"Летучие черты..." Портреты А. С. Пушкина

Спросите у кого-нибудь: как выглядел Пушкин? Спросите, и услышите растерянно-недоуменное: "Ну как?.. Всем известно... Кудрявый... Бакенбарды... Лоб, черные глаза, ах, нет, кажется, голубые... Губы толстые. Выглядел — как Пушкин. Как на том портрете, в халате..."

Подразумевается знаменитый портрет работы Тропинина.

Вот еще, как выглядел Пушкин! Всякий знает! Чего тут спрашивать.

...Мальчик, в рубашке подпирает кулаком смуглую щеку. С детства помним. Сначала он — наш ровесник, потом ровесник младшего брата, потом — нашего сына...

Портрет этот — первое изображение поэта для публики. Таким его увидела вся Россия. Он был приложен к первому изданию поэмы "Кавказский пленник". Автору было 23 года. А юноша на портрете не старше четырнадцати. Таким он был в Лицее, писал о Вове и Руслане, о русоволосой девочке Наташе, о великолепных и таинственных парках Царского Села, где видели и запомнили его многие современники. Один из них вспоминал позднее:

"Лебеди пользовались у всех народов особенным почтением, им римляне и греки приписывали сверхъестественные свойства. Здешние (царскосельские) не отстали вдохновением от почтенных предков своих: недавно один, завидев на берегу толпу лицейских учеников, отделился с криком и воплем, как будто объятый духом пророчества, от стаи, плывшей по озеру, и, трепещущий, безмолвный, пал к ногам Пушкина".

Через много лет отзовется этот лебедь в строфах последней главы романа "Евгений Онегин":

В те дня в таинственных долинах,

Весной, при кликах лебединых,

Близ вод, сиявших в тишине,

Являться муза стала мне.

А кто же поможет нам увидеть, узнать Пушкина двадцатилетнего, после его выпуска из Лицея, романтического, длинноволосого щеголя, пылкого собеседника вольнодумцев из компании Никиты Муравьева, завзятого театрала? Существуют ли его портреты, которые можно соотнести с впечатлениями его знакомцев? "В карете сидел директор театров Всеволожский и еще кто-то, в длинных кудрях, с плоским, приплюснутым носом, большими губами и лицом мулата..." А вот это уже относится ко времени южной ссылки поэта: "На главной улице Кишинева часто видели Пушкина в красной феске; ...после горячки он отращивал волосы, черный шарф обвязывал горло... Пушкин часто появлялся в самых разнообразных костюмах. То, бывало, явится в костюме турка, в широчайших шароварах, то оденется греком, цыганом, мавром".

Что ж, был художник, рисовавший Пушкина часто, в любом настроении, в разных состояниях души, во всяком возрасте, даже и в том, до которого ему не суждено было дожить.

Художник — сам Пушкин. Зоркий и точный. Всегда верный оригиналу и своему отношению к нему. В этом интересе к своему облику нет ни капли эгоизма. Для Пушкина автопортрет — способ познания, он изучает себя с пером в руках, и сколько подчас иронии в итоге этого самонаблюдения, сколько желчи!

"Взыскательный художник" — формула отношения к труду — каков бы ни был масштаб этого труда: роман, строчка стихотворения, набросок пером, — Пушкин верен этой формуле.

В автопортретах поэта поражает одна особенность: они иногда таят в себе чужие черты, Пушкин как бы соединяет свой образ с чьим-то другим, сравнивает, ищет, отвечает самому себе на какой-то неотступный вопрос. Так возникают автопортреты, похожие на Робеспьера, на Вольтера, на прадеда Ибрагима Ганнибала, на сестру Ольгу, на Грибоедова... Происходит подстановка, уподобление, примеривание своего лица, характера, судьбы к людям, которые занимают его мысли и чувства в данный момент.

Пушкин не стремился "обнародовать" свои рисунки. Они предназначались единственному зрителю, автору, они были частью творческого поиска. И каким огромным нравственным уроком служат они нам, потомкам, получившим доступ к прекрасной тайне его черновиков.

Вот он рисует себя дважды, один профиль над другим, как бы отсчитывая время назад, к началу работы над своим романом в стихах. Шли годы, роман превращался в "энциклопедию русской жизни", он менялся и менял своего создателя. Зрелый зоркий человек, с затаенной усмешкой в линии рта — таков Пушкин в конце своего труда. Некогда Одессе, завершая "вторую песнь Онегина", он пошутил:

Быть может (лестная надежда!),

Укажет будущий невежда

На мой прославленный портрет

И молвит: то-то был поэт!

Теперь он шутил иначе. Он воображал себя лысеющим старцем, чье морщинистое чело увенчано лавровым венком, как на портрете великого флорентийца Данте. Нет, не самодовольство, а грусть отстранения от законченной работы, расставания с молодостью была в этих набросках, в величавой подписи "la grande Padre P." (Великий Отче П.). Это тоже цитата, ироническая перекличка с Дантовым портретом. В ней звучала печаль и гордость. Он знал цену своему созданию. И лавры были тут знаком удовлетворения и достоинства.