Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

Образ Скопина-Шуйского - яркой личности, одаренного полководца, долгожданного героя, с которым были связаны надежды на прекращение внутренней смуты и внешних военных поражений - весьма важен как пример возникновения феномена национального героя в литературе и в культуре. Позже образ Скопина-Шуйского не получил должного развития в литературе, был заслонен иными образами национальных героев; но эти историко-литературные обстоятельства не умаляют значения образа Скопина-Шуйского для литературы XVII века. Михаил Скопин-Шуйский - любимый герой исторических песен своего времени. Ему посвящена пространная песня «Михаил Скопин», песня-плач «Ино что у нас в Москве учинилося…» и др. Песня перекликается со скорбной повестью:

А расплачутся гости москвичи:

«А тепере наши головы загибли,

Что не стало у нас воеводы

Васильевича князя Михаила!»

Можно утверждать, что основным мотивом литературных и фольклорных откликов на жизнь и смерть Михаила Скопина-Шуйского был мотив скорби, тема плача.

Это - начальный этап возникновения героической темы; мотивы скорби по погибшему герою в фольклоре останутся навсегда - даже Суворову авторы песни «Возвращение Суворова» приписали героическую смерть на поле брани, оплаканную родной матерью полководца. Скорбь по герою как литературный мотив возникла в литературе XVII века раньше, чем классический героический мотив - описание рождения и воспитания героя, его подвигов, его апофеоза, его гибели, его индивидуальных черт. И такая последовательность в образовании российской героики имеет немалое историко-литературное значение. Сочувствие к драматической судьбе героя - один из сильнейших творческих актов, испытываемых потребителем отечественной героики, читателем и слушателем. Эта особенность - вызывать сочувствие, а не зависть - проявилась во всей системе русских героических образов, подчас становясь ее нравственной основой. Тема «плача», характерная для разных жанров древнерусской литературы, в героике XVIII - XIX в.в. трансформировалась в эпитафическую линию. В древнерусской литературе эта, ставшая в позднейшей традиции эпитафической, линия была предельно объективирована - как молитва, как общая мистерия. В светской литературе, в поэзии XVIII века, авторы придавали эпитафиям черты своего индивидуального стиля и установка на объективированное повествование с усилением роли индивидуального стиля ослабевала.

Огромная роль фольклорных мотивов в формировании русской героики XVIII века признана и исследована. В предпринятом нами ранее исследовании показан аспект развития иронической интенции в творчестве Державина и его взаимодействие с фольклорным началом вообще и в частности - с фольклорным началом в героическом образе А. В. Суворова. Ряд важных для понимания державинского стиля аспектов связан с осмыслением фольклора в творчестве поэта; в качестве доказательства своеобразия и народных корней державинской иронии проводилось сравнение иронии Державина и иронии Суворова как ещё одного феномена русской культуры XVIII века. Но фольклорные мотивы в творчестве русских поэтов XVIII века, напрямую интересовавшихся героикой и создававших ее образцы, не ограничиваются осмыслением иронии. Для многих поэтов от Ломоносова до Жуковского и Пушкина источником для работы над героическими образами были образы русского фольклора, прежде всего - былин и исторических песен.

Русские былины и исторические песни - этот устный учебник народной истории - являют одну из полнейших галерей героев в нашей поэзии. Именно из былин песен каждый русский человек впервые узнавал (да и сейчас нередко узнаёт) об Илье и Добрыне, Иване Грозном и Степане Разине. Образы русских богатырей, символизирующие отечественный героический эпос, оказывали и оказывают влияние на развитие русской литературной героики. Их образы не теряют своего влияния, как остается живым и сам жанр былины (старины). С этим благородным жанром связаны и многие оригинальные произведения наших поэтов, написанные в “народном духе”, но в разных стилях: «Илья Муромец» Н. М. Карамзина, «Бова» А. Н. Радищева, «Песнь о Вещем Олеге» А. С. Пушкина, «Песнь о Евпатии Коловрате» С. А. Есенина, героические поэмы А. Т. Твардовского, советские песни 1920-х - 1940-х, отразившие свою эпоху, написанные поэтами М. Исаковским, В. Лебедевым-Кумачом, А. Фатьяновым. О стилистической связи советской песенной поэзии с русскими народными и литературными песнями XVIII - XIX в.в. пишет Ю. И. Минералов, приводя в качестве примера старинную песню об одном из важнейших героев народных песен XIX века (в русской традиции он - неизменно отрицательный, демонизируемый герой), о Наполеоне:

«В свое время, при жизни, например, Фатьянова немало раздражались (с искренним недоумением!) по поводу обилия в его стихах слез, соловьев, кос да гармоней. Но ведь так легко аналогичным образом «восстать» на народную песню литературного происхождения за обилие в ней троек, ямщицких колокольчиков, дубрав и т. д. и т. п. А сколько претензий можно было бы предъявить фольклорной песне! Песню невозможно оценивать с точки зрения обычного, то есть «не песенного» типа поэзии. То, что там несомненно плохо, в песне нередко естественно. Но вот еще раз «раздвигаются кулисы» (читатель, наверное, уже привык, что в песне с первых же слов почти неизменно очерчивается, задается некое «сценическое пространство»). На сцене - пожар Москвы; по реке стелется дым; на стене Кремля стоит в пресловутом сером сюртуке Наполеон и рефлектирует («Шумел, горел пожар московский» Н. С. Соколова). «…» Итак, наиболее глубокомысленные размышления соколовского Наполеона «не поются». Но зато выдвинулось наиболее банальное, с точки зрения идеи, четверостишие («Судьба играет человеком…»). Случайно? Теперь мы с читателем уже с уверенностью можем сказать: нет».

Наполеона - этого любимого героя-супостата русских песен XIX века - мы встречаем и в других любимых народом песнях («Донцы-молодцы», «Наполеон-то, Наполеон…» и др.). Заметим, насколько отличается Наполеон русской поэзии от своего байроновского или гетевского образа-тёзки. А Наполеон русских песен в корне отличен от Наполеона песен Беранже, в которых император появляется, как самое драгоценное, заповедное воспоминание, светлый образ великого императора, любимца прославленных солдат, обращающихся к памяти своего кумира в самые острые минуты конфликта:

Выпил я… Кровь заиграла…

Дерзкие слышу слова Тень императора встала…

В ногу, ребята! Раз! Два!

(«Старый капрал», перевод В. С Курочкина, 1855 г.)

Сопоставим этот образ с Наполеоном из русской исторической народной песни «Наполеон пишет письмо Александру», в которой, кроме французского полководца, мы видим и М. И. Кутузова, российского героя:

Наполеон-король пишет нашему царю белому:

«Я прошу тебя, православный царь, не прогневаться,

Распиши мне квартирушки на семьсот тысяч

В своем стольном городе, в кременной Москве,

Господам нашим генералушкам по своим по купцам,

А мне, Наполеону-королю, свои царские палаты!»

Это захватчик-мародер, покусившийся на чужое. Решительный и наглый враг (образ «наглого врага» присутствовал и в советской песне времен Великой Отечественной войны 1941-1945 г.г.: «Наглый враг, ты будешь уничтожен! // На врага, за Родину вперед!» - из песни «Шире шаг», стихи С. Алымова, музыка П. Акуленко).

Ответ Кутузова русскому царю из той же песни представляет из себя любопытнейший набросок к будущему эпическому образу Кутузова, созданному Л. Н. Толстым. Конечно, Толстой, как и Пушкин в своих интерпретациях исторических сюжетов, обращался к народному эпосу. Как характерен ответ Кутузова из исторической песни:

Что вы, православный царь, крепко призадумались?

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат по праву, курсовые работы бесплатно, решебник по геометрии класс атанасян.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата