Два аспекта языка и два типа афатических нарушений

Р. Якобсон

Афазия как лингвистическая проблема

Если афазия, как следует из самого термина, есть речевое расстройство, то любое описание и классификация афатических синдромов должны начинаться с постановки вопроса о том, какие именно языковые аспекты нарушаются при разнообразных нарушениях подобного рода. Данная проблема, поставленная очень давно Хьюлингсом Джексоном [17], не может быть решена без участия профессиональных лингвистов, компетентных в вопросах строения и функционирования языка. Для адекватного исследования любого нарушения коммуникации мы должны прежде всего понять природу и структуру того конкретного блока коммуникации, который прекратил функционировать. Лингвистику интересует язык во всех аспектах - в нормальном функционировании, в латентном состоянии (language in drift) [31], в стадии возникновения и в стадии распада.

В настоящее время психопатологи придают огромное значение лингвистическим проблемам, встающим при изучении языковых нарушений [1]; некоторые из этих вопросов были затронуты в лучших недавних трудах, посвященных афазии [25]; [10]; [28]. И все же в большинстве случаев настоятельная необходимость участия лингвистов в исследовании афазии все еще игнорируется. Так, автор одной новой книги, которая в значительной степени посвящена сложным и запутанным проблемам детской афазии, ратует за взаимодействие разнообразных научных дисциплин и призывает к взаимному сотрудничеству отоларингологов, педиатров, аудиологов, психиатров и педагогов, однако наука о языке при этом обходится молчанием, как будто расстройства речевого восприятия вовсе не имеют никакого отношения к языку [27]. Это упущение тем более прискорбно, что автор книги - директор Клиники детской аудиологии и афазии при Северо-Западном университете (шт. Иллинойс), где из лингвистов работает Вернер Ф. Леопольд - безусловно, лучший американский специалист по детской речи.

Лингвисты также несут ответственность за задержку в проведении объединенных исследований афазии. Ничего сравнимого с детальными лингвистическими наблюдениями над языком детей, проведенными в разных странах мира, не предпринималось в отношении афатиков; не было и попыток осмысления и систематизации с точки зрения лингвистики множества клинических данных по разным типам афазии. Такое положение дел представляется тем более удивительным, что, с одной стороны, поразительные достижения структурной лингвистики предоставляют исследователю эффективные инструменты и методы для изучения речевых расстройств, а, с другой стороны, распад речевых моделей по типу афазии может открыть лингвисту общие законы языка в новом освещении.

Применение чисто лингвистических критериев к интерпретации и классификации фактов афазии может внести существенный вклад в науку о языке и языковых отклонениях, если лингвисты сохранят при обращении с психологическими и неврологическими данными всю точность и осторожность, присущие им в их традиционной области. Прежде всего, они должны быть знакомы со специальными терминами и приемами отраслей медицины, связанных с афазией; далее, им следует подвергать клинические истории болезни тщательному лингвистическому анализу и, наконец, самим поработать с пациентами-афатиками для того, чтобы непосредственно наблюдать картину заболеваний, а не заниматься исключительно интерпретациями готовых отчетов, составленных и осмысленных с совсем иных позиций.

Существует некоторый уровень афатических явлений, относительно которого в течение последних двадцати лет было достигнуто удивительное единогласие между теми психиатрами и лингвистами, которые занимались этой проблематикой, - именно распадение фонологической системы (sound pattern) [2]. Это нарушение обнаруживает четкую регулярность в своем развитии. Афатическое расстройство оказывается как бы зеркалом усвоения ребенком звуков речи, оно ретроспективно выявляет развитие ребенка. Более того, сравнение детского языка и случаев афазии дает нам возможность устанавливать некоторые импликативные законы. Подобный поиск порядка усвоений и потерь и общих импликативных законов не может ограничиваться фонологической структурой, а должен быть распространен и на грамматическую систему. В этом направлении были осуществлены лишь многочисленные пробные шаги, но такие попытки, безусловно, заслуживают продолжения [3].

Двойственная природа языка

Речь предполагает отбор определенных языковых единиц и их комбинирование в языковые единицы более высокой степени сложности. На лексическом уровне это совершенно очевидно: говорящий выбирает слова и комбинирует их в предложения в соответствии с синтаксической системой используемого языка; предложения в свою очередь объединяются в высказывания. Однако говорящий ни в коей мере не свободен полностью в выборе слов: этот выбор (за исключением редких случаев создания спонтанных неологизмов) должен осуществляться на основе лексического запаса, общего для него и для его адресата. Специалист по теории информации максимально приближается к адекватному пониманию речевого события тогда, когда предполагает, что при оптимальном информационном обмене говорящий и слушающий располагают более или менее одинаковым "массивом готовых представлений" ("filing cabinet of prefabricated representations"): адресант словесного сообщения отбирает одну из этих "представленных заранее возможностей", а от адресата ожидается осуществление правильного выбора тождественного элемента из того же массива "уже предвиденных и предусмотренных возможностей" [26, р. 183]. Таким образом, для эффективности речевого события требуется, чтобы его участники использовали общий код.

""Did you say pig or fig?" said the Cat. "I said pig", replied Alice". ["Вы сказали свинья или инжир?" - сказала Кошка. "Я сказала свинья", - ответила Алиса ] (из гл. VI "Алисы в Стране чудес" Льюиса Кэрролла). В данном конкретном высказывании адресат - Кошка пытается уточнить языковой выбор, сделанный ранее адресантом. В общем коде Кошки и Алисы, то есть в разговорном английском языке, различие между смычным и фрикативным согласным - при прочих равных условиях - может служить целям изменения смысла сообщения. Алиса использовала различительный признак "смычность vs. фрикативность", отвергнув вторую и выбрав первую из двух взаимоисключающих альтернатив; в том же самом речевом акте она объединила это решение с некоторыми другими синхронно проявляющимися признаками, использовав компактность и напряженность /р/ в противопоставлении к диффузности /t/ и ненапряженности /b/. Таким образом, все эти характеристики звука были объединены в пучок различительных признаков - так называемую фонему. За фонемой /р/ последовали фонемы /i/ и /g/, представляющие собой тоже пучки одновременно реализуемых различительных признаков. Тем самым сцепление синхронных единиц в пучки и соположение последовательных единиц в речевой цепи суть два способа, которыми мы как говорящие объединяем языковые составляющие.

Ни пучки типа /р/ или /f/, ни последовательности пучков типа /pig/ или /fig/ не изобретаются говорящим, который их использует. Ни различительный признак "смычность vs. фрикативность", ни фонема /р/ не могут проявляться вне языкового контекста. Признак смычности проявляется в комбинации с некоторыми другими одновременно реализуемыми признаками, и репертуар комбинаций этих признаков в составе фонем типа /р/, /b/, /t/, /d/, /k/, /g/ и т. п. ограничен кодом данного языка. Этот код накладывает ограничения на возможные комбинации фонемы /р/ с другими последующими и/или предшествующими фонемами в речевой цепи; в лексическом фонде данного языка реально используется лишь часть допустимых фонемных цепочек. Даже при теоретической допустимости других комбинаций фонем говорящий выступает обычно только как потребитель слов, а не как их создатель. Сталкиваясь с теми или иными характерными словами, мы прежде всего предполагаем, что они принадлежат к коду. Для того чтобы понять слово nylon 'нейлон', необходимо знать смысл, приписываемый данной лексической единице в лексическом коде современного английского языка.

В любом языке существуют также кодифицированные словесные группы, называемые фраземами (фразеологическими сочетаниями) (phrase-words). Смысл идиомы how do you do 'здравствуйте' не может быть получен посредством объединения смыслов ее лексических составляющих; здесь целое не равно сумме его частей. Такие словесные группы, которые в определенном смысле ведут себя как отдельные слова, представляют вполне обычное, хотя и маргинальное явление. Для понимания подавляющего большинства словосочетаний нам необходимо знать лишь составляющие их слова и синтаксические правила их комбинирования. В пределах данных ограничений мы вольны помещать слова в новые контексты. Разумеется, такая свобода относительна, и распространенные речевые штампы оказывают на ваш выбор словесных комбинаций весьма значительное влияние. Однако, несмотря на относительно низкую встречаемость таких словосочетаний в тексте, свобода создания совершенно новых контекстов неоспорима.

Таким образом, в комбинировании языковых единиц при переходе от низших уровней языка к высшим, возрастает шкала свободы. При объединении различительных признаков в фонемы свобода индивидуального говорящего равна нулю; инвентарь всех возможностей данного языка здесь жестко задается его кодом. Свобода комбинирования фонем в слова весьма ограничена, она сводится к маргинальной ситуации создания неологизмов. При построении предложений из слов говорящий ограничен в меньшей степени. И наконец, при комбинировании предложений в высказывания, в целостные тексты кончается действие обязательных синтаксических правил и резко возрастает свобода любого индивидуального говорящего создавать новые контексты, хотя и здесь нельзя игнорировать значимость многочисленных стереотипных высказываний.

В каждом языковом знаке обнаруживается два вида операций.

1) Комбинация. Любой знак состоит из составляющих знаков и/или встречается только в комбинации с другими знаками. Это означает, что любая языковая единица одновременно выступает и в качестве контекста для более простых единиц и/или находит свой собственный контекст в составе более сложной языковой единицы. Поэтому любая реальная группировка языковых единиц связывает их в единицу высшего порядка: комбинация и контекстная композиция (contexture) являются двумя сторонами одной и той же операции.

2) Селекция. Выбор между альтернативами предполагает возможность замены одной альтернативы на другую, эквивалентную первой в одном отношении и отличную от нее в другом. Тем самым селекция и субституция являются двумя сторонами одной и той же операции.

Фундаментальная роль этих двух операций в языке была ясно понята Фердинандом де Соссюром. Тем не менее из двух разновидностей комбинации - сцепление и соположение (concurrence and concatenation) - лишь вторая, то есть временная последовательность единиц, была по-настоящему признана женевским лингвистом. Высказав глубокие проницательные замечания о фонеме как наборе одновременно реализуемых различительных признаков ("elements differentiels des phonemes"), ученый остался тем не менее в сетях традиционного убеждения о сугубо линейном характере языка, который исключает возможность одновременного произнесения двух элементов [33, р. 68 и сл., 170 и сл.].

Для разграничения двух видов лингвистических операций, которые мы определяем как комбинацию и селекцию, Ф. де Соссюр констатирует, что первая из них "существует in presentia: она обусловлена реальным присутствием двух или нескольких единиц в составе реальной языковой цепочки", тогда как вторая "соединяет единицы in absentia, как члены виртуального мнемонического ряда". Иными словами, селекция (и соответственно субституция) ведает единицами, объединяемыми в коде, но не в данном сообщении, тогда как в случае комбинации единицы объединяются и в коде и в сообщении или только в реальном сообщении. Адресат осознает, что данное высказывание (сообщение) представляет собой комбинацию составляющих частей (предложений, слов, фонем и т. п.), выбранных из хранилища всех возможных составляющих частей (кода). Составляющие части некоторого контекста находятся между собой в отношении типа смежности, тогда как в субститутивном множестве взаимоисключающих альтернатив знаки связаны отношениями разной степени сходства - от полной эквивалентности синонимов до общего смыслового ядра антонимов.

Эти две операции наделяют каждый языковой знак двумя наборами интерпретантов (interpretants), если воспользоваться весьма полезным понятием, введенным Чарлзом Сандерсом Пирсом (см. указатель в его работе [29]): имеется два типа отсылок (references), служащих для интерпретации знака, - к коду и к контексту (кодифицированному или свободному); в каждом из этих случаев знак соотносится с другим набором языковых знаков - посредством альтернации в первом случае и посредством линеаризации во втором. Любая значимая единица может быть замещена другими, более эксплицитными знаками того же кода, посредством чего раскрывается ее общий смысл, тогда как ее контекстуальный смысл определяется ее связью с другими знаками в пределах той же речевой цепочки.

Составляющие любого сообщения необходимым образом связаны внутренним отношением с кодом и внешним отношением - с сообщением. Язык в его разнообразных аспектах ведает обоими видами отношений. Происходит ли обмен репликами, носит ли коммуникация односторонний характер (от адресанта.к адресату) - для обеспечения передачи сообщения необходим тот или иной вид смежности между участниками речевого события. Разделенность в пространстве и часто во времени между двумя индивидами, адресантом и адресатом, преодолевается внутренним отношением: должна существовать определенная эквивалентность между символами, используемыми адресантом, и символами, известными адресату и интерпретируемыми им. Без такой эквивалентности сообщение бесполезно - даже если получатель сообщения воспринимает его, оно не воздействует на получателя должным образом.

Нарушение отношения подобия

Ясно, что речевые расстройства могут в разной степени поражать способность индивида к комбинации и селекции языковых единиц. В самом деле, вопрос о том, которая из этих двух операций нарушена серьезнее, необычайно важен при описании, анализе и классификации различных форм афазии. Быть может, эта дихотомия плодотворна даже в большей мере, чем классическое противопоставление (не рассматриваемое в настоящей работе) эмиссивной и рецептивной афазии, проводимое в соответствии с тем, которая из двух функций в речевом обмене - кодирование или декодирование - нарушена в большей мере.

Х. Хед предпринял попытку классификации разных случаев афазии и каждой из выделенных им разновидностей присвоил "название, выбранное с таким расчетом, чтобы оно обозначало наиболее явный дефект во владении словами и предложениями и их понимании" [13, р. 412]. Следуя тому же принципу, мы различаем два основных типа афазии в зависимости от того, касается ли основное расстройство селекции и субституции (при относительной стабильности комбинации и контекстной композиции) или же, наоборот, нарушены в основном комбинация и контекстная композиция при относительной сохранности норм селекции и субституции. Описывая эти две противоположные модели афазии, я буду в основном пользоваться данными Голдстайна.

Для афатиков первого типа (дефект селекции) контекст является необходимым и решающим фактором. Когда такому пациенту предлагают обрывки слов или предложений, он с готовностью и легко их заканчивает. Его речь носит сугубо реактивный характер; он легко ведет беседу, но испытывает определенные трудности в самом начале диалога; он способен отвечать реальному или воображаемому адресанту, когда сам является или воображает себя адресатом сообщения. Особенно трудно для него вести и даже понимать такой замкнутый в себе вид речи, как монолог. Если его высказывания в большей степени зависят от контекста, то он лучше справляется со своей речевой задачей. Он ощущает полную неспособность произнести фразу, которая не является реакцией ни на реплику его собеседника, ни на какую-либо актуальную ситуацию. Он не может, скажем, произнести фразу Идет дождь, если не видит, что дождь действительно идет. Чем глубже погружено высказывание в вербальный или невербальный контекст, тем выше вероятность его успешного порождения таким пациентом.

Аналогичным образом, чем больше слово зависит от других слов данного предложения и чем теснее оно связано с синтаксическим контекстом, тем меньше на него воздействует речевое нарушение. Поэтому слова, связанные грамматическим согласованием и управлением, обладают большей цепкостью, тогда как главный синтаксический агент предложения - подлежащее - часто опускается. Поскольку труднее всего для этих пациентов начинать, ясно, что они терпят неудачу именно в отправном пункте предложения, краеугольном камне его структуры. При данном типе языковых нарушений фразы воспринимаются как некие эллиптичные производные, которые необходимо восполнять на основе предшествующих фраз, произнесенных самим афатиком, представленных им в воображении или же полученных им от партнера по диалогу, реального или воображаемого. Ключевые слова могут опускаться или замещаться абстрактными анафорическими субститутами (см. в [4] главу XV: "Субституция"). Конкретное существительное, как заметил 3. Фрейд, замещается существительным с очень общим значением, например machin 'штука', chose 'вещь' в речи афатиков-французов [9, с. 22]. В диалектной немецкой разновидности "амнестической афазии", по даблюдениям Голдстайна [10, р. 246 и cл.], слова Ding 'вещь', или Stuckle 'кусочек' замещали любое неодушевленное существительное, а глагол uberfahren 'выполнять, совершать' замещал любой глагол, который однозначно восстанавливался из контекста или ситуации и тем самым представлялся пациенту избыточным.

Слова с внутренней обращенностью к контексту (типа местоимений и местоименных наречий) и слова, служащие именно для конструирования контекста (типа связок и вспомогательных глаголов) особенно цепки и живучи. Примером может служить одно типичное высказывание немецкого пациента, зафиксированное Квензелем и цитируемое Голдстайном [10, р. 302]: Ich bin doch hier unten, na wenn ich gewesen bin ich wees nicht, we das, nu wenn ich, ob das nun doch, noch, ja. Was Sie her, wenn ich och ich weess nicht, we das hier war ja... ['Я ведь тут, ну, когда я был, я не знаю, как это, ну, когда я, а теперь это же, еще, да. Что Вы тут, когда я, и да ну я не знаю, как же это здесь было...']

Таким образом, при данном типе афазии, в ее критической форме, сохраняется лишь основной каркас сообщения, его связующие звенья.

В теории языка начиная с раннего средневековья неоднократно утверждалось, что слово вне контекста вообще не обладает значением. Однако справедливость этого утверждения ограничена случаями афазии, точнее, одного типа афазии. В обсуждаемых здесь патологических случаях изолированное слово означает не более чем "трёп" (blab). Как показывают многочисленные тесты, для подобных пациентов два вхождения одного и того же слова в два разных контекста представляются простыми омонимами. Поскольку различающиеся по форме лексические единицы несут большее количество информации, чем омонимы, некоторые афатики данного типа склонны заменять контекстные варианты слова другими способами выражения, каждое из которых специфично для соответствующего окружения. Так, один пациент Голдстайна никогда не произносил слово knife 'нож' отдельно, но, в соответствии с использованием предмета в той или иной ситуации, называл нож по-разному: pencil-sharpener букв, 'карандашный точильщик', apple-раrer букв, 'яблочный чистильщик', bread knife 'хлебный нож', knife-and-fork 'нож-и-вилка' [10, p. 62]; таким образом, слово knife превратилось из свободной формы, способной к изолированному употреблению, в связанную форму.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: древний египет реферат, процесс реферат, конспекты старшая группа.





1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата