая приятней, полезней и необходимей вина. В его распоряжении огонь, воздух, свет солнца. Богатый и бедный наслаждаются этим в равной мере или даже бедный имеет преимущество, благодаря тому что чувства у него живее, зрение острее, все силы восприятия совершеннее. Сон бедного, после трудов, гораздо крепче и приятнее, чем сон богача, который мечется в своей роскошной постели всю бессонную ночь. Бедный употребляет простую пищу, но здоровый аппетит служит ему лучшей приправой. Главным же преимуществом бедности служит нравственная свобода и независимость. Бедному нечего терять, "у богатого же много поводов потерпеть вред; он боится за дом, за слуг, за поля, за сокровища, как бы кто-нибудь не отнял у него чего-либо из этого. Кто владеет многим, становится рабом многого. Напротив, бедный, как человек свободный и чуждый всех этих поводов, есть лев, дышащий огнем, имеет душу отважную и, отрешившись от всего, легко делает все, что может принести пользу церквам, хотя бы нужно было обличить, хотя бы укорить, хотя бы потерпеть множество бедствий для Христа; однажды пренебрегши настоящей жизнью, он удобно и с великой легкостью совершает все".

Вся эта вполне искренняя аргументация богатого человека, на опыте убедившегося в тяжести и стеснительности большого состояния и добровольно отдавшего предпочтение бедности, быть может, и не вполне была доступна чувству бедных по необходимости. Поэтому практически важнее был другой ряд мыслей, сообщавший бедности смысл и нравственную цель. Для человека особенно горьки бывают те страдания и несчастия, которые представляются ему вполне бесцельными, ни для кого не нужными, звучащими неуместным диссонансом на жизненном пиру, тяжелыми для страдающего и тягостными для окружающих его. Напротив, нравственная природа человека не только примиряется со страданиями, полезными по крайней мере для других, но и черпает в них высокое наслаждение. Подвиг самопожертвования и высокое удовлетворение, связанное с ним, возможен не только в активной форме героизма, бросающегося в опасность, не думая о себе, но и в пассивной форме добровольного согласия на то тяжелое положение, в которое ставит человека сама необходимость. Солдат не может не идти в сражение, и если он идет в битву с внутренним протестом против силы, его принуждающей к этому, то он не более как трусливое животное, которое ведут на убой. Но если внутренно он принимает эту обязанность, если он чувствует в своем сердце готовность ради блага родины отдать свою жизнь, то дело необходимости он превращает в дело свободы, и его героизм становится вполне сознательным и сладким для него. Златоуст указывает бедным цель и смысл их страданий, открывает для них возможность превратить бедность вынужденную в добровольную и, притом ради великой цели — спасения своих братий. Бедных не должно смущать то, что они вынуждены жить подаянием и причинять богатым неприятные минуты своими просьбами, своим бедственным существованием, вызывающим на благотворительность. Они просят у богатого не то, что принадлежит ему, а то, что принадлежит Богу и что Богом вверено богатому для раздачи им. Богатый не имеет никаких оснований тяготиться подобными просьбами о помощи. "Он помогает бедному, но подает им не свое, а Господне, общее для всех подобных ему рабов Господа". С другой стороны, в Церкви, этом прекрасном теле, в котором каждый член имеет свое назначение, бедные имеют великое призвание. "Что ничтожнее просящих милостыню? Однако и они приносят в Церкви великую пользу, находясь постоянно при дверях храма и составляя великое украшение, так что без них не была бы совершенна полнота Церкви". "Не менее нас, сидящих перед народом и поучающих вас, — продолжает проповедник, — поучает и нищий своим молчанием и видом, сидя у дверей церковных. Мы каждый день внушаем вам: не высокомудрствуй, человек; скоротечно и непостоянно естество человеческое… То же самое и еще больше того внушают и они своим видом и примером, и внушение их есть самое ясное". Милостыня умилостивляет Бога. "Если бы не было нищих, — говорит Златоуст, — то ты не освободился бы от множества грехов: они врачи твоих язв, их руки предлагают тебе лекарство… Ты дал ему серебро — и вместе с ним удалились твои грехи". Нищие видом своим сильнее всякого слова призывают нас к человеколюбию. "Как в преддвериях молитвенных домов обыкновенно устрояются умывальницы, чтобы идущие молиться Богу сначала омыли руки и тогда простирали их на молитву, так и бедных отцы поставили перед дверями, подобно источникам и умывальницам, чтобы мы как умываем руки водой, так, очистив наперед душу человеколюбием, потом приступали к молитве".

Если бы нищий, проникнувшись сознанием своей пользы и значения в Церкви, принял добровольно свой жребий, как жертву за других, то, конечно, он поднялся бы этим самым до нравственных высот несравненного героизма.

В. Св. Иоанн Златоуст жил в обществе, которое было построено на рабовладельческих началах, и эти начала проникали собой весь общественный организм и отражались на нравственном строе личности. Не отрицая рабства в принципе, святитель, следуя апостолу Павлу, вливает христианское содержание в это учреждение.

Своим происхождением рабство обязано греху. Первоначально его не было. "Бог, созидая человека, сотворил его не рабом, но свободным. Он сотворил Адама и Еву, и оба они были свободны". Причиной возникновения рабства был грех, а поводом — непочтительность Хама к опьяневшему отцу. С этого момента появилась роскошь и стремление пользоваться чужими трудами для личных целей. "До этого времени между людьми не было такой изнеженности и такой роскоши, чтобы один нуждался в услужении других, но каждый служил сам себе, все были в равной чести и не было никакого неравенства. А как явился грех, то и нарушил свободу и уничтожил достоинство, дарованное человеку от природы". "Рабство произошло от любостяжания, а также от зависти, от ненасытной алчности… Потом возникновению рабства способствовали войны, сражения, где стали брать пленных".

Таким образом, рабство неестественно и по существу своему есть насилие, которое алчность и прихоть одного делает по отношению к другому. Отсюда может быть только один вывод, что в обществе, всецело проникнутом христианскими началами и отрешившемся от противной Евангелию роскоши и алчности, рабов не должно быть. Однако прямо сам проповедник этого вывода не делает, хотя уму его эта мысль несомненно и предносилась. Говоря об апостольской Церкви в Иерусалиме, он вскользь замечает: "Не говорю о рабах — их тогда не было, быть может, отпускали их на волю". Яснее уже говорит проповедник об ограничении рабства возможным минимумом, причем основанием для этого служит недозволительность роскоши и христианское человеколюбие. "Для чего иметь множество слуг? Как в отношении к одежде и пище надобно заботиться только о необходимом, так и в отношении к слугам. И какая в них нужда? Нет никакой. Одному господину надлежало бы иметь только одного слугу или, лучше, двоим и троим господам одного слугу… Бог для того дал нам руки и ноги, чтобы мы не имели нужды в слугах; и не нужда ввела сословие рабов, — иначе вместе с Адамом был бы сотворен и раб, — но это есть следствие греха и преслушания. А Христос, пришедши, прекратил и это: о Христе Иисусе несть раб, ни свободь". Характерно, что уже при первом упоминании об одном слуге для нескольких господ проповедник, вообще зорко следивший за своей аудиторией, заметил среди слушателей движение недовольства и тотчас же, отвечая на него, прибавил: "Если это неприятно слушать, то вспомни о тех, которые не имеют ни одного слуги". Далее св. отец переходит к другой мысли: "Если ты собираешь множество слуг, то делаешь это не из человеколюбия, а из роскоши; если бы ты заботился об их благе, то не заставил бы никого из них служить тебе, но, купив и научив их ремеслам, чтобы они могли продовольствовать сами себя, отпустил бы их на волю. Если же ты бичуешь их, если налагаешь на них оковы, то это уже не дело человеколюбия". Можно себе представить, до какой степени неприятно было слышать это рабовладельцам, и настроение окружающих тотчас же отразилось на проповеди. Оратор резко обрывает свою мысль довольно безнадежным замечанием: "Знаю, что я говорю неприятное для слушателей, но что мне делать? На то я поставлен, и не перестану это говорить, будет ли какая польза или нет".

Уничтожение рабства в древнем мире было исторической невозможностью, которую чувствовал всякий. Поэтому Златоуст, подобно другим Отцам Церкви, не вступая в борьбу с самим учреждением, принимает его как данное и наполняет христианским содержанием. Со своей проповедью он обращается к рабам и свободным, выясняя тем и другим их взаимные обязанности.
Господин должен помнить, что его раб — тоже человек, искупленный Христом. Апостол Павел не постыдился назвать раба сыном, утробой своей, братом и возлюбленным. Не только Павел, но и Владыка Павла не стыдился называть рабов братьями Своими. Поэтому и господин не должен презирать рабов, но должен иметь общение с ними во всем.

Далее, господин должен быть снисходителен к рабам, прощать им проступки, не позволять себе обижать их, не прибегать к жестоким наказаниям. "Не думай, — обращается Златоуст к рабовладельцу, — что за обиду, причиняемую рабу, Бог простит потому, что она причинена рабу. Внешние законы, как законы человеческие, допускают еще различие по происхождению, но закон общего Владыки не знает никакого различия, так как он благодетельствует всем вообще и наделяет всех одним и тем же". Златоуст не отрицал телесного наказания, как не отрицала его и вся вообще древность, так как оно логически связано с рабовладельческим строем общества. Человека, лишенного свободы и поставленного в положение раба, можно удерживать в повиновении только жестокостью телесных страданий, а рабство само по себе настолько унижало личность, что при нем унизительность розги для наказывающего и наказываемого уже не ощущалась. Но допуская наказания рабов в некоторых исключительных случаях, проповедник указывал другие способы их исправления. Воспитание и устранение поводов к проступкам — вот средства воздействия на рабов, которые он рекомендует. "Исправляй рабу, — обращается он к знатной даме, — не бичами только, но и лаской, и добрым обращением… Если она склонна к пьянству, отними у нее возможность пьянствовать, призови мужа, увещевай… Но что делать, говорят, если она предается распутству? Выдай ее замуж, пресеки повод к распутству, не позволяй развратничать. Но что если она ворует? Наблюдай и присматривай за ней. О, скажешь, что за претензии? Мне быть сторожем? Какое безумие! Отчего, скажи, и не быть тебе сторожем? Разве у тебя не такая же душа, как и у нее? Разве она не удостоена тех же даров от Бога? Не к одной ли она приступает с тобой трапезе? Что же, говоришь ты, если она бранчива, сварлива, склонна к пьянству? А сколько есть таких и между свободными женами?.." Этот мудрый призыв к милосердию и справедливости, эта защита бесправного и стоящего вне закона потревожила совесть присутствующих. Свою речь проповедник прерывает словами: "Что вы все так покраснели? У нас речь не о всех, но только о тех, которые предаются такой зверской жестокости". Но не на словах только защищал святитель рабов от жестокого обращения господ. Он запретил служение своему диакону за то, что тот бил своего раба, мальчика Евлалия. Обида несчастного ребенка отозвалась праведным негодованием в сердце первого святителя Восточной Церкви, и никому ненужное, для всех чужое дитя нашло защиту в служителе Евангелия! По тогдашним понятиям, общественным отношениям и правовому сознанию это было дело необычайное. Факт этот приводится в длинном списке обвинений против Златоуста на соборе, осудившем его.

Наконец, если рабы служат господам, то и господа должны служить своим рабам. Под словом "так же" в 9 ст. 6 гл. послания апостола Павла к Ефесянам (и вы, господа, поступайте с ними так же) Златоуст разумеет полное повторение того, что сказано апостолом в обращении к рабам: господа должны служить рабам не как человекоугодники, но со страхом и трепетом. Это служение состоит в содержании рабов и их христианском воспитании. "Ты приобрел, купил раба? — говорит Златоуст. — Приказывай ему прежде всего жить по воле Божией, чтобы он был кроток в отношении к своим товарищам, чтобы особенно заботился о добродетели. Дом каждого есть как бы город, и каждый хозяин есть начальник над собственным домом". Идеалом доброго отношения к рабам служит Авраам: он имел рабов, "но известно, что он обращался с ними не так, как с рабами".

Учение Златоуста об обязанностях рабов имеет целью возвысить их нравственное достоинство и внутренно освободить их от тирании человека. Христианин, по апостолу, куплен дорогой ценой и не должен быть рабом человека. Это имеет одинаковую силу как по отношению к свободному, так и по отношению к рабу. Последний не должен стремиться к тому, чтобы получить свободу от внешнего принуждения, но должен освободить себя внутренно и перестать быть еловекоугодником, рабом человека. Для этого он должен стать рабом Бога, господином над собой поставить волю Божию, а своему поработителю повиноваться лишь постольку, поскольку это соответствует воле Божией. Таким образом дело необходимости раб превращает в свой свободный подвиг. Христос заповедал терпеть обиды. Ударившему в ланиту он повелел обратить другую, взявшему верхнюю одежду отдать и нижнюю. Терпеть обиды и не сопротивляться причиняемому насилию заповедано всем христианам без различия. Но свободный может и не испытать таких обид и насилий, раб же по самому существу рабства есть непременно обиженный. Увлечение роскошью и алчность господина лишила его самого дорогого — свободы. Но именно потому-то он и стоит в особенно благоприятных условиях по отношению к Евангелию. Воспользовавшись своим несчастьем и добровольно решившись не только исполнять то, что от него требует насильник, но еще гораздо больше, он осуществит в своей жизни Нагорную проповедь Господа. Пусть раб служит господину не на глазах только его, не по страху наказания, но как самому Богу со всевозможным усердием, от всей души, по совести. Пусть он сделает больше, чем от него желает получить несправедливо овладевший им, и это будет равносильно обращению левой ланиты ударившему в правую. Потому-то апостол и советует рабам, для которых есть возможность получить свободу, не стремиться к этому, а наоборот, еще больше поработить себя, ибо оставаясь в рабстве, они удобнее других могут осуществить евангельскую проповедь о непротивлении насилиям.

Поэтому не всякому насилию он должен подчиняться. Свои личные обиды он должен терпеть. Но ему не следует исполнять приказаний, противных воле Божией, ибо он раб не хозяина, а Бога. Не человеку он угождает, а Богу. Поэтому обратной стороной добровольного подчинения требованиям господина служит обязанность сопротивления, которую налагает на раба Евангелие… "Когда господин, — говорит Златоуст, — не требует ничего противного воле Божией, тогда должно повиноваться ему и покоряться, а простираться далее не должно: так раб остается свободным! Если же ты простираешься далее, то делаешься рабом… Не делайтесь рабами человеков, то есть не повинуйтесь людям, когда они повелевают что-нибудь постыдное".

Иосиф осуществил в своем лице идеал раба. Он добровольно и по совести служил своему господину и этим приобрел его расположение, но когда госпожа влекла его ко греху, он отказался подчиниться ее требованию.

Таким образом, св. Иоанн Златоуст призывает рабов не к пассивному повиновению господам без всяких рассуждений. Он имеет в виду создать в душе раба состояние величайшей активности и этим возвысить его нравственно. Если представить себе этот идеал осуществленным, то в лице такого раба мы, действительно, имели бы пример высокого нравственного героизма, моральная ценность которого перевесила бы бесконечно унизительность внешнего положения. Чувствуя себя служителем Бога, такой раб был бы свободен от самого горького в рабстве — от чувства принуждения, так как внутренно в каждый момент своей жизни — и противясь господину, и подчиняясь ему — сознавал бы себя совершенно свободным. Но идеал этот слишком высок, чтобы мог быть исполним не в виде исключения. Он предполагает необыкновенную полноту и интенсивность духовной жизни, которая с трудом может развиваться в условиях рабства. Затем высота и, так сказать, тонкость учения Златоуста имеют то неудобство, что легко могли сделать его непонятным для последующих проповедников и превратить благовестие нравственной свободы в призыв к пассивному повиновению.

Выяснив учение св. Иоанна Златоуста о власти, богатстве и бедности, рабах и свободных, мы считаем не лишним в качестве обобщения отметить теперь его характеристические особенности. Точка зрения святителя на социальные неравенства исключительно религиозно-нравственная. Ни злоупотребления власти, ни бедность, ни насильственное лишение свободы не являются в его глазах бедствиями общества, развращающими его. Это не более как безразличное, способное порождать как добродетель, так и порок, в зависимости от отношения к ним моральной воли индивидуума. Личность при всяких обстоятельствах может быть добродетельной и подняться до высочайшей степени нравственного достоинства. Такой взгляд основывается на признании безусловной свободы воли, или, вернее, точкой отправления для него служит абстрактная возможность для человека, независимо от внешних условий, достигнуть какой угодно степени нравственного развития. Но абстрактная возможность не всегда совпадает с реальной возможностью. Рассуждая in abstracto, мы можем сказать, что всякий бедняк может стать таким же добродетельным, каким Златоуст рисует евангельского Лазаря, а всякий раб таким, каким изображен в его беседах Иосиф прекрасный. Но допуская это, мы делаем в глубине нашего сознания как бы мысленную оговорку: если при неблагоприятных внешних условиях находится налицо вся совокупность необходимых нравственных условий. Каждый отдельный бедняк и раб могут стать героями духа, если имеют достаточное умственное развитие, если о них позаботится высокоодаренный руководитель, если им доступен источник нравственного освежения, если их окружают прекрасные примеры и благородные влияния. Если все это в избытке предоставлено им, то бедность и рабство не помешают их победоносному шествию к идеалу личной святости. Но, по большей части, внешние условия — бедность, зависимое положение, — сами по себе, действительно, безразличные в моральном отношении, устраняют человека от нравственных влияний. Угнетающая бедность и жестокое рабство, если они овладевают еще не развившимся и не определившимся человеком, до такой степени подавляют его физическим трудом и до такой степени удаляют его от всяких нравственных влияний, что высокое духовное развитие в этих условиях является чудом и редким исключением. Вот почему абстрактная возможность не превращается обыкновенно в реальную действительность, и мы видим, что в общем бедность и рабство не способствуют развитию добродетели… "Везде признается, — говорит в одном месте и сам Златоуст, — что рабы вообще грубы, необразованны, упрямы, очень не восприимчивы к наставлениям в добродетели, — не от природы, нет, но от обращения и нерадения об них господ их, так как везде владеющие ими не заботятся ни о чем другом, как только об их службе, а если иногда заботятся и об их нравах, то делают это также для собственного спокойствия, чтобы не вверять дел своих людям распутным, ворам или пьяницам. Естественно, что они, будучи оставлены без всякого попечения и не имея никого, кто бы позаботился об них, погружаются в самую бездну зла. Ведь если даже там, где наблюдают и отец, и мать, и приставник, и воспитатель, и учитель, и сверстники, где возвышает человека сознание своего благородного происхождения и многое другое, если и там редко кто избегает сообщества с людьми порочными, — то что думать о тех, которые лишены всего этого, которые соприкасаются с людьми развратными, без всякой осторожности обращаются с кем захотят и не имеют никого, кто бы позаботился об их знакомствах? Подумай, что будет с такими? Вот отчего трудно рабу быть добродетельным". Но приведенное место в сочинениях св. Иоанна Златоуста является исключительным. В общем в них преобладает высокая оценка нравственной свободы и самоопределения.

Второй отличительной чертой учения святителя служит известного рода индивидуализм во взгляде на человеческое общество. Имея в виду достигнуть социальных результатов и сгладить неравенство классов, он обращается все же к индивидууму и через него исключительно стремится обновить общество. Хотя он и сравнивает иногда Церковь с организмом, в котором каждый член имеет свое назначение и необходим для целого, однако эта аналогия в его сознании не связана с той полнотой содержания, которая характеризует современные учения об обществе. Каждая личность для него — это совершенно отдельный атом. Ее нравственное развитие не зависит от влияний, исходящих от общества как целого. С другой стороны, состояние общества есть не более как сумма того, что дано в каждом индивидууме. Совместная деятельность последних не создает никаких перемен в самом строе социального организма. Вследствие этого каждая личность начинает свое развитие сначала. Златоуст ставит своей задачей не развитие общества, а нравственное преуспеяние членов его. Свою мысль мы поясним следующей аналогией. В развитии личности громадное значение имеет привычка. Без нее мы не могли бы двинуться вперед ни в одной области. Сначала всякое сознательное действие поглощает всю нашу внутреннюю энергию, потом, становясь привычным, совершается автоматически, а силы, которые сначала тратились на него, освобождаются для новой деятельности. Когда мы учимся писать, то все наше внимание сосредотачивается на мускульной работе, а когда процесс писания станет механическим, мы получаем возможность одновременно и писать, и мыслить. То же и в моральной области. Всякая хорошая привычка, созданная свободно, освобождает нравственные силы для новых задач. Что в нравственном развитии личности привычка, то в развитии общества право. Всякая достигнутая ступень нравственного сознания, будучи закреплена в праве, становится прочным приобретением общества, а освободившиеся силы идут далее и влекут его на высшую ступень. Но этот идеал развивающегося общества совершенно чужд творениям св. Иоанна Златоуста.

Наконец, как проповедник религиозно-нравственных начал, вселенский учитель обращается к совести отдельной личности и дает ей только основные руководящие принципы, предоставляя прочее свободной инициативе. Он говорит власти, что она должна заботиться о благе народа и не пользоваться своим положением в корыстных целях. Богатым он проповедует, что они не должны приобретать состояние путем нарушения права других и что из приобретенного имущества они могут удерживать для себя лишь на удовлетворение необходимых потребностей. Рабовладельцев он увещевает не наказывать рабов напрасно и не обращаться с ними жестоко. Но во всех этих случаях к услугам страсти является софистика, раздвигающая область дозволенного до весьма широких пределов.

Все эти три черты, составляя особенность учения Златоуста в сравнении с принципами современной этики, не выделяют его из ряда прочих этических учений, но их необходимо иметь в виду, чтобы ответить на вопрос, чего же достиг вселенский учитель своей самоотверженной деятельностью и своим горячим словом.

В развитии общества как целого он не оставил заметного следа. Константинополь и Антиохия по всему строю жизни, по своему быту остались после него тем же, чем были до него. Евангельский идеал, который проповедовал святитель, не стал общественной силой. Напротив, проповедь его возбудила ожесточенную реакцию в обществе, поставила против него все имущие и влиятельные классы и необходимо должна была повести к его падению даже в ту эпоху, когда Церковь была гораздо свободнее, чем теперь. Но влияние святителя на индивидуальную жизнь верующих было громадно. Трудно и вообразить, сколько отдельных религиозно-нравственных актов совершено под впечатлением его проповедей, сколько христианских характеров сформировалось благодаря воспитательному воздействию его сочинений. Св. Иоанн Златоуст был руководителем совести не только в Антиохии и Константинополе. Благодаря огромному литературному наследию, завещанному им Церкви, благодаря ясности и жизненности своих бесед, он поистине стал вселенским учителем. В частности русский народ, воспитавшийся на творениях святителя, ему именно более чем кому-либо другому, обязан самыми светлыми, самыми гуманными чертами своего национального благочестия. Изучающие древнерусскую литературу знают, какую неизгладимую печать наложил Златоуст на религиозные понятия и быт Древней Руси. Если мы примем во внимание широту и продолжительность влияния творений цареградского святителя на христианские народы, то значение его в истории Церкви предстанет перед нашим духовным взором во всем своем величии. Проповедник евангельской любви, он является одним из самых великих благодетелей человечества. Он не уничтожил бедности, но, подумайте, читатель, сколько миллиардов переложил он из туго завязанной мошны богачей в карманы бедных своей полуторатысячелетней проповедью о милостыне…

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: дипломная работа совершенствование, реферат на тему мир, сочинение язык.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата