"Горе от ума" как формула жизни

А. Л. Гришунин

Бывают произведения литературы с формульным смыслом. Об одном из них писал А. А. Блок: «Шекспировский „Отелло“ устареет в те времена, когда изменимся мы; когда мы улетим от солнца, когда мы начнем замерзать, когда на земле вновь начнется другое, не наше движение - поползут с полюса зеленоватые, похрустывающие, позвякивающие глетчерные льды» [1].

Комедия «Горе от ума» обладает качеством исторической точности и была признана исторически точным отражением характера своего времени и места. Недаром установилось понятие «Грибоедовская Москва», на которое Н. К. Пиксанов указывал как на такое же живое историко-бытовое понятие, как Диккенсовский Лондон или Париж Виктора Гюго. Историки русской литературы и общественного движения широко пользовались комедией Грибоедова как достоверным свидетельством для характеристики Александровской эпохи.

Правда, сатирическая направленность «Горя от ума» обусловила некоторую односторонность изображения московского общества, так что Иван Киреевский, а затем и П. Вяземский замечали, что Грибоедов, изобразив фамусовскую Москву, не нарисовал Москву «светлую», пренебрег образованным кругом московского дворянства, - Москвой Языкова, Дельвига, Баратынского, самого Грибоедова...

Но примечательно то, что «Горе от ума» все пронизано идеологией декабризма. Ни в одном другом произведении русской литературы не отразился так полно тот идейный подъем, который так характерен для того времени. «Горе от ума» можно считать поэтической декларацией и художественным документом декабризма. Комедия вся пропитана политическими идеями своего времени, и самый ее конфликт - столкновение косного мира с новыми людьми и свежими веяниями - точно соответствовал основному конфликту времени перед восстанием 14 декабря. Поэтому А. Н. Пыпин относил Грибоедова к разряду политических писателей и выводил, что «мысль Грибоедова была направлена серьезнее, чем у большинства тогдашних писателей» [2], а историк В. О. Ключевский определил «Горе от ума» как «самое серьезное политическое произведение русской литературы XIX в.» [3]. Это свойство комедии открывало возможность сопоставлять ситуацию «Горя от ума» с явлениями самой жизни. Русские люди мерили жизнь «Горем от ума», его персонажами.

А. И. Герцен вполне сознательно и серьезно, анализируя русскую жизнь, примерял Чацкого к декабризму, а также к самому себе и к членам своего кружка, говорил о возможности своего «союза» с Чацким, если бы тот «пережил» поколение, шедшее за 14 декабря, «сплюснутое террором». Чацкий для него - «это - то брожение, в силу которого невозможен застой истории...» [4]. Еще ранее Герцена Н. П. Огарев решительно отделял Чацкого от Онегина и от «лишних людей»; для него Чацкий - деятельная натура, «живой человек» и «самый рельефный образ в целой комедии» [5].

Чацкий и есть то «светлое начало», которого так недоставало в «Горе от ума» Ивану Киреевскому и Вяземскому.

Чацкий нравился всем радикалам: петрашевцам, участникам кружка Сунгурова... Даже Д. И. Писарев в юности испытал сильное влияние «Горя от ума» и находил, что «...кроме некоторых слишком резко выставленных странностей „Горе от ума“ могло бы послужить и нынешнему обществу полезным уроком» [6].

В статье «Пушкин и Белинский» (1865) Писарев замечал, что вместе с Бельтовым и Рудиным Чацкий изображает собой «мучительное пробуждение русского самосознания. Это люди мысли и горячей любви. Они тоже скучают, но не от умственной праздности, а от того, что вопросы, давно решенные в их уме, еще не могут быть даже поставлены в действительной жизни».

И Писарев говорит о «кровном родстве» «новейших реалистов» (то есть, «нигилистов» 1860-х гг.) «с этим отжившим типом» [7]. Он, как и Герцен, примеряет Чацкого на себя.

Н. Г. Чернышевский в «Очерках Гоголевского периода русской литературы» ценил в «Горе от ума» не художественность в первую очередь, а сатирическую направленность; Чацкого, как и Н. А. Добролюбов, он считал неудачей Грибоедова. Но случайно ли старорежимная мать Веры Павловны Розальской в романе «Что делать?» наделена «грибоедовским» именем «Мария Алексеевна»?

Чрезвычайно показательна для нашей темы трансплантация грибоедовских персонажей на страницы более поздних произведений Салтыкова-Щедрина, Достоевского, а еще ранее - Пушкина (в «Мыслях на дороге»), В. Ф. Одоевского... Это не что иное, как анализ современных, новых общественных процессов при помощи героев «Горя от ума», их предполагаемые модификации в новых исторических условиях. Таким образом, и в этом случае комедия Грибоедова выступает как некая мерка политической и всякой другой жизни, причем - в совершенно иные, новые времена.

Примечательно, что за тем же самым к комедии «Горе от ума» обращались не только прогрессивные, но и реакционные публицисты и литераторы. Вяземскому на его сетование по поводу «светлой Москвы» в «Северной пчеле» возражал Ф. В. Булгарин, любивший подчеркнуть свою дружбу с покойным Грибоедовым: «Один Грибоедов характеризует более эпоху, нежели сто Дельвигов, сто Баратынских и сто Языковых вместе взятых. Если бы нам надлежало навсегда оставить Россию, и можно было взять с собою только два русские сочинения, мы взяли бы Басни Крылова и „Горе от ума“ Грибоедова. Все прочее, оставленное в русской литературе, заменили бы нам Шиллер, Гете, Байрон, Ламартин, Виктор Гюго и другие, но басен Крылова и „Горя от ума“ мы нигде бы не нашли» [8].

В катковском «Русском вестнике» 1885 г. помещена статья, подписанная инициалами «А. А.», - «Фамусов и Молчалин» [9]. Можно подумать, что в ней анализируется «Горе от ума». - Ничуть не бывало! Это статья об истории дворянства в России, о современных (для 1885 г.) проблемах землеустройства, связанных с послереформенным кризисом помещичьего землевладения: бессильные Фамусовы вынуждены призывать на помощь неродовитых Молчалиных, и таким образом происходит деградация дворянства и оскудение русской жизни. Имена Фамусова и Молчалина выступают здесь только как иксы и игреки - для обозначения определенных социальных групп.

Афанасий Фет, любивший эпатировать публику своими крайними взглядами, который, проезжая мимо университета, плевал в его сторону, демонстративно одобрял «Горе от ума», придавая пьесе несвойственный ей, неожиданный, ретроградный смысл. 20 января 1876 г. он писал С. В. Энгельгардт: «Купил себе „Горе от ума“ и схожу с ума от этой прелести. Новей и современней вещи я не знаю. Я сам - Фамусов и горжусь этим» [10].

Показательна также и борьба за Грибоедова славянофилов-«почвенников» (А. А. Григорьев, Н. Н. Страхов, Ф. М. Достоевский) с «западниками». А. С. Суворин в 1886 г. под флагом «Горя от ума» выступил против Белинского; Белинского от этих нападок защищал А. Н. Пыпин и т. д.

То обстоятельство, что произведение Грибоедова могло быть использовано и противоположным лагерем - с опорой на Фамусова и сходных с ним персонажей - свидетельствует о том, что комедия Грибоедова верно отражала главные тенденции жизни, с какой бы стороны к ним ни подойти.

В 1912 г. Аркадий Горнфельд пишет: «Мы почти век прожили с Чацким, век думали о нем, век питались им. Наша душевная история есть его история; он ею жил, он ею обогащался, не только мы им» [11]. Горнфельд затрагивает очень большую тему: произведение и жизнь диффузируют, обогащают друг друга. И с опытом жизни меняется в нашем восприятии и само произведение. Это - свойство настоящей литературы. На нем основана добролюбовская, так называемая «реальная критика»; на нем же основаны и ленинские статьи о Толстом. Один из нагляднейших примеров такой диффузии дает «Горе от ума».

Изображенный Грибоедовым конфликт имеет универсальный характер и может быть типологически соотнесен со многими реальными проявлениями, и притом не только русской жизни. В. Ф. Одоевский применил ситуацию «Горя от ума» к последним годам жизни Бетховена, сравнив его с Чацким: великий композитор гневно обличал «Фамусовых музыкального мира», которыми сам он «был почтен сумасшедшим» [12].

Значение «Горя от ума» как формульного произведения о борьбе нового со старым хорошо прояснил И. А. Гончаров, когда в бесподобном своем этюде «Мильон терзаний» (1872) писал, что «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим» и что «литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений» [13]. Иначе говоря, в жизни и в литературе Чацкие возникают постоянно, и так будет всегда, пока существует развитие жизни. И это обеспечивает произведению Грибоедова долгую жизнь. Гончаров сам указал на двух великих «Чацких», переживавших «мильон терзаний»: это Белинский и Герцен. О Белинском, о его «горе от ума» сказал также А. В. Луначарский: «Белинский страшно умен и от этого горевал всю свою жизнь, потому что умному человеку в России времен Белинского было страшно жить» [14].

«Чацкими» были многие декабристы. В. К. Кюхельбекер, по Тынянову, был даже одним из прототипов Чацкого; был им и П. Я. Чаадаев. И до сих пор в глазах каждого сколько-нибудь образованного и вдумчивого читателя «Горе от ума» имеет трагический реально-исторический фон, связанный с судьбами Радищева, декабристов, Пушкина, Лермонтова, самого Грибоедова... Таковы Грибоедов и «Горе от ума» в современной советской поэзии (Б. Окуджава - «Грибоедов в Цинандали», Е. Евтушенко - «Пушкинский перевал», Б. Корнилов - «В селе Михайловском»):

Острословов очкастых не любят цари...

 (Б. Окуджава)

 «Горе от ума» - гениальная всеобъемлющая формула развития жизни. Это - чистейшая диалектика, отлитая в художественные формы. В этом секрет жизненности этого великого произведения - такой жизненности, в которой А. Блок усматривал даже загадку, характеризуя «Горе от ума» как «до сих пор неразгаданное и, может быть, величайшее творение всей нашей литературы» [15]. Сам Блок охотно использовал «Горе от ума» при случае, проецируя его на те или иные жизненные ситуации. Например, в дневнике 29 октября 1911 г.: «В Москве Матисс, „сопровождаемый символистами“, самодовольно и развязно одобряет русскую иконопись - „французик из Бордо“» [16].