Пословица

M. Рыбникова

Пословица (лат. — proverbium, adagium, франц. — proverbe, немецк. — Sprichwort, англ. — proverb. От греческого названия пословицы — paroimía — идет научная терминология: паремиология — отрасль литературоведения, занимающаяся историей и теорией П., паремиография — запись П., собирание и издание их) — словесная формула, не связанная с каким-либо  литературным или фольклорным произведением и вошедшая во фразеологию массовой речи, утверждение, вывод, совет, наказ — в форме ходячего афоризма. «Пословица к слову молвится».

От П. отличаются гномы, сентенции, апофегмы, изречения  книжного происхождения. От П. нужно также отличать поговорку, которая приближается к идиоме, к ходовому обороту речи и не имеет резко выраженного учительного, дидактического характера. «Поговорка, — говорит Даль, — окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ выражения, но без притчи, без осуждения, заключения, применения: это одна первая половина пословицы». Вместо: «он глуп» она (поговорка) говорит: «У него не все дома, одной клепки нет, он на цвету прибит, трех не перечтет». В живой речи П. можно низвести до поговорки, равно как и поговорка может развиться в П.: «Сваливать с больной головы на здоровую» — поговорка; «Сваливать с больной головы на здоровую не накладно» — П. (пример Даля). Так. обр. П. есть поэтически оформленный афоризм, поговорка — речение, речевой оборот, ходовое выражение.

Паремиография ведет свое начало от глубокой древности. Еще Аристотелю приписывали первые записи П. Записями П. занимались греческие, александрийские и римские ученые. В 1500 Эразм Роттердамский издает свод античных пословиц «Adagia»; позднейшие ученые продолжают дело собирания и изучения античных П.

Восточные культуры дали богатые образчики древнееврейских, индийских, арабских и других П., часто получавших лит-ую обработку (Библия, Панчатантра, Коран). В позднейшие века составляются сборники в пределах национальных и шире. Особенное внимание начинает уделяться П. европейских народов по мере роста интереса к «народной словесности» и выделения фольклористики в особую дисциплину (см. «Фольклор»). Что же касается паремиографии восточных народов, то она носит по большей части вспомогательный характер для работ по этнографии и языку. В дальнейшем мы останавливаемся в основном на изучении русской П.

О старинных записях русской пословицы см. работу Симони, в которой дано описание и воспроизведение двух рукописных сборников русских П. конца XVII — нач. XVIII вв.: «Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту» и «Рукописный сборник пословиц и присказок Петровского времени». Русская литература XVIII в., будучи по преимуществу просветительной и дидактической, весьма тяготела к П. — П. приводилась в учебных книгах, вводилась в журналы, в театральные пьесы (см. «Письмовник» Курганова, «Были и небылицы» Екатерины II, журнал Новикова «Детское чтение для ума и сердца»). Использована П. и в «Словаре Академии Российской» (1789—1794), для которого их собирал поэт Богданович.

Первое научное собрание русских П. принадлежит Снегиреву, продолжателями его явились Буслаев и Даль. Труд Даля «Пословицы  русского народа» (1862) и работа Иллюстрова «Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках» (1910) являются для дореволюционной России наиболее богатыми собраниями русских П. Кроме сводов пословиц существует ряд произведений очеркового характера, вводивший П. по тематическому принципу. Начало таким очеркам положил Даль; в конце XIX, в начале XX вв. подобные работы дали Коринфский, С. Максимов, А. С. Ермолов. Послеоктябрьские издания П. посвящены преимущественно П. других народов нашего Союза; по русской П. за истекшее время не вышло крупных работ ни собирательского ни исследовательского характера.

Идейная направленность П., ее соц. значимость ощущаются очень остро. Однако в трудах буржуазных ученых мы находим большую неясность в этом вопросе. Снегирев, Даль говорят о противоречиях в П. как о чем-то случайном, принимая общее содержание пословичного свода как некую единую народную мудрость. Марксистское литературоведение опрокидывает это понимание и выдвигает другой, реальный критерий: поскольку классовое общество дает диференциацию этических норм, постольку враждебны между собой выражаемые П. установки трудящихся, с одной стороны, и класса-эксплоататора — с другой. Времена националистического отношения к П. отходят в прошлое: П. интернациональна и классова по содержанию, хотя и национальна по форме. П. — «Сытый голодного не разумеет» (русск. П.), «Через поместье богача проходит река, через поместье бедняка — дорога» (туркмен. П.), «У конного отбирает плетку, у пешего — посох» (казакская П. о богачах) — ясно выражают классовые противоречия, взаимоотношения эксплоатирующих и эксплоатируемых, бар и крестьян.

Однако нужно заметить, что не всегда классовое происхождение П. обнаруживается ясно: П. остается иногда в кругу тех общих установок, которые могут быть достоянием различных классовых групп в аналогичных жизненных положениях: «Знает кошка, чье мясо съела», «Цыплят по осени считают». Функция П. в данном случае определяется совокупностью речи и ситуации. «Коготок увяз — всей птичке пропасть» — эту П. используют и Толстой и Ленин. П. оформляет некоторую общую категорию, которая может быть использована различными социальными группами для себя. Такая П. — лишь составная часть высказывания, и по этой причине она может быть многозначна. Однако существует немало и таких П., классовая природа которых ясна безотносительно, тем более что словарь и синтаксис, стилевая форма П. часто говорят сами за себя. Мы узнаем и по содержанию и по форме П. купеческую: «Для нас это плевое дело, а ваши детки скушают», поповскую: «Сила господня в немощах совершается», блатную: «Живот постели, спиной покройся» (беспризорник ложится спать), «Помойку с подкопом обокрал» (насмешка над хвастливым вором). Классификация П. по социальному их содержанию, характеристика П. феодального крестьянства, пролетарских, барских, кулацких, поповских и т. д. — очередная задача советской фольклористики.

Рождение П. и ее жизнь — это тот раздел паремиологии, который особенно и всегда интересовал исследователей. Часто искали истоков П. в различных исторических ситуациях, положивших начало тому или другому пословичному обороту: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», «Погибоша, яко обри», «Голодный француз и вороне рад». Обширные исторические и бытовые экскурсы находим у Снегирева, у Буслаева, у Максимова. Наряду с отражением методов «исторической школы» находим в русской паремиологии и попытки приложить культивируемый школами «заимствования» и «антропологической» сравнительный метод. Так, работа Тимошенко дает античные первоисточники целого ряда современных русских пословиц: «Человек человеку волк» — латинская «Homo homini lupus est», «Рука руку моет» — латинская П. «Manus manum lavet».

Ставится также вопрос о связи П. с другими жанрами литературы и фольклора. Потебня выводит П. из притчи и басни . П. может стать кратко выраженное содержание басни в целом: «Кобыла с волком тягалась, только грива да хвост осталась». Или же на правах П. идет итоговая фраза басни, напр.: «И мы пахали» («Вол и муха»). Эта теория Потебни объясняет действительно многие П., вскрывая их связь с ходячими анекдотами, рассказами, притчами, баснями. Но само собой разумеется, что этот источник не единственный. Удачное слово оратора, остроумная реплика на сцене, слова ходовой песни — все это рождает повторение, запоминается и начинает ходить как П., напр.: «Тяжела ты, шапка Мономаха» (из «Бориса Годунова» Пушкина), «Хорошо-то на бумаге, да забыли про овраги» (перефразировка строк севастопольской песни, приписываемой Л. Н. Толстому). П. нашего времени идет в значительной мере из политического источника, культивируется газетой, часто обновляя и переосмысляя старый литературный и фольклорный материал: «Факты — упрямая вещь», «На ошибках учимся», «Революции в перчатках не делают». Сталин на XVI съезде партии сказал: «Недаром говорят у нас рабочие: пойдешь налево — придешь направо».

Художественная природа П. определяет в значительной мере ее прочность, ходкость, запоминаемость. Лаконизм, краткость, удобопроизносимость П. как единого целого в размере единого высказывания — вот что определяет синтаксическую сторону П. Если длинная П. и запоминается, то впоследствии ее начинают произносить, не договаривая до конца. В П. «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить» вторая часть нередко опускается. Встречаются П. и книжные, но они сразу выдают себя своим синтаксисом. Устная П. предпочитает опускать союзы и соединительные слова: «Тонул — топор сулил, вытащил — топорища жаль». Или же соединительные слова занимают обычное в устной речи, но недопустимое в письменном языке место: «Которая служба нужнее, та и честнее». В П., как и вообще в живой речи, часто нет подлежащего и сказуемого: «Богатому — как хочется, бедному — как можется», «Первый блин, да комом». Охотно пользуется П. инфинитивом: «Волков бояться — в лес не ходить». В роли подлежащего становятся наречия: «Твердо крепку брат», или же глагольные формы: «Подари помер, а остался в живых брат его — купи». П. часто двучленна: «Играй, дудка! пляши, дурень!», «Умный плачет, глупый скачет». П. часто играет на звуках: «Своя рогожа чужой рожи дороже». П. искусно использует собственные имена, обыгрывая их рифмами и созвучиями: «От Решмы до Кинешмы глазами докинешь ли!»

Образ, которым пользуется П., обычно общеупотребителен, он берется из басни и сказки, из мирового фонда языковой символики. Волк, свинья, пес, ворон, ворона, осел, лиса и т. д. — вот те ходовые метонимии, которыми пользуется П. вместе с басней: «Лиса все хвостом прикроет», «Сказал бы словечко, да волк недалечко», «Овца шерсть растит не про себя», «Похожа свинья на быка, да рылом не така». Истоки этой образности лежат еще в животном эпосе, но выразительность этих образов-масок так велика, что, получая иное содержание и новые социальные функции, они отлично служат и в наше время.

П. в художественной литературе. — Интерес к П. мы обнаруживаем уже у русских писателей XVIII в. Разнообразные пословицы использует Крылов; Пушкин вносит П. в «Капитанскую дочку»; Островский берет П. в качестве заголовков или постоянного сопровождения речи своих персонажей; у Толстого и Достоевского П. — это целая историко-литературная проблема. Часто П. творится писателем в духе живой речи: так, Горький (мастер афоризма) широко использует ходовую П. и творит ее зачастую сам. В статье «О том, как я учился писать» Горький говорит: «Вообще пословицы и поговорки образцово формулируют весь жизненный социально-исторический опыт трудового народа, и писателю совершенно необходимо знакомиться с материалом, который научит его сжимать слова, как пальцы в кулак, и развертывать слова, крепко сжатые другими, развертывать их так, чтобы было обнажено спрятанное в них враждебное задачам эпохи, мертвое. Я очень много учился на пословицах, — иначе: на мышлении афоризмами». На П. растили себя многие писатели: тот же Пушкин, Кольцов, который сам записывал пословицы (сохранилась его записная книжка с пословицами), Островский. От Достоевского до нас дошла запись П., слышанных им на каторге, от Толстого — записная книжка 70-х гг., в которую он заносил свои записи народных оборотов и П. Сборник пословиц Иллюстрова был настольной книгой Толстого. В записных книжках советских писателей мы имеем также не малое количество П. Следует однако заметить, что языковая форма П. (крестьянской по преимуществу) созвучна далеко не каждому литературному направлению и писателю: романтики и символисты П. не пользовались. И обратно, именно в недрах «натуральной» школы началось и усиленное собирание и использование П. — Даль, Некрасов, Островский и др. Каждый писатель втягивает в сферу своего внимания определенные тематические и идеологические комплексы

П. В сб. П., составленном Л. Н. Толстым для «Посредника», средствами П. сформулирована вся толстовская философия, непротивленчество, религиозность (см. также речи Платона Каратаева в «Войне и мире») и т. д. Достоевский подбирал специфические П. для своих героев из городской мелкой буржуазии; герои Горького блестяще обосновывают и подытоживают жизненный опыт П.: таков напр. образ деда в повести «Детство» или близкий ему по своему содержанию образ купца Маякина из повести «Фома Гордеев». В языке обоих персонажей (особенно Маякина) чрезвычайно часто фигурируют П., отражающие идеологию дореволюционного кулачества. Наоборот, в языке Рыбина (из повести «Мать») содержится немало таких пословиц, в которых художественно закреплена идеология наиболее революционных прослоек тогдашнего крестьянства.

Список литературы

Собрания П.: Симони П., Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и пр. XVII—XIX ст., вып. II

СПБ, 1899

Снегирев И., Русские народные пословицы и притчи, М., 1848

Его же, Новый сборник русских пословиц и поговорок, изд. в 1848, М., 1857

Буслаев Ф., Русские пословицы и поговорки. Архив историко-юридических сведений, изд. Н. Калачевым, т. II, вып. II, М., 1855

Даль В., Пословицы русского народа, Сб. пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий, М., 1862 (изд. 2, СПБ, 1879, 2 тт.)

Дикарев М. А., Пословицы, поговорки, приметки и поверья Воронежской губ., Воронежский этнографический сборник, Воронеж, 1891

Носович И. И., Сборник белорусских пословиц, СПБ, 1874

Ермолов А. С., Народная с.-хоз. мудрость в пословицах, поговорках и приметах, т. I—IV, СПБ, 1901—1905

Ляцкий Е. А., Материалы для изучения творчества и быта белоруссов, I. Пословицы, поговорки, загадки, (М., 1898)

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: защита реферата, реферат по информатике, антикризисное управление предприятием.





1  2  3 | Следующая страница реферата