Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Как видим, данный вывод есть частное проявление более общего умозаключения, что между законом Христа и человеческим своеволием не может быть никакой сделки. Результаты подобных сделок, по наблюдению Тютчева, всегда оказываются одинаковыми: порочные начала человеческой природы одерживают верх, а религия приспосабливается к политике для увеличения силы и мощи в делах мира сего, что не могло не вести к превращению церкви в политическое учреждение, в государство в государстве со всеми вытекающими последствиями. "Именно это устройство, прикрепив Церковь к земным интересам, и предопределило ее, так сказать, смертные судьбы. Воплотив божественный элемент в немощном и бренном теле, оно привило ему все болезни и похоти плоти"2. Отсюда остается только один шаг до того, что Пушкин называл "низостями папизма".

По мнению Тютчева, искажение христианского принципа в "римском устройстве", отрицание "Божественного" в Церкви во имя "слишком человеческого" в жизни и послужило связующим звеном между католицизмом и протестантизмом. Выступая против "конфискаций", "захватов", злоупотреблений и извращений христианства в католицизме, протестантизм вместе с водой выплескивал и ребенка, отказывался от обретений живого церковного опыта, исторического предания, соборного разума, большинства таинств и т.п. и опирался на еще более зыбкую почву отдельного человеческого Я (каждый становился для самого себя непогрешимым папой), произвольного разумения, ограниченного индивидуального рассудка, что как бы освящало своеволие и эгоцентризм, создавало условия для произрастания "антихристианского рационализма" и революционных принципов. В стихотворении "Я лютеран люблю богослуженье" поэт говорит о драме "высокого ученья" в протестантизме, голый и пустой храм которого как бы символизирует переход от распадающейся веры к господству атеистического сознания. Несмотря на внешнее противоборство индивидуалистического и "римского я", поэт обнаруживает у них общий корень в разных проявлениях не только отделения "Божественного" от "человеческого", но и растворения первого во втором.

"Апофеоз" современной цивилизации - отделяющаяся от Бога личность с ее вне- или антихристианскими (в их логическом завершении) принципами. Именно в длительном и ступенчатом отрицании сверхлично-божественного начала бытия (Католицизм - Протестантизм - Революция) Тютчев видел суть европейской истории Нового времени. Аналогичны выводы Достоевского: "Все несчастье Европы, все, все, без всяких исключений, произошло оттого, что с Римскою церковью потеряли Христа, а потом решили, что и без Христа "обойдутся".

Эта связь исторического процесса с воплощением в нем или невоплощением (или искаженным воплощением) христианских начал, а соответственно и с преображением или непреображением "первородного греха", "темной основы", "исключительного эгоизма" человеческой природы заключает глубинное смысловое содержание философско-публицистического наследия Тютчева. По его мнению, качество христианской жизни и реальное состояние человеческих душ является критерием восходящего или нисходящего своеобразия той или иной исторической стадии. Чтобы уяснить возможный исход составляющей сокровенный смысл истории борьбы между силами добра и зла, "следует определять, какой час дня мы переживаем в христианстве. Но если еще не наступила ночь, то мы узрим прекрасные и великие вещи".

Между тем в самой атмосфере общественного развития, господстве нарождавшегося капиталистического и социалистического панэкономизма в идеологии, а также грубых материальных интересов и псевдоимперских притязаний отдельных государств в политике поэт обнаруживал "нечто ужасающее новое", "призвание к низости", воздвигнутое "против Христа мнимыми христианскими обществами". В год смерти он недоумевает, почему мыслящие люди "недовольно вообще поражены апокалипсическими признаками приближающихся времен. Мы все без исключения идем навстречу будущего, столь же от нас сокрытого, как и внутренность луны или всякой другой планеты. Этот таинственный мир может быть целый мир ужаса, в котором мы вдруг очутимся, даже и не приметив нашего перехода"1. Не преображение, а, напротив, все большее доминирование (хитрое, скрытое и лицемерное) ведущих сил "темной основы нашей природы" и служило для него основанием для столь мрачных пророчеств. Поэт обнаруживает, что в "настроении сердца" современного человека "преобладающим аккордом является принцип личности, доведенный до какого-то болезненного неистовства"2. И такое положение вещей, когда гордыня ума становится "первейшим революционным чувством", имеет в его логике давнюю предысторию. Он рассматривает "самовластие человеческого я" в предельно широком и глубоком контексте как богоотступничество, развитие и утверждение антично-возрожденческого принципа "человек есть мера всех вещей".

Тютчев раскрывает в истории фатальный процесс дехристианизации личности и общества, парадоксы самовозвышения эмансипированного человека, все более теряющего в своей "разумности" и "цивилизованности" душу и дух и становящегося рабом низших свойств собственной природы. Комментируя "длинную" и как бы скрытую от "укороченного" взгляда мысль Тютчева, И.С. Аксаков пишет: "Отвергнув бытие Истины вне себя, вне конечного и земного, - сотворив себе кумиром свой собственный разум, человек не остановился на полудороге, но увлекаемый роковой последовательностью отрицания, с лихорадочным жаром спешит разбить и этот новосозданный кумир - спешит, отринув в человеке душу, обоготворить в человеке плоть и поработиться плоти. С каким-то ликованием ярости, совлекши с себя образ Божий, совлекает он с себя и человеческий образ, возревновав животному, стремится уподобить свою судьбу судьбе обоготворившего себя Навуходоносора: "сердце его от человек изменится, и сердце зверино дастся ему… и от человек отженут его, и со зверьми дивиими житие его"… Овеществление духа, безграничное господство материи везде и всюду, торжество грубой силы, возвращение к временам варварства, - вот к чему, к ужасу самих Европейцев, торопится на всех парах Запад, - и вот на что Русское сознание, в лице Тютчева, не переставало, в течение 30 лет, указывать Европейскому обществу".

Согласно воззрениям Тютчева, без органической связи человека с Богом историческое движение естественно деградирует из-за гибельной ослабленности христианского фундамента в человеке и обществе, самовластной игры интересов отдельных государств и личностей, соперничающих идеологий и борющихся группировок, господства материально-эгоистических начал над духовно-нравственными. Именно в таком господстве поэт видел принципиальную причину непрочности и недолговечности древних языческих цивилизаций: их внешняя мощь и кажущаяся нерушимость скрывали подспудное гниение и грядущий распад. Подобную же участь он предрекает в будущем, например, и "вавилонскому столпу немецкого единства" или "французского бесчинства республиканскому хитрому строю".

Тютчев обнаруживает безысходную драму и внутреннюю тупиковость современной истории в том, что духовная борьба в ней разворачивается уже не между добром и злом, а между различными модификациями зла, между "развращенным христианством" и "антихристианским рационализмом". Говоря о возможных последствиях войны 1870 года и господства Пруссии, он писал, что это обернется торжеством протестантизма, ставшего синонимом рационализма, падением папства, подавлением совести ради неверия, религиозными гонениями во имя цивилизации. И уже в 1873 году поэт обращал внимание на основополагающие, но не замечаемые рассудочным взором и игнорируемые общественным сознанием процессы, которые в XX веке дадут свои обильные всходы: "Что меня наиболее поражает в современном состоянии умов в Европе, это недостаток разумной оценки некоторых наиважнейших явлений современной эпохи Это дальнейшее выполнение все того же дела, обоготворения человека человеком, - это все та же человеческая воля, возведенная в нечто абсолютное и державное, в закон верховный и безусловный. Таковою проявляется она в политических партиях, для которых личный их интерес и успех их замыслов несравненно выше всякого иного соображения. Таковою она начинает проявляться и в политике правительств которая, ради достижения своих целей, не стесняется никакою преградою, ничего не щадит и не пренебрегает никаким средством, способным привести ее к желанному результату Отсюда этот характер, которым запечатлены приемы последней войны, - что-то систематически беспощадное, что ужаснуло мир Как только надлежащим образом опознают присутствие этой стихии, так и увидят повод обратить более пристальное внимание на возможные последствия борьбы, завязавшейся теперь в Германии, - последствия, важность которых способна, для всего мира, достигнуть размеров неисследимых…"1. И поэт пророчески предсказывает, что Европа в результате может оказаться в состоянии варварства, которого еще не наблюдала история мира.

Однако размышления о крайних, но в перспективе возможных последствиях самых разных (до внешней противоположности) проявлений обоготворения человека человеком становились уделом лишь немногого числа мыслящих людей. "Реалистическое" же большинство предпочитало верить в материальную мощь спаянного "железом и кровью" единства, а не в "утопическую" силу христианской любви.

Более мягкий (по сравнению с железным "немецким единством") вариант "французского бесчинства", являлся для Тютчева еще одним ответвлением все того же корня человеческого самообоготворения, чреватым варварским итогом. В свете высшей божественной легитимности дехристианизированные республиканские принципы представлялись ему фиктивными, скрывающими разрушительное и количественно увеличенное "самовластие человеческого я". После посещения Франции в 1859 году он отмечал: "Это нравственный строй, как бы возвращенный развратом к степени первобытности. Это почти уже состояние натуральности, как в публичных банях России. И когда подумаешь, что у всего этого нравственного и умственного растления, у всей этой грубо-цинической лжи состоит в распоряжении такая грозная материальная сила… есть отчего содрогнуться за бездушность мира…"1. Содрогнуться перед лицом либерально-эгалитарной демагогии, приводящей к нигилистическому упрощению бытия и образованию "исполинской толчеи" однообразно-усредненных индивидов, содрогнуться перед лицом "отвратительного цинизма" демократии, когда создается иллюзия исполнения истинных требований народа его поверенными, а реальная власть оказывается на самом деле в руках "малого числа". В этих вопросах мнение поэта совпадает с суждениями многих русских писателей и мыслителей: К.Н. Леонтьева, А.С. Пушкина, И.В. Киреевского, Ф.М. Достоевского…

Изучая духовно-психологический мир людей, Тютчев усматривает "корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца". По его наблюдению, "мир все более погружается в беспочвенные иллюзии, в заблуждения разума, порожденные лукавством сердец"1. А лукавые и фарисейские сердца направляют волю к таким "научным" построениям и практическим действиям, при которых умаляется все священно-духовное, а возвышается все материально-утилитарное. При этом люди словно не замечают, как из их жизни вытесняются высшие положительные свойства (благородство, благодарность, совесть, любовь, честь, достоинство) и усиливаются низшие отрицательные (гордость, тщеславие, жадность, зависть, мстительность, злоба). В результате сердце и воля человека оказываются в замкнутом порочном кругу все более несовершенных, капризных, корыстных желаний власти, наслаждения, обладания и т.п., у которых рациональный ум и здравый смысл всегда оказываются, так сказать, в дураках.

Подобные важнейшие "невидимые" проблемы зависимости хода жизни от изначальных свойств человеческой природы, от ее страстей, от порядка (или беспорядка) в душе, от действия (или бездействия) нравственной пружины нередко уходят из поля зрения исследователей. Но именно подспудные закономерности истории становились все более очевидными для христианского сознания Тютчева и приводили его к отмеченному выше выводу, что человеческая природа "вне известных верований" несет в себе разрушительный потенциал "судорог бешенства". Они же не раз "диктовали" ему стихи о "нашем веке", считающем себя прогрессивным и не замечающем своего растления.

О, этот век, воспитанный в крамолах,

Век без души, с озлобленным умом,

На площадях, в палатах, на престолах,

Везде он правды стал врагом!

О современном человеке с "его озлобленным умом, кипящим в действии пустом", писал Пушкин, о страстях ума, о злобе, входящей в жизнь людей дорогами разума, размышлял Гоголь. Как бы вслед за ними Тютчев говорит о скрытой зараженности ума ядами растленного сердца, уступчивость которым изнутри разлагает и обессиливает (гибельный финал зависит лишь от сроков) всякую форму правления ("площади", "палаты", "престолы"). В самых резких выражениях ("все назойливее зло", "одичалый мир земной" и т.п.) он говорил о проистекающей из онтологически не обеспеченного самовозвышения человека утрате абсолютных истин и религиозных оснований жизни в бессодержательных и понижающих духовное качество жизни мифах прогресса, науки, общественного мнения, свободы слова и т.п., маскирующих обмельчание и сплошную материализацию человеческих устремлений, двойные стандарты, своекорыстные мечтания и низменные расчеты. "Поклонение человеческому я, - подчеркивал И. С. Аксаков, - вообще представлялось ему обоготворением ограниченности человеческого разума, добровольным отречением от высшей, недосягаемой уму, абсолютной истины, от высших надземных стремлений, - возведением человеческой личности на степень кумира, началом материалистическим, гибельным для судьбы человеческих обществ, воспринявших это начало в жизнь и в душу".

В поэзии и публицистике Тютчева своеобразным камертоном становится понятие "Божией правды", которое противопоставляется им "науке фарисейской" и "двойной правде", в сетях которой неизбежно запутывается предоставленный самому себе человек. В гуманистической казуистике на самом деле господствует безобразная смесь "бессильной правды, дерзкой лжи. Более того, "все богохульные умы, все богомерзкие народы со дна воздвиглись царства тьмы во имя света и свободы!"

И целый мир, как опьяненный ложью,

Все виды зла, все ухищренья зла!..

Нет, никогда так дерзко правду Божью

Людская кривда к бою не звала!..

Тем не менее поэт убежден, что нельзя сразить "правду Божью", созидавшуюся предками с благодатной помощью "надежды, веры и любви", и что "эта вера в правду Бога уж в нашей не умрет груди". Бесчисленным же фарисеям от религии и политики "не простится правдой Бога" их лицемерная позиция двойных стандартов, и "Божьей правды праведная кара" рано или поздно свершается, несмотря ни на какие хитроумные уловки, трезвые расчеты или закулисные игры. Потому так многочисленны и настойчивы призывы Тютчева не соблазняться растущими из чужеродных традиций идеями и "оправдаться перед Богом". Он был убежденным противником каких-либо заимствований с Запада, перенесения на русскую почву европейских учреждений и институтов как чуждых для России и на историческом опыте доказавших свою несостоятельность. По его мнению, Россия "самим фактом своего существования отрицает будущее Запада", а потому для правильной ориентации в историческом процессе необходимо было "только оставаться там, где нас поставила судьба. Но таково роковое стечение обстоятельств, вот уже несколько поколений отягощающих наши умы, что вместо сохранения у нашей мысли относительно Европы естественно данной ей точки опоры мы ее волей-неволей привязали, так сказать, к хвосту Запада".

В представлении Тютчева "более христианское" Православие, в отличие от западного христианства, в меньшей степени испытывало воздействие существенных особенностей предшествующей языческой и секуляризирующейся истории, и является основанием "другой мысли, другой формулы" (А.С. Пушкин), служит главным принципом духовного единства и естественного своеобразия России. Первостепенное значение придавалось им православной вере и преданию как тому "духу", который органично оживляет "тело" славянской стихии и христианской державы. Такое "избирательное сродство" и соподчинение в сочетании с особенностями исторического развития и создавало не подвластную прагматическому рассудку "задушевность" и "смиренную красоту" жертвенного самоотречения и сердечного бескорыстия, которые сам он различал в русском народе. Именно на этой основе поэт противопоставлял "Старый Свет" Западной Европы "Новому Свету" Европы Восточной, рассматривавшейся им как "целый мир, единый в своем начале, взаимосвязанный в своих частях, живущий своей собственной, органической, самобытной жизнью".

С другой стороны, он оценивал Россию, способную объединить славянские народы и хранящую по мере сил полноту и чистоту Православия, как прямую наследницу Византийской империи в строительстве греко-славянской православной державы. "Россия гораздо более православная, чем славянская. Именно как православная, она заключает в себе и хранит Империю Империя же никогда не прекращала своего существования. Она только переходила из рук в руки 4 империи: Ассирия, Персия, Македония, Рим. С Константина начинается 5-я и окончательная Империя, христианская Империя"1. В логике поэта, подлинность, "законность" и "окончательность" унаследованной Россией Восточной Империи заключается в ясном осознании и практическом воплощении "менее искаженных" (в сравнении с католичеством и протестантизмом) начал христианства в Православии, в разрыве с языческими принципами, ослаблявшими и приводившими к гибели предшествующие основные империи. Православие является опять-таки "духом", а государство "телом" истинной христианской державы, и лишь при сохранении надлежащей иерархии и соподчиненности между "духом" и "телом" можно говорить о "Святой Руси" как прямой наследнице "венца и скиптра" Византии. Таким образом, первое начало в триаде Православие - Славянство - Держава является своеобразной закваской и солью, Душой и Духом, без которых два других подвержены, как всякое языческое образование, влияниям распада и не могут входить в состав "окончательной" Империи.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферати, докладная записка, курсовые работы скачать бесплатно.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата