Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8 | Следующая страница реферата

Как точно заметила Л.М. Розенблюм, "публицистика Фета <…> ни в малой мере не свидетельствует о грусти по ушедшей крепостнической эпохе" (Розенблюм Л.М. А.А. Фет и эстетика "чистого искусства" // Вопросы литературы. 2003. № 2. Цитируется по электронной версии: http://magazines.russ.ru/voplit/2003/2/ros.html).

Однако можно говорить о другом – о настороженном отношении Фета к последствиям отмены крепостного права (в чем он солидарен с графом Л.Н. Толстым – автором "Анны Карениной"); что же касается идейных взглядов Фета, то они на протяжении пореформенного периода становились все более и более консервативными (среди поздних примеров – письмо К.Н. Леонтьеву от 22 июля 1891 г. с поддержкой идее о памятнике ультраконсервативному публицисту М.Н. Каткову и резкой оценкой "змеиного шипения мнимых либералов" (Письма А.А. Фета С.А. Петровскому и К.Н. Леонтьеву / Подг. текста, публикация, вступ. заметка и примеч. В.Н. Абросимовой // Philologica. 1996. Т. 3. № 5/7. Электронная версия: http://www.rub.ru.philologica. С. 297).

"Певец соловьев и роз" и землевладелец и коннозаводчик: два лика Фета в оценке литераторов

Новый род занятий, очерки и даже облик Фета, воспринимавшегося прежде как лирический поэт, витающий в мире прекрасного и чуждый меркантильным расчетам, воспринимались недоуменно и вызвали отторжение или изумление. И.С. Тургенев писал Я.П. Полонскому 21 мая 1861 г.: "Он теперь сделался агрономом – хозяином до отчаянности, отпустил бороду до чресл – с какими-то волосяными вихрами за и под ушами – о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом". Сам же Фет с гордостью писал бывшему однополчанину К.Ф. Ревелиоти: "…я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это приобрел усиленным трудом <…>". Эта гордость Фета своими хозяйственными успехами оставалась непонятой.

Князь Д.Н. Цертелев заметил о Фете – поэте и Фете – авторе очерков об усадебном хозяйстве: "<…> Может показаться, что имеешь дело с двумя совершенно различными людьми, хотя оба они говорят иногда на одной и той же странице. Один захватывает вечные мировые вопросы так глубоко и с такой широтой, что на человеческом языке не хватает слов, которыми можно было бы выразить поэтическую мысль, и остаются только звуки, намеки и ускользающие образы, другой как будто смеется над ним и знать не хочет, толкуя об урожае, о доходах, о плугах, о конном заводе и о мировых судьях. Эта двойственность поражала всех, близко знавших Афанасия Афанасиевича".

Радикально настроенные литераторы обратили внимание на этот разительный диссонанс между "чистым лириком", певцом соловьев и роз, и практичнейшим хозяином – автором очерков, старающимся не упустить не копейки своих денег. Соответственно, в минаевских пародиях форма (стихотворный размер, "безглагольность") ассоциируются с "чистой лирикой", хранят воспоминание о фетовском "Шепот, робкое дыханье…", а "приземленное" содержание отсылает к Фету-публицисту.

По крайней мере частью радикальной литературной среды эстетизм Фета-поэта, славящего любовь и "серебро <…> ручья", и общественный консерватизм были истолкованы как две стороны одной медали: только помещик-"кровопийца", обирающий крестьян, и может на досуге любоваться "дымными тучками" и утреннею зарей: сердце черствого эстета глухо к народному горю, а доходы землевладельца позволяют вести ему праздный образ жизни. (В реальности Фет в первые годы своей хозяйственной деятельности свободного времени почти не имел, пребывая в хлопотах и разъездах; но об этом его критики предпочли забыть.)

Уже само воспевание красоты в "Шепоте, робком дыханье…" дразнило противников Фета. Все они могли бы повторить вслед за Н.А. Некрасовым – автором поэтического диалога "Поэт и гражданин": "Еще стыдней в годину горя / Красу долин, небес и моря / И ласку милой воспевать…". Поэтические достоинства Фета и, в частности, стихотворения "Шепот, робкое дыханье…" оппоненты поэта могли признавать. Так, М.Е. Салтыков-Щедрин заметил: "Бесспорно, в любой литературе редко можно найти стихотворение, которое своей благоуханной свежестью обольщало бы читателя в такой степени, как стихотворение г. Фета "Шепот, робкое дыханье"", но "тесен, однообразен и ограничен мир, поэтическому воспроизведению которого посвятил себя г.Фет", все творчество которого не более чем повторение "в нескольких стах вариантах" именно этого стихотворения. Однако критики поэзии Фета ощущали абсолютную неуместность "чистой лирики" в то время, когда требовались песни протеста и борьбы.

Показательна также оценка стихотворения графом Л.Н. Толстым, уже пережившим духовный кризис и видевшим теперь главные достоинства истинного искусства в простоте и понятности: С.Л. Толстого: "Про известное стихотворенье "Шепот, робкое дыханье" отец в 60-х годах говорил приблизительно так: "Это мастерское стихотворение; в нем нет ни одного глагола (сказуемого). Каждое выражение – картина; не совсем удачно разве только выражение "В дымных тучках пурпур розы". Но прочтите эти стихи любому мужику, он будет недоумевать, не только в чем их красота, но и в чем их смысл. Это – вещь для небольшого кружка лакомок в искусстве" (воспоминания сына, С.Л. Толстого (Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1955. Т. 1. С. 181).

Ситуацию точно оценил противник радикальной литературы Ф.М. Достоевский в статье "Г-бов и вопрос об искусстве", 1861), согласившийся, что появление стихотворения Фета было, мягко говоря, несколько несвоевременным: "Положим, что мы переносимся в восемнадцатое столетие, именно в день лиссабонского землетрясения. Половина жителей в Лиссабоне погибает; дома разваливаются и проваливаются; имущество гибнет; всякий из оставшихся в живых что-нибудь потерял – или имение, или семью. Жители толкаются по улицам в отчаянии, пораженные, обезумевшие от ужаса. В Лиссабоне живет в это время какой-нибудь известный португальский поэт. На другой день утром выходит номер лиссабонского "Меркурия" (тогда всё издавались "Меркурии"). Номер журнала, появившегося в такую минуту, возбуждает даже некоторое любопытство в несчастных лиссабонцах, несмотря на то, что им в эту минуту не до журналов; надеются, что номер вышел нарочно, чтоб дать некоторые сведения, сообщить некоторые известия о погибших, о пропащих без вести и проч. и проч. И вдруг – на самом видном месте листа бросается всем в глаза что-нибудь вроде следующего: "Шепот, робкое дыханье…" Не знаю наверно, как приняли бы свой "Меркурий" лиссабонцы, но мне кажется, они тут же казнили бы всенародно, на площади, своего знаменитого поэта, и вовсе не за то, что он написал стихотворение без глагола, а потому, что вместо трелей соловья накануне слышались под землей такие трели, а колыхание ручья появилось в ту минуту такого колыхания целого города, что у бедных лиссабонцев не только не осталось охоты наблюдать "В дымных тучках пурпур розы" или "Отблеск янтаря", но даже показался слишком оскорбительным и небратским поступок поэта, воспевающего такие забавные вещи в такую минуту их жизни".

Землетрясение в португальском городе Лиссабоне (1755 год), о котором упоминает Достоевский, унесло жизни около 30 000 жителей, это исключительное трагическое событие послужило предметом для философских рассуждений, отрицавших благое провидение (Вольтер, "Поэма о гибели Лиссабона, или Проверка аксиомы "Все благо"" и т. д.).

Далее у Достоевского следует разъяснение, и оценка меняется: "Заметим, впрочем, следующее: положим, лиссабонцы и казнили своего любимого поэта, но ведь стихотворение, на которое они все рассердились (будь оно хоть и о розах и янтаре), могло быть великолепно по своему художественному совершенству. Мало того, поэта-то они б казнили, а через тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на площади памятник за его удивительные стихи вообще, а вместе с тем и за "пурпур розы" в частности. Поэма, за которую казнили поэта, как памятник совершенства поэзии и языка, принесла, может быть даже и немалую пользу лиссабонцам, возбуждая в них потом эстетический восторг и чувство красоты, и легла благотворной росой на души молодого поколения".

Итог рассуждения таков: "Какое-нибудь общество, положим, на краю гибели, все, что имеет сколько-нибудь ума, души, сердца, воли, все, что сознает в себе человека и гражданина, занято одним вопросом, одним общим делом. Неужели ж тогда только между одними поэтами и литераторами не должно быть ни ума, ни души, ни сердца, ни любви к родине и сочувствия всеобщему благу? Служенье муз, дескать, не терпит суеты. Это, положим, так. Но хорошо бы было, если б, например, поэты не удалялись в эфир и не смотрели бы оттуда свысока на остальных смертных <…>. А искусство много может помочь иному делу своим содействием, потому что заключает в себе огромные средства и великие силы".

Фет как "чистый поэт" и кирасирский офицер: еще одна пародия Д.Д. Минаева и ее контекст

Еще раз Д.Д. Минаев (1863) спародировал стихотворение Фета, представив свой текст как будто бы раннюю, "дотургеневскую" редакцию самого автора; стихотворение с таким комментарием "прислал" "майор Бурбонов"; это одна из пародийных масок Д.Д. Минаева, условный образ тупого солдафона – "бурбона". Вот текст пародии:

Топот, радостное ржанье,

Стройный эскадрон,

Трель горниста, колыханье

Веющих знамен,

Пик блестящих и султанов;

Сабли наголо,

И гусаров и уланов

Гордое чело;

Амуниция в порядке,

Отблеск серебра, -

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: функция реферат, государство реферат, контрольные работы 2 класс.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8 | Следующая страница реферата