Стиховедение

Стиховедение — раздел поэтики, изучающий свойства стихотворной речи и принципы ее анализа. Поскольку особенности стиха выступают с наибольшей отчетливостью в его звуковой организации, постольку практически С. чаще всего сводят к изучению стихотворной фоники , ритмики и строфики , предоставляя остальные проблемы, возникающие при изучении стихотворных произведений, общей теории литературы. В силу этого С. представляет собой до сих пор чрезвычайно замкнутую дисциплину с крайне узким кругом проблем, изучаемых в отрыве от общих положений теории литературы. По своим задачам С. и в античное время и в средневековье являлось гл. обр. описательной дисциплиной, имевшей в значительной мере номенклатурный, прикладной и нормативный характер. С. возникло в связи с прикладными задачами обслуживания поэтической практики; не случайно, что, по большей части, С. занимались сами поэты. Так в России крупнейшими теоретиками стиха были: Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Востоков и др., вплоть до Валерия Брюсова и Андрея Белого — авторов ряда работ по С.

Прикладной характер С., отрыв его от общеэстетических вопросов, от проблематики теории литературы, от лингвистики определяли научную его примитивность; достаточно указать на то, что в большей части русских работ, посвященных анализу звучания стиха, допускались такие грубейшие лингвистические ошибки, как смешение звука и буквы материал, собранный в книге А. В. Артюшкова «Звук и стих», 1923). В свою очередь общие теории литературы оставляли в значительной мере в стороне вопросы, разрабатывавшиеся С.; стихотворные произведения изучались без учета их специфических особенностей, в то время как С. оставалось в значительной мере схоластической и нормативной дисциплиной как в России, так и на Западе. В 90-е гг. в развитии С. на Западе происходит резкий перелом, связанный с работами Сиверса (собранными в его книге «Rhythmischmelodische Studien», Heidelberg, 1912) и его школы (Саран и др.), положивших в основу С. серьезное лингвистическое его понимание и исходивших из принципа так наз. «слуховой филологии» («Ohrenphilologie»), т. е. изучения стиха как явления живой речи в противовес  господствовавшей до тех пор «филологии глазной» («Augenphilologie»). С. благодаря этому получило гораздо более серьезный лингвистический характер, но сохранило в то же время тот отрыв от теории литературы в целом, на который указывалось выше. Несколько позже наступило оживление С. и в России, в значительной мере благодаря работам А. Белого (собранным в его книге «Символизм», 1910), пытавшегося разработать методы анализа стиха в связи с его содержанием, применившего широкое статистическое обследование встречаемости различных элементов стиха (впервые в русском С. возможность применения статистики к изучению С. была обоснована Чернышевским, живо интересовавшимся стихом и посвятившим ему несколько работ). В значительной мере использовала идеи Белого школа формалистов, посвятившая изучению стиха целый ряд работ и почти монополизировавшая С. В известной мере работы формалистов (Эйхенбаума, Тынянова, Томашевского, Жирмунского и др.) и близких к ним исследователей (в особенности Г. А. Шенгели с его богатым материалом и наблюдениями «Трактатом о русском стихе», 1921, 2 изд. 1923) сыграли положительную роль в развитии С. Оно было поставлено на серьезную лингвистическую базу, получило исторический, а не отвлеченно-нормативный характер, обогатилось большим фактическим материалом, наконец было поставлено в связь с общетеоретическими проблемами. Однако общая концепция формализма губительно сказалась и на работах формалистов, посвященных стиху. Интерес их к стиху и был вызван как раз тем, что он казался им наиболее удобным и благоприятным для утверждения формалистического понимания литературы вообще. С. рассматривалось формалистами как сумма приемов деформации языка как материала, история стиха трактовалась как история самостоятельного развития этих приемов и т. д. Все это в значительной мере снижало научное значение работ формалистов, сохраняющих в то же время ценность в смысле подбора значительного количества фактов из истории русского стиха, отдельных верных наблюдений над стихом и т. д.

Так. обр., несмотря на весьма обильную литературу, посвященную стиху и весьма детальную разработку отдельных проблем С., оно до сих пор стоит особняком в теории литературы. Это приводит и к теоретической кустарности самого С. и к обедненности представления о стихе в советской критике и литературоведении.

Между тем самое построение С. как научной дисциплины немыслимо без создания общетеоретической базы. Очевидно, что как бы ни определять специфику стихотворной речи, она представляет собой определенную систему повествования. Строй этого повествования в художественной литературе не является чем-то внешним, внеположным остальным сторонам художественного произведения «Стихосложение», разд. V) и его жанру. Это, естественно, приводит к пониманию стиха как определенного художественного комплекса, как единства, где специфичность стихотворной речи связана не только со звуковыми ее особенностями,  а и с ее интонационно-синтаксическим и лексическим строем, с композиционными особенностями и т. д. и т. д. В то же время это приводит к диференцированному подходу к стиху, поскольку жанровые различия, напр. различие лирики и стихотворного эпоса, необходимо определят и существенные стихотворные особенности, для них характерные. Поскольку жанр в то же время может быть понят только как историческая категория, постольку, следовательно, и изучение стиха получит реальную, а не произвольную историческую базу. Так. обр. проблемы С. могут быть разрешены только в том случае, если С. будет опираться, с одной стороны, на общие положения теории литературы и лингвистики относительно понимания жанра, образа, поэтической композиции, лексики и синтаксиса, а с другой — на положения истории литературы, дающей реальное историческое содержание всем этим понятиям. В то же время и эти дисциплины, включив в круг интересов С., получат новый и существенно расширяющий их кругозор материал. При этих условиях С. станет органической частью теории литературы и литературоведения вообще и избавится от того изолированного и полунаучного существования, которое приходится констатировать сейчас — как для русского, так и для иностранного С.