Манипулятивные стратегии дискурса ненависти

С.А. Колосов

В рамках данной статьи мы рассмотрим некоторые речевые стратегии, используемые в дискурсе ненависти с целью манипуляции сознанием реципиента. Материалом для анализа послужили шесть статей, опубликованных на Интернет сайтах «Движения против нелегальной иммиграции» и газеты «Русский Востокъ». Некоторые тексты изначально были опубликованы в других печатных и электронных изданиях («АиФ», «Консерватор», «Завтра», http://www.mn.ru/).

Сразу оговоримся, что для нас объектом исследования является не отношение к определенным дискриминируемым группам и не оценка предубеждений против них как таковая, а языковые средства их формирования и реализации.

В первую очередь, нас интересовали стратегии, связанные с презентацией субъектов и объектов дискурса ненависти, а также аргументативные и оправдательные стратегии. В данном случае в роли субъектов коммуникации выступают продуценты и реципиенты текстовых сообщений, то есть активные участники коммуникативного процесса. Объектом, в свою очередь, является та социальная группа, против которой направлен дискурс.

Любой дискурс ненависти основывается на противопоставлении групповых субъектов «мы» и «они», которые в свою очередь относятся к универсальным концептуальным оппозициям типа «я-ты», «свой-чужой», «друг-враг» [Бакумова 2001; Бенвенист 1974; Романов 2002; Сахно 1991 и др.]. Эти оппозиции необходимы для самоидентификации индивида в обществе. При этом индивид предстает как некая автономная целостная единица (в противопоставлениях я – ты, я – другие, свой - чужой), но в то же время и как часть определенной группы в оппозиции к другим социальным образованиям (мы – они, наши - чужие). Основанием для объединения людей в группы, общности и противопоставления остальным могут быть национальный признак, вероисповедание, приверженность той или иной идеологии, социальное положение, профессиональные и другие интересы.

Однако «мы» невозможно без «других». Как замечает Р. Водак, «в высказываниях о других всегда выявляется, что же представляем собой мы сами, поэтому дискурсы о «чужих» или «враждебных» группах являются зеркалом нашего самосознания. Дискурс о других, следовательно, касается собственной идентичности, то есть вопроса: как мы воспринимаем самих себя, как мы описываем самих себя? Формирование национальной идентичности есть процесс дифференциации, описания собственной группы и отделения ее от других. И где же, в конце концов, это может проявиться с наибольшей очевидностью, как ни в общении с другими, в высказываниях о них и во взаимодействии с ними, то есть как ни в дискурсе?» [Водак 1997: 86].

Противопоставление субъектов предполагает различия между ними, которые преподносятся как непреодолимые и обязательно влекущие за собой конфликт и нетерпимость групп друг к другу. Так, например, расистский дискурс, будучи разновидностью дискурса ненависти, «преувеличивает различия во внешности или культуре «своих» и «чужих» и постоянно объясняет и устанавливает границы, кто включен в понятие «мы», а кто нет (в данном регионе, стране, городе или в его окрестностях). Он сравнивает также «их» нормы и ценности с «нашими» в выгодном для «нас» свете, он «волнуется» только о «наших» ресурсах (территории, доходе, жилье, рабочих местах, культуре и пр.). А еще дальше внимание сосредоточивается на том, что же «они» делают не так, а «мы» так, и как «нашим» интересам угрожают «чужие»» [ван Дейк 2000: 59].

В этой связи представляется необходимым рассмотреть средства номинации субъектов и объектов в исследуемом материале. Достаточно показателен, на наш взгляд, тот факт, что набор лексических единиц, используемых по отношению к дискриминируемой группе (нелегальные иммигранты), намного богаче в тематическом и эмоциональном плане, чем в отношении МЫ-группы. Список номинативных обозначений ОНИ-группы включает в себя следующие единицы: инородцы, незваные гости, чужие, пришельцы, нелегалы, черные, южане, лица кавказской национальности, незаконные (им)мигранты, инокультурные иностранцы, инородцы, меньшинство, нерусские, беженцы, приезжие, переселенцы, выходцы (с гор), диаспора, землячество. Мы оставили за пределами списка конкретные этнонимы, встречающиеся в текстах статей (азербайджанцы, чеченцы, вьетнамцы, украинцы, турки-месхетинцы). Нетрудно заметить, что с точки зрения эмоциональной заряженности выше перечисленные наименования могут быть ранжированы от относительно нейтральных (приезжие, меньшинство, нерусские) до единиц с явно выраженными негативными коннотациями (инородцы, незваные гости, нелегалы, чужие) и откровенно оскорбительных (черные).

Статистический анализ показывает, что в количественном отношении преобладают следующие единицы: (незваные) гости (5), лица кавказской национальности (4), диаспора/землячество (3), инородцы/иностранцы (3). Цифры в скобках указывают частотность употребления единиц в отобранном корпусе текстов. Повторные употребления одной единицы в пределах одной статьи нами не учитывались. Указанные данные позволяют сделать два довольно интересных наблюдения. Во-первых, при обозначении дискриминируемой группы рекуррентно воспроизводится метафора, базирующаяся на оппозиции «хозяин-гость». При этом гость – незваный, приносящий серьезные проблемы и причиняющий массу неудобств:

a) Кроме того, что нелегалы отнимают рабочие места у москвичей, они еще причиняют значительный материальный ущерб бюджету страны и города. [2]

б) Говоря о незаконной миграции, мы имеем ввиду прежде всего проблему рабочих мест и растущее давление нелегальной рабочей силы на российский рынок труда. [1]

в) [Они] Ездят на наших старых «Жигулях» и живут в наших непрестижных пятиэтажках и малогабаритных «панелях». [5]

Более того, гости представляют угрозу безопасности и благосостоянию нации, ибо большинство из них совершает противозаконные действия:

а) А между тем деньги через руки нелегалов идут немалые: в минувшем году иностранцы приобрели в обменных пунктах и сняли с валютных счетов 8 млрд долларов. Вокруг этого немалого теневого капитала расцветает этническая преступность: наркобизнесом обычно занимаются выходцы из Анголы, Конго, Таджикистана, проституцией – из Украины и Молдавии, кражами – из Грузии, вооруженными нападениями – с Северного Кавказа. [2]

б) Сегодня нас убивают не потому, что нас не любят, а потому что чуют наше безволие, бессилие, национальную разобщенность. [6]

Следует признать, что утверждения из первого примера содержат известную долю истины и никто, наверное, не будет оспаривать тот факт, что среди названных этнически маркированных групп населения существует преступный контингент. Однако вызывает возражения сама форма презентации данных утверждений. Последние представляют собой ни что иное как озвученные националистические стереотипы. Под социальным стереотипом обычно понимается стандартизованный, устойчивый, эмоционально насыщенный, ценностно-определенный образ. Формула стереотипа уже давно известна: Все азербайджанцы, негры, гомосексуалисты есть..... и всегда ведут себя неправильным и опасным для нас образом. В основе производства социального стереотипа лежит психологический феномен генерализации, обобщения, схематизации данных опыта. Для социальных стереотипов как регуляторов социальных отношений характерна поляризация качеств субъекта и объекта, а также жесткая фиксированность такой полярной дихотомии.

Возвращаясь к приведенным примерам, заметим, что у реципиента может возникнуть соблазн принять эти утверждения как некую абсолютную истину, так как такая версия реальности очень удобна, ибо есть на кого свалить все невзгоды и несчастья. Таким образом реализуется стратегия нахождения «козла отпущения»: во всем виноваты только они. Следовательно, и ненавидеть надо тех, на кого легче всего свалить вину, то есть на того, кто здесь чужой, а значит – враг.

Второй момент, обращающий на себя внимание, это то, что преступность в стране приобретает ярко выраженный этнический признак. При этом атрибут «этническая» иногда опускается, как бы подразумеваясь. Такой ход, возможно, не случаен, ибо косвенно способствует реализации стратегии нахождения «козла отпущения». Более того, у преступности есть конкретное лицо – лицо кавказской национальности. Отсюда не случайно в дискурсе появляются подобные высказывания:

И после этого кто-то станет утверждать, что у преступности нет национальности, когда чуть ли не каждый второй азербайджанец в России - преступник.... Это уже беспредел. «Черный» беспредел распоясавшихся инородцев, почувствовавших свою безнаказанность, свою вседозволенность, свою власть над нами. [6]

Квазиэтноним «лицо кавказской национальности» используется в обобщающем смысле: зачастую не проводится дифференциация между представителями «кавказских» национальностей, и они все очевидно попадают под категорию «гости». Это также дает возможность для манипуляций в стратегиях презентации. Очень легко и удобно, что называется, грести всех под одну гребенку, и тем самым манипулировать сознанием простых обывателей, упрощая реальность и навязывая им ложные стереотипы и мнения. Например, не придается какого-то либо значения тому факту, что чеченцы являются гражданами России, а азербайджанцы – жители другого государства. Тем не менее, номинации «лицо кавказской национальности» и «гости с юга» одинаково применяются к обеим группам. В этом случае происходит смещение в координатах точки зрения на ситуацию. Социальная реальность описывается и объясняется уже не с позиции правовых норм и отношений, а с позиции субъективного отношения «желаю – не желаю принимать/видеть». В результате имеем следующую картину: дагестанцы и чеченцы, которые тоже являются гражданами Росси на том основании, что и Дагестан, и Чечня являются частями Российской Федерации, оказываются пришельцами, незваными гостями в столице их родины. Именно здесь берут свое начало националистические идеи. Тот факт, что многие русские граждане России считают жителей Чечни и Дагестана иностранцами и гражданами других государств, свидетельствует о высоком манипулятивном потенциале и эффективности данной стратегии.

Средства номинации МЫ-группы несравнимо менее разнообразны и экспрессивны. В анализируемых текстах были обнаружены следующие единицы наименования: хозяева (2), коренное/местное население (4), титульная нация (1), русские (2). Это дает возможность сделать вывод о том, что ОНИ-группа является более маркированной, чем МЫ-группа.

Среди манипулятивных стратегий, связанных с презентацией МЫ-группы, нами выделена стратегия использования так называемого инклюзивного «мы». Такой прием идентификации субъектов коммуникации в большой степени характерен для суггестивного политического дискурса [Юданова 2004]. При этом границы референтной группы оказываются подвижными, то есть возможно ее произвольное расширение и сужение в зависимости от дискурсивно устанавливаемых отношений между субъектами коммуникации – продуцентом и реципиентом текста. (Подобное явление можно наблюдать и в англоязычном политическом дискурсе [Колосов 2003]). Возможны следующие варианты:

а) «мы» подразумевает граждан Российской Федерации. В этом случае оба субъекта входят в одну и ту же группу с точки зрения государственно-правовых отношений: Мы разные. [1]

б) «мы» подразумевает только русское население. Субъекты также объединяются в одну группу, но уже на основе признака этнической идентичности: И раз они нас окружают, нужно с этим что-то делать. [5]

в) «мы» – представители определенной политической партии или движения: Почему мы, патриоты, обращаем свои надежды на провинцию, «глубинку», молчаливо соглашаясь с потерей Москвы? [3]

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: рефераты без регистрации, налоги и налогообложение, оценка реферата.





1  2  3 | Следующая страница реферата