«Православное воззрение»: идея романа «Преступление и Наказание»

| Категория реферата: Сочинения по литературе и русскому языку
| Теги реферата: реферат по обществознанию, изложение по русскому языку 8
| Добавил(а) на сайт: Кондрат.

Теория и "предчувствия" — два полюса идеи Раскольникова, но если теория определяет сущность его идеи, то "предчувствия" разрушают и сокрушают бастионы логики, особенно после преступления не по теории, не "по совести", когда под топор Раскольникова попала "кроткая" Лизавета, которую тот не собирался убивать. Сбывшиеся во время преступления "предчувствия" рушат весь прежний строй мышления Раскольникова. Идея героя перестает существовать даже как дисгармоничное целое. Начинается длительный процесс ее распада — сложный и противоречивый процесс изживания Раскольниковым своей преступной идеи. И если до преступления Раскольников искал "сознательные возражения" своим убеждениям, то после преступления он отчаянно ищет "возражения" уже той правде, которую узнал, убивая Лизавету.

Читателя часто сбивают с толку постоянные возвращения героя к раз и навсегда, казалось бы, оставленным мыслям, а Раскольников снова и снова их проверяет, прежде чем расстаться с ними окончательно или еще раз вернуться к ним, чтобы снова убедиться в ложности своих убеждений (чего стоит, например, возвращение Раскольникова к "призраку" своей идеи на каторге — накануне окончательного освобождения от нее!). Но в том–то и значение наказания Раскольникова, что тот терпит поражение, изо всех сил отстаивая свою идею, — другой на месте Раскольникова не стал бы тратить столько духовных сил.

В таком сложном и противоречивом единстве предстает в романе трагическая вина Раскольникова — его преступная идея. И хотя в первой части "Преступления и Наказания" идея Раскольникова названа, а вся внутренняя жизнь его дана по отношению к этому "ужасному, дикому и фантастическому вопросу" (Ф. Д., VII, 48), предметом изображения в романе идея Раскольникова становится лишь с третьей части — уже после того, как она перестала существовать как дисгармоничное целое. Надо сказать, что в набросках первой части романа Достоевский собирался изложить идею героя "от автора": "Главн<ое> NB. Идея эта уже давно сидела у него в голове, как она забрела к нему трудно и рассказать. Математика — Чтож — это (самая трудная глава. От автора. Очень серьозно, но с тонким юмором)" . В окончательном же тексте автор предпочел отдать герою рассказ о том, в чем он запутался сам. Идея Раскольникова раскрывается в философском диспуте у Порфирия Петровича, в исповеди героя Соне, в спорах его с Дуней и самим собой, ее обсуждают Разумихин и Свидригайлов. В спорах с каждым из них предстают разные аспекты идеи Раскольникова. В диспуте вокруг статьи "О преступлении" раскрывается теория героя, его претензия сказать "новое слово" в духовной истории человечества: Порфирий Петрович провоцирует Раскольникова объяснить свою точку зрения, Разумихин дает ей моральную оценку. В спорах с Дунечкой и с самим собой он судит и оправдывает себя "их законом". На свой лад идею Раскольникова объясняет подслушавший его исповедь Свидригайлов. Почти весь комплекс мотивов представлен в исповеди Раскольникова Соне. Процесс изживания героем своей преступной идеи становится главным в романе: пути к "воскрешению из мертвых" открываются Раскольникову лишь после окончательного освобождения от призрака своей идеи в бредовых снах финала романа.

Герой романа обретает истину. Она заключена в торжестве извечного закона — заповеди "не убий".

В отличие от него у Свидригайлова нет спасительного пути, по которому идут Раскольников и Соня.

Появление Свидригайлова в романе знаменательно. Он въяве предстает перед Раскольниковым в мистических бликах потустороннего мира. Он рассказывает, что его трижды "посещала" покойница Марфа Петровна — и все с какими-то "самыми ничтожными пустяками". В первый раз она вошла "в самый день похорон, час спустя после кладбища", "вошла в дверь": ""А вы, говорит, Аркадий Иванович, сегодня за хлопотами и забыли в столовой часы завести". А часы эти я, действительно, все семь лет, каждую неделю сам заводил, а забуду — так всегда, бывало, напомнит" (Ф. Д., VII, 276). "На другой день" на станции Малая Вишера Марфа Петровна "вдруг садится подле меня, в руках колода карт: "Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу–то?"" (Ф. Д., VII, 276). В третий раз — "два часа тому назад" новым нарядом приходила хвастаться: "Аниська так не сошьет" (Ф. Д., VII, 276). Раньше "раз в жизни, шесть лет тому" Свидригайлов видел привидение: только похоронили лакея-самоубийцу, вспоминает он, "я крикнул, забывшись: Филька, трубку! — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: "Это он мне отомстить", потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. — "Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!" Повернулся, вышел и больше не приходил" (Ф. Д., VII, 277).

"Посещения" призраков придают жизни Свидригайлова фантастический колорит. Призраки приходят, правда, за тем только, чтобы справить мелочные житейские дела. Чем обыденнее призраки, тем призрачнее действительность. А призрачно сиюминутное настоящее Свидригайлова — жизнь, отлетающая в прошлое, жизнь без будущего.

В этих признаниях Свидригайлов предстает посланником мира мертвых. Его призраки — тени загубленных им людей, которых сжил со света жестокий циник.

Свидригайлов безжизнен. Душа его мертва. Его жизнь — странное призрачное существование. Его призраки — отрицание "возможности иной жизни". У Свидригайлова нет будущего, и его представление о вечности подстать рассказам о призраках: "...одна комнатка, эдак в роде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность" (Ф. Д., VII, 278).

Раскольников оскорблен свидригайловским образом вечности, он хочет "утешительнее и справедливее этого" (Ф. Д., VII, 278). Рассказы Свидригайлова о привидениях и его предсмертный кошмар передают безысходность отрицания морали. Свидригайлов циничен, его широкий ум без направления.

У Свидригайлова нет дела в жизни: "...н–ничего, никакой специальности". У него одно занятие — "женщины" (Ф. Д., VII, 451—452). И так до тех пор, пока любовь к сестре Раскольникова не выбила его из этой колеи.

"Шулер — не игрок", — заметил как-то Свидригайлов (Ф. Д., VII, 452). Шулер в жизни (а для него нет правил, в эгоистическом удовлетворении желаний он не знает "черты") — в этой ситуации он игрок. Еще до приезда в Петербург Свидригайлов поставил жизнь на карту: или Дуня — или вояж в "Америку" (самоубийство). Для него Дуня — залог будущей жизни. Накануне самоубийства у Свидригайлова мелькнула было мысль: "А ведь, пожалуй, и перемолола бы меня как–нибудь..." (Ф. Д., VII, 487), но своим отказом Дуня вынесла ему окончательный приговор.

Свидригайлов обречен – он преступен. Но как и черт Ивана Карамазова, Свидригайлов устал делать зло. Однажды зло предстало перед ним с совершенно неожиданной стороны: по отношению к "будущей жизни" оно оказалось бессмысленным.

Ничего "новенького" Раскольников Свидригайлову не сказал, хотя тот и желал узнать то, чего раньше не знал; но своим самоубийством Свидригайлов сказал Раскольникову многое: жить с преступлением на душе нельзя, невозможно. А о преступлении Свидригайлов знал всё. Тем убедительнее его самоосуждение и казнь самого себя в конце романа.