"Поднятая целина"

Л.П. Егорова, П.К. Чекалов

В 1932 г. вышла в свет первая книга романа М.Шолохова "Поднятая целина", где родная писателю Донщина показана уже в годы коллективизации. В наши дни, когда открываются все новые и новые трагические факты раскулачивания - подлинного геноцида среднего крестьянства - складывается резко отрицательное отношение к роману Шолохова. Ему противопоставляются вересаевские "Сестры" (1931) или произведения наших современников, такие, как "Кануны" В.Белова, "Мужики и бабы" Б.Можаева. Но даже сторонники такой точки зрения (например, В.Камянов, И.Волков) вынуждены признать, что в плане художественном "Поднятая целина" неизмеримо выше. "Изумителен", говоря словами американского слависта Э.Симмонса, реализм Шолохова, изобразившего весь строй жизни в Гремячем Логе и его обитателей (31; 57), так что художественный мир произведения следует судить по законам искусства, а не политики, что подтверждают работы А.Хватова, А.Минаковой, В.Тамахина и др. Но сейчас, когда рана еще кровоточит, необходимо расставить и новые социологические акценты, что нами (11) и другими авторами (10; 25, 39 ) уже было сделано на страницах журналов "Литература в школе", "Дон".

Отношение Шолохова к коллективизации

Прочитаем письмо Шолохова Е.Левицкой от 2 июля 1929 г., переданное ею Сталину. Это ярчайшее выражение боли крестьянства, его голос, как и те 90 тысяч крестьянских писем, что поступили за полгода на имя Сталина и Калинина.

"А вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен, - писал Шолохов.- Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истого середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится...

А что творилось в апреле, в мае! Конфискованный скот гиб на столичных базах, кобылы жеребились и жеребят пожирали свиньи (скот весь был на одних базах), и все это на глазах у тех, кто ночи недосыпал, ходил и глядел за кобылицами... После этого и давайте говорить о союзе с середняком. Ведь все это проделывалось в отношении середняка".

Писатель с глубокой сердечной болью рассказывал о произволе и беззаконии по отношению к бывшему красному командиру, у которого продали все, вплоть до семенного хлеба и кур, забрали тягло, одежду, самовар, оставили только стены дома. "Он приезжал ко мне,- продолжает Шолохов,- еще с двумя красноармейцами. В телеграмме Калинину они прямо сказали: "Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые". И в разговоре со мной горько улыбался. "Те,- говорит,- хоть брали только хлеб да лошадей, а своя родимая власть забрала все до нитки. Одеяло у детишек взяли..."

Шолохов понимал, что появившиеся в это время "политические банды" в большинстве случаев и были следствием такого произвола по отношению к середняку: "Вот эти районы и дали банду". Писатель на грани отчаяния: "Подавлен. Все опротивело".

Возникает вопрос: почему же всего этого почти нет в романе? Почти, так как несомненную связь с процитированным выше письмом Шолохова можно увидеть в горьких словах Разметнова:

"У Гаева детей одиннадцать штук! Пришли мы - как они взъюжались, шапку схватывает! На мне ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять... Ну, тут я глаза зажмурил, ухи заткнул и убег на баз! Бабы - по мертвому, водой отливали сноху... детей..."

Не надо думать, что в споре Давыдова и Разметнова о судьбе детей раскулаченного Гаева Шолохов на стороне Давыдова: Разметнов тоже положительный герой, к тому же, судя по шолоховскому письму, выражающий его отношение к перегибам коллективизации. Шолохов лишь объясняет, почему именно Давыдов вдруг стал таким жестокосердным.

К чести Шолохова, он воссоздает сцены раскулачивания с позиций писателя-гуманиста. Эпизод в доме Фрола Рваного трактуется им не как торжество безудержной классовой ненависти, а как законное право Демида Молчуна, прожившего в этом доме пять лет в работниках, иметь валенки и поесть меду. (Не надо идеализировать отношения хозяев и батраков, об этом убедительно говорили писатели и в ХIХ в.). Даже Разметнову "противны и жалки мокрые и красные, как у кролика, глаза" Фроловой дочери, натягивающей на себя девятую юбку, и это далеко не все содержимое прихваченного ею узла. И на память приходит хрестоматийная сцена с ушаковской женой, чьи дети были лишены самого необходимого: в доме Фрола христианские заповеди явно не исполнялись. Но в то же время Шолохов не скрывает народного сочувствия раскулаченным, понимания того, что их богатство нажито и личным тяжелым трудом: "Наживал, наживал, а теперь иди на курган",- бормочет одна из женщин. Хоть один казак да воздержался от решения раскулачивать Фрола Дамаскина, который, кстати, - и Шолохов это показывает - по закону раскулачиванию не подлежал: с государством рассчитался. А когда дошли до Тита Бородина, "собрание тягостно промолчало". А чего стоит реплика: "Отдай нам Фролово имущество, а Аркашка Менок на него ероплан выменяет".

С советских времен повелось представлять секретаря райкома Корчжинского, с которым знакомится только что приехавший Давыдов, персонажем для автора отрицательным. Теперь, зная шолоховское письмо, вряд ли заподозришь писателя в осуждении секретаря, да и сам художественный текст никаких оснований к этому не дает. "Поднятая целина" неизмеримо глубже в своем содержании, чем трафаретные представления о том, что раз Давыдов положительный герой, значит, он всегда прав. У Шолохова положительный герой не схема, а живой человек с присущими ему слабостями. Символ 25 тысяч рабочих, участвовавших в коллективизации, воссозданный шолоховским талантом Семен Давыдов - фигура не отягощенная особыми преступными деяниями, но и не свободная от заблуждений своего времени. Сейчас Давыдову не без оснований вменяют в вину "умильные речи" про кулацких детей, которых-де обязательно выведут в люди, обласкают-воспитают (15; 167), но авторская симпатия к Давыдову как к человеку вовсе не означает того, что Шолохов негативно относится к словам секретаря, возмущенного применением "административных мер для каждого кулака без разбора" и предупреждающего Давыдова: "Середняка ни-ни!"

Не менее важна для понимания позиции Шолохова та оценка, которая устами прокурора дана действиям Нагульнова: такого, как в колхозе Гремячьего Лога, "не было даже при Николае Кровавом". Характеристика его "партизанских методов" дана в романе еще ранее в беседе секретаря райкома с Давыдовым. "Подвиги" Нагульнова читатель увидит и сам: страшен Нагульнов в своем гневе на Разметнова, пожалевшего детей раскулаченных:

"Гад!- выдохнул свистящим шепотом, сжимая кулаки.- Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишек, баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу!- вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных расширенных зрачках его плеснулось бешенство, на углах губ вскипела пена".

Почему же в таком случае Нагульнов остался для Шолохова положительным героем? Как и в трактовке образа Михаила Кошевого, писатель склонен понять и простить человека, не растерявшего окончательно "душу живу".

Однако, объективное отношение как к героям-коммунистам, так и к героям из другого лагеря, скупые сцены раскулачивания вызвали претензии к автору романа. Журнал "Октябрь" отказался от публикации - "Поднятую целину" напечатал "Новый мир", а Шолохов в одном из писем пояснял: "Редакция потребовала от меня изъятия глав о раскулачивании. Все мои доводы решительно отклонялись". Редакторов не удовлетворило и название "С кровью и потом". (В первоначальном названии исследователи видят отзвук романа "Россия, кровью умытая" А.Веселого, с которым Шолохов дружески общался во время зарубежной поездки 1930г.). Пришлось уступить. И опять же в его письме Левицкой читаем: "На название ("Поднятая целина" - Л.Е.) до сих пор смотрю враждебно. Ну, что за ужасное название! Ажник самого иногда мутит. Досадно". А ведь сколько накручивалось елея вокруг названия, якобы поэтизирующего и прославляющего коллективизацию. (Кстати, не случайно во второй книге романа о тракторе сказано: "Как только напорется на целину, где-нибудь на повороте, так у него, у бедного, силенок и не хватает").

Не было шумных восторгов и после публикации романа. Посредственный роман Ф.Панферова "Бруски", запечатлевший "вождя и учителя" пропагандировался и расхваливался куда более активно. На страницах ведущих журналов мелькали обвинения в затушевывании Шолоховым контрреволюционной инициативы кулачества, в недостатке бдительности. Напротив, зарубежная и даже белоэмигрантская критика хвалила роман за правдивый показ жестокости и трагедийности сталинской коллективизации. После перевода 1935 г. "Поднятой целины" на шведский язык высказывалось мнение, что Шолохов как никто другой достоин Нобелевской премии. (Нобелевским лауреатом Шолохов стал гораздо позже - в 1965 г.). Роберт Конквест в книге "Жатва скорби. Советская коллективизация и террор голодом" неоднократно ссылался на "Поднятую целину". Американский литературовед Э.Симмонс уже в 60-е г.г. писал об авторе "Поднятой целины": Шолохов снова настоял на истине, как он ее понимал, в лучших традициях великих русских писателей ХIХ в.

К сожалению, в 1988 г. С.Н.Семанов выступил с печально памятной статьей (29; 265-269), где сам факт создания "Поднятой целины" объяснялся "сговором" писателя со Сталиным: последний разрешает публикацию 3-й книги "Тихого Дона", а Шолохов пишет книгу, прославляющую сталинскую коллективизацию. Возражения оппонентов Семанова (8, 10, 22), безусловно, справедливы. (Прежде всего надо сказать о том, что вопреки Семанову, роман писался задолго до встречи со Сталиным летом 1931 г. Ведь в письме к Е.Левицкой от 19 ноября 1931 г. Шолоховым сказано: "Уже написал 5 листов вчистую и много "не в чистую"). В романе нет прославления Сталина: он не упомянут, как Ворошилов, в рассказе Разметнова об обороне Царицына, хотя с 1929 г. вождь уже именовался главным героем обороны. Не упомянут Сталин и в лирических раздумьях Кондрата Майданникова о Красной площади. Имя Сталина колхозу присваивают в долгих спорах. Коллективизация показана как принудительная: даже мягкий по характеру Разметнов уверен: "Мы им рога посвернем. Все будут в колхозе!" Или: "Вышли люди из колхоза, а им ни скота, ни инструмента не дают,- говорит Нагульнов.- Ясное дело: жить ему не при чем, деваться некуда, он опять и лезет в колхоз". Неважно, что герою-активисту эта ситуация нравится - объективный смысл его слов достаточно выразительно проясняет ситуацию добровольного возвращения людей в колхозы.

Крестьянская жизнь предстает в романе не покорной партийным директивам, а вздыбленной, как норовистый конь, рождая ощущение трагедийности и жестокости времени. Оно по-прежнему предстает в кровавой череде убийств, напоминая о первоначальном названии произведения. Шолохов не скрывает, что беднота подчас воспринимает все происходившее в деревне как отступление от революции. "Это так революция диктовала в восемнадцатом году? Глаза вы ей закрыли". И хотя в данном случае речь идет о законе 1925 г., обозначившем отход от уравнительного землепользования и приведшем к новому имущественному расслоению деревни, общее ощущение неправедности происходящего у читателя остается. Это подтверждается и диалогом Нагульнова с Банником:

"- Как же ты могешь сомневаться в Советской власти? Не веришь, значит?

- Ну да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата".

За возмущением Банника, уже сдавшего по хлебозаготовке 116 пудов и вынужденного отдать еще 42, стоит понимаемая автором реальность голода. (То, что этого так и не понимает Давыдов, начинает восприниматься как определенная противоречивость романа). В унисон - и совсем не комически - звучит строка анекдота: "Сколько ни давай, сколько ни плати - все им мало".

В известном письме Горькому о 3-й книге "Тихого Дона" ("Я должен был показать отрицательные стороны политики раскулачивания и ущемления казаков-середняков") Шолохов не случайно сравнивает 1919 г. с современной ситуацией: "Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в какой-то мере аналогичными перегибам 1919 года, подтверждают это". О том, что расказачивание уже свершилось, подтверждает "Поднятая целина": быт Гремячего Лога не похож на быт хутора Татарского, в романе не звучит казачья песня, однажды о ней лишь упоминается. Но казак-середняк еще жив, и в нем возрождается знакомые по "Тихому Дону" настроения. Вспомним анекдот, который слышит Давыдов, возвращаясь с партийного собрания: "Зараз появились у советской власти два крыла: правая и левая. Когда же она сымется и улетит от нас к Ядрене-Фене".

Понятно, почему редакция "Октября" побоялась публиковать роман на своих страницах: ведь в скором времени за подобные анекдоты люди начнут расплачиваться по 58-й статье. Так что, нельзя упрекнуть Шолохова и в искажении правды, в просталинском изображении настроений крестьянства. Примечательно, что Б.Можаев, воссоздавший в романе "Мужики и бабы" все то, о чем говорилось в письме Шолохова, заметил, что "Поднятая целина" отражает иной, чем в его книге, этап коллективизации, - после публикации статьи Сталина "Головокружение от успехов", который был вынужден посчитаться, на словах, конечно, с возмущением крестьян. Как бы ни оценивали сейчас позицию Сталина, как бы ни упрекали его в лицемерии, историческая правда была в том, что люди Сталину тогда верили (иначе не написали бы 90 тысяч писем), статья многих успокоила, у Шолохова это показано в полном соответствии с исторической правдой, как и та, показанная хотя бы в 28 главе, сумятица в умах, которую не могла не вызвать непоследовательная и лицемерная политика. Другое дело, что статья была очередным обманом, за которым последовал страшный голод 1932-1933 годов. И опять прозревающий Шолохов пишет Сталину отчаянные письма (...). А в письме Е.Левицкой 30 апреля 1933 г. звучит горький сарказм: "Я бы хотел видеть такого человека, который сохранил бы оптимизм... когда вокруг него сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и потерявшие облик человеческий".

Вот почему была прервана работа над 2-й книгой, прервана и голодом, и ежовщиной, когда Шолохов бросил писать не только "Поднятую целину", но и вообще, и начавшейся войной, уничтожившей все написанное. Но вернувшись после войны к давнему замыслу, Шолохов ограничился изображением только небольшого отрезка времени (2 месяца). Не мог он подступить к трагическим дням голодомора, не мог лгать, делая вид, что этого не было, но уже не мог, как в молодости, сказать всю правду. На наш взгляд, вторую книгу романа нельзя отнести к подлинно художественным открытиям, которым стала книга первая. В этом - трагедия большого таланта, истоки которой, говоря словами В.Хабина, "в мучительной борьбе реалиста, проникнутого народным чувством, верного правде сущего и адепта идеи должного".

Но, опровергая тех, кто видел в "Поднятой целине" гимн сталинской коллективизации и раскулачиванию, "многоэтажную ложь", не надо впадать и в другую крайность - представлять Шолохова едва ли не противником коллективизации (25). Так в научный оборот начинает входить фраза писателя эмигранта 3-й волны Владимира Максимова: "Может статься, не в социальных максимах Давыдова и Нагульнова, а в размышлениях Половцева по-настоящему выражена позиция?.." (В какой-то мере это повторение вопроса, высказанного в 30-е годы на страницах эмигрантской газеты "Возрождение": "Кто ее ("Поднятой целины" - Л.Е.) автор, подлинный приверженец Сталина и его режима или скрытый враг, только надевший личину друга?").

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: менеджмент, развитие россии реферат, банк курсовых.





1  2  3 | Следующая страница реферата