Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

Тему шутовства в творчестве Достоевского рассматривает С.М.Нельс[42]. Он утверждет, что слова «шут» и «приживальщик» употребляются в произведениях
Достоевского как синонимы. Исследователь пишет: «Основная черта приживальщика у Достоевского всегда неизменна: он шут. Шутовство становится неизбежной принадлежностью униженного бедного человека»[43]. С.М. Нельс объясняет шутовство прежде всего с социальной точки зрения: «Приживальщик – порождение того общества, где возможно полное попрание личности и где находятся люди, которым доставляет удовольствие потешаться над людьми»[44]
.

Исследователь показывает эволюцию образа приживальщика-шута в произведениях Достоевского: это приживальщик поневоле (для которого шутовство – единственная возможность проявить себя, хотя бы и под маской шута), затем приживальщик-шут по собственному желанию (сюда Нельс относит
Опискина и Федора Карамазова) и далее до приживальщика идей (Верховенские отец и сын) и до трансцендентного приживальщика, символа темных сторон человеческой души (черт Ивана Карамазова). Автор статьи полагает, что подобная эволюция образа (от обычного бытового явления к трансцендентальному) утверждает «его вечное существование и неизменные свойства»[45] . Нам кажется, что данное утверждение автора входит в противоречие с его же утверждением об обусловленности шутовства социальными прчинами.

Шуты-приживальщики, по С.М. Нельс, совмещают в себе комическое и трагическое начала. Трагическое начало превалирует в шутовстве поневоле, комическое – у шутов, поведение которых не вынуждено материльными причинами. Заметим, что трагикомичность шутовства рядом с трагичностью юродства отмечает и Р.Я. Клейман[46].

В.Я. Кирпотин пишет о трагичности и «добровольного шутовства». Его статья
«Лебедев и племянник Рамо»[47] посвящена только одному шуту – Лукьяну
Тимофеевичу Лебедеву из романа «Идиот». Кирпотин отмечает глубокий философский смысл шутовства Лебедева. И Лебедев, и герой Дидро – люди
«разорванного сознания»: они оба не лучшего мнения о современном обществе, где некого уважать, где не осталось никаких ценностей, кроме денег; и в то же время они стремятся приспособиться к этому миру, научиться жить по его законам. Они становятся добровольными шутами, совершают низкие и аморальные поступки, но не становятся ханжами и лицемерами (как Ф. Опискин, например).
И Лебедев, и племянник Рамо открыто говорят о мотивах своего поведения, не скрывают своей низости.
Несмотря на внешнее сходство героев, Кирпотин проводит между ними существенное различие. Рамо – человек эпохи Просвещения. Дидро верил в торжество разума, в светлое, гармоничное будущее просвещённого человечества. Лебедев – человек XIX века. Он уже не верит в утопии. Разум, по его мнению, ведёт человечество к гибели. Современный мир для Лебедева – хаос, стоящий на пороге Апокалипсиса. За анекдотами Лебедева из жизни XVIII века видно, что он идеализирует Средневековье как время, когда ещё существовали нравственные идеалы. Поэтому племянник Рамо весел и уверен в своём сарказме, а в сарказме Лебедева чувствуется «апокалиптическое отчаяние»[48]. «Лебедев прячется в шутовство от ужасающих его картин всеобщего распада, от страха перед надвигающейся исторической катастрофой»[49].

Не обращается к темам юродства или шутовства непосредственно, но строит свою характеристику героини романа Достоевского на соединении «святости» и
«безумия», характерных для феномена юродства, Т.А. Касаткина в статье
«Святая Лизавета».[50] Исследовательница анализирует героиню «Преступления и наказания», сестру старухи-процентщицы, Лизавету Ивановну, с точки зрения идей Достоевского о необходимости «растворения» личности в мире, о будущем единении всего человечества.[51]
В своей работе Т.Н. Касаткина использует понятия «исключительной» и
«неисключительной» любви, которые использовала до того и В.Е. Ветловская, анализируя связи романа "Братья Карамазовы" с житием и духовным стихом об
Алексее человеке Божьем[52]. «Исключительная» (или «избирательная») любовь направлена на отдельных, избранных людей. Пример такой любви – любовь родственная, от которой отказался Алексей человек Божий. Он пытался научить мир «неисключительной» («неизбирательной») любви, направленной в равной мере на весь мир, на всех людей без исключения.

Касаткина напоминает, что Соня называет Лизавету Ивановну «святой».
Святость этой героини совершенно особая: она заключается не в воздержании от зла, а именно в делании добра. Безотказная, кроткая, терпеливая Лизавета
Ивановна способна на неисключительную любовь к миру, она готова отдать каждому то, что ему от неё нужно – и тело (она «поминутно беременна»), и даже жизнь («Раскольников приходит убить старуху, но Лизавета сама приходит, чтобы быть убитой Раскольниковым», - пишет в своей работе
Касаткина, может быть, слишком «образно», но в тексте романа приводятся следующие мысли Раскольникова: «О, как я ненавижу теперь старушонку! кажется бы другой раз убил, если б очнулась! Бедная Лизавета! Зачем она тут подвернулась!.. Странно, однако же, почему я об ней почти и не думаю, точно и не убивал?.. Лизавета! Соня! бедные, кроткие, с глазами кроткими...
Милые!... Зачем они не плачут? Зачем они не стонут?.. Они все отдают... глядят кротко и тихо... Соня, Соня! тихая Соня!.." (VI, 212).
Лизавета Ивановна существует в абсолютном единстве с окружающим миром, не выделяет себя из него. Она заявлена автором как «почти идиотка», у ней нет разума, с помощью которого личность познаёт свои границы в мире, свою отдельность. Поэтому, считает Касаткина, Лизавета никому ни в чём не отказывает: чужие желания для неё всё равно, что свои. От себя добавим, что безумие, имморализм, самоуничижение (до полного отказа от своей личности) связывают Лизавету Ивановну с древнерусским феноменом юродства. Юродство, безумие позволяют, таким образом, нести в мир деятельную, неизбирательную любовь.

Анализ научных работ по теме юродства и шутовства в творчестве
Достоевского показывает, что единого мнения по этой проблеме в исследовательской литературе нет. Не определены и основные признаки выделения героев-юродивых, не установлены их функции в тексте. Ближе всех к решению этой задачи подошел В.В. Иванов, но он трактует тему юродства шире, чем это предполагается в нашей работе. Мы собираемся конкретно определить, каких героев Достоевского можно назвать юродивыми, каковы функциии персонажей этой группы в романах Достоевского.

II. УПОТРЕБЛЕНИЕ СЛОВ СЕМАНТИЧЕСКОГО ПОЛЯ «ЮРОДСТВО» В ТВОРЧЕСТВЕ

ДОСТОЕВСКОГО .

В речи героев Достоевского слова «юродивый», «шут», «дурак»,
«идиот», «чудак», «сумасшедший» часто употребляются как синонимы.
Действительно, социолог мог бы объединить эти понятия в одно семантическое поле с общей семой «отклоняющееся/девиантное поведение»[53]. Чтобы разобраться, какое значение придает этим понятиям Достоевский, рассмотрим их употребление в его публицистических и черновых записях, т.е. там, где речь повествователя должна быть ближе к идеям самого автора.
Слово «юродивый» несколько раз употребляется в «Дневнике писателя». В
1876 году в статье о Жорж Санд Достоевский пишет: «Правда, не любила она тоже выводить в романах своих приниженных лиц, справедливых, но уступающих, юродливых и забитых, как почти есть во всяком романе великого христианина
Диккенса; напротив, выдвигала своих героинь гордо, ставила прямо цариц»
(XXIII, 37).

В «Дневнике писателя» за 1876 год Достоевский спорит с теми, кто считает, что русский народ верит в Христа «формально», никакого представления о христианстве не имея. В качестве основного аргумента в споре Достоевский приводит следующее утверждение: «Этот «развратный» и темный народ наш любит однако же смиренного и юродивого: во всех преданиях и сказаниях своих он сохраняет веру, что слабый и приниженный, несправедливо и напрасно Христа ради терпящий, будет вознесен превыше знатных и сильных, когда раздастся Суд и веление Божие» (XXV, 69). В
Записной тетеради за 1876-77 гг. мы обнаруживаем следующую запись: «Лучшие люди. Где теперь и что теперь лучшие люди. Без лучших людей земля не стоит. Чины – пали. Дворянство пало. Все форменные установки лучшего человека - пали. Остались народные идеалы (юродивый, простенький, но прямой, простой. Богатырь Илья Муромец, тоже из обиженных, но честный, правдивый, истинный)»[54] (XXIV, 269).
В процессе создания романа «Идиот» у Достоевского рождается замысел повести «Юродивый», который в комментариях к полному собранию сочинений датируется концом мая – началом сентября 1868 года (IX, 490). Мы приведем здесь полностью эту небольшую запись (IX, 114).

ИДЕЯ

ЮРОДИВЫЙ (ПРИСЯЖНЫЙ ПОВЕРЕННЫЙ)

Любитель старого платья[55]. Добрый и благороднейший человек. Берет в дом сирот (девочка с собачкой). Благодетель многих.
Облагодетельствованные его же обвиняют; он ходит к ним просить прощения и их же мирит. Полная квартира детей, кормилиц и нянек. Мирит детей.
(Женится. Жена именяет и бросает. История за детей. Потом опять приходит к нему; заставляет его драться за себя наОблагодетельствованные его же обвиняют; он ходит к ним просить прощения [56] . Портные, домашние смеются, что у него старое. Он уверяет, что у него совсем новое. Дуэль из-за платья.
Не выстрелил и одумался на шаге расстояния. После дуэли примирение. Большой спор, зачем не выстрелил с шагу расстояния? После бутылок: «А неужели, неужели моё сукно не отливает в синий?» (Уже после дуэли. Ему сказали, наконец, что отливает.)
(Связался с убийцей.[57] Защищал его в суде; речь.[58])

В черновиках к «Идиоту» слово «юродивый» употребляется не только в речи автора, но и в речи героев. Нам кажется значимой следующая запись: «Все:
«Какой он странный». Сын: «Да, но он мне не показался глупым. Странен, правда. Совсем юродивый»» (IX, 163). Там же есть и следующие записи:
«Он князь.
Князь. Юродивый (он с детьми)?!
(…)
Общее недовольство. Негодование. Речи. Юродивый всё улаживает.
(…)
У юродивого целое стадо собралось (старшему 21 год)» (IX, 200-201).
«Князь совсем больной и юродивый. Женщины и дети около него Н(…) Ф(…) – с
Рогожиным» (IX, 251).

На основании этих цитат выделим основные черты юродства, значимые для
Достоевского: это наивность, простота, прямота, смирение, приниженность, всепрощение, стремление всех помирить, обращенность к Богу, любовь к детям.
Юродивый Достоевского, как и древнерусский юродивый, - смиренный и приниженный, отказывающийся от интересов своего Я, от самолюбия. Однако при этом он не претендует на роль Духовного Вождя, он унижен, даже смешон, но не вызывает поклонения, он будет вознесён лишь после Суда Божьего. Гордость
– антоним юродства для Достоевского.
Достоевский не говорит о безумии или имморализме юродивого, юродивый для него лишь «простой», «добрый», «благородный» человек, чья доброта принимает удивляющие окружающих формы, и потому он воспринимается как неординарная личность, человек со странностями, сумасшедший.
В речи героев Достоевского «юродивыми» называются: Лизавета Ивановна и
Соня (слова Раскольникова[59]), Семён Яковлевич, Лизавета Смердящая, о.
Ферапонт[60] и старец Варсонофий (повествователи романов «Бесы» и «Братья
Карамазовы» передают общественное мнение об этих персонажах), кн. Мышкин
(слова Рогожина[61]), Марья Тимофеевна (так её называет рассказчик), учитель (из рассказа Макара Долгорукого[62]), старец Зосима (слова
Ракитина), Алеша (так его называют Ракитин, Лиза, Катерина Ивановна, с юродивым его сравнивает повествователь[63]). Как видно из этого перечисления, в речи героев называются юродивыми совершенно разные персонажи, это не может служить нам достаточным основанием для объединения их в группу «юродивых», однако можно выделить определённые черты юродства в каждом из этих героев: приниженность и смирение (Соня) или претензии на роль духовного вождя (Семен Яковлевич, о. Ферапонт), сумасшествие (Марья
Тимофеевна, Лизавета Смердящая), чуждость земным страстям (кн. Мышкин), любовь людей, жизнь на открытом пространстве, без заботы о пропитании
(учитель, Лизавета Смердящая, Алеша Карамазов).

Слово «идиот»[64] означает для Достоевского умственно неполноценного человека. Приведем одну цитату из «Дневника писателя» (Достоевский критикует статью о современных «Нечаевых»): «Почему же они «идиоты»?
Напротив, даже настоящие монстры из них могут быть очень развитыми, прехитрыми и даже образованными людьми» (ДП-73, «Одна из современных фальшей»). В том же значении употребляет это слово князь Мышкин: «Я тогда был почти идиотом и ничего не мог понимать» (VIII, 227). Повествователь о князе: «Тогда он еще был совсем как идиот, даже говорить не умел хорошо, понимать иногда не мог, чего от него требуют» (VIII, 351). Примечательно следующее замечание повествователя в романе «Идиот»: «Ганя (…) потерял всякую сдержанность(…). Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно все передать» (VIII, 75).

Остальные персонажи употребляют слово «идиот» как по отношению к действительно больным людям («идиоты» - больная девушка, на которой собирался жениться Версилов в романе «Подросток»; Лизавета Ивановна;
Подросток; кн. Мышкин и др.), так и по отношению к людям, лишенным обычного, житейского здравого смысла, совершающим эксцентрические поступки.

Сам автор предпочитает героев, не подчиняющихся общепринятым нормам и представлениям, называть «чудаками»[65].При этом не смешиваются понятия
«чудак» и «идиот, дурак, неумный человек». В «Дневнике писателя» за 1877 год Ф.М. Достоевский пишет: «Но что такое «чудак»? Не всегда же дурак или такой уж наивный человек, который и догадаться не может, что на свете не все же ведь одни и те же порядки, как где-то там у него в углу» (XXVI, 71).
«Чудак» Достоевского – человек , не следующий житейскому разуму, но в то же время понимающий, знающий его законы.

Как о «чудаке» говорится об Алеше Карамазове: «это человек странный, даже чудак. Но странность и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно когда все стремится к тому, чтоб объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи. Чудак же в большинстве случаев частность и обособление.Не так ли?

Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего, Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи – все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…» (XIV, 5).

Можно найти общее между авторским определением «юродивого» как
«Христа ради терпящего» и «чудака» как носителя «сердцевины целого» и заключить, что в авторской речи слова «чудак» и «юродивый» употребляются как синонимы. Это те «сумасшедшие», которые следуют не здравому смыслу, а неким высшим нормам и идеалам.

«Шутовство»[66] у Достоевского постоянно описывается как исполнение роли. «Фердыщенку позволялось играть роль шута» (VIII, 117). «Лебядкин, искусившийся в роли шута…» (X, 212) «В ту пору он (Федор Павлович, - Ю.С.) слишком уж даже выделанно напрашивался на свою роль шута, любил выскакивать и веселить господ…» (XIV, 91) и т.п. Шут у Достоевского часто юродствует.
Словарь Даля дает следуещее толкование: «Юродствовать – напускать на себя дурь, прикидываться дурачком, как делывали встарь шуты»[67].

Шутовство, как правило, связано с унижением. Например, повествователь «Идиота» пишет: «Нина Александровна многое генералу прощала и любила его даже в шутовском и унизительном виде» (IV, 3). Отмечается, что с шутом можно не церемониться – в «Дневнике писателя» за 1873 г.
Достоевский пишет своему оппоненту: «Вы вполне были уверены, что я шутовскую маску, вывесочной работы, приму за лицо настоящее. Знайте тоже, что я и отвечал вам немного уже слишком развязно единственно потому, что сейчас же узнал переряженого» (XXI, 87). Почему к шуту не может быть уважения? В «Дневнике писателя» 1877 года Достоевский пишет о папе: «Для политиков и дипломатов почти всей Европы – все это весьма смешно и ничтожно. Папа, поверженный и заключенный в Ватикане, представлял собою, в последние годы, в их глазах такое ничтожество, которым стыдно было и заниматься. (…) Папа, издающий аллокуции и силлабусы, принимающий богомольцев, проклинающий и умирающий, в глазах их похож был на шута для их увеселения» (XXV, 158). Но Достоевский доказывает, что папство «легко не уничтожится», и прежде всего потому, что это «идея», «огромнейшая идея мира, идея, вышедшая из головы диавола во время искушения Христова в пустыне, идея, живущая в мире уже органически тысячу лет» (XXV, 158).
Шутовство противопоставляется здесь «идее», и, видимо, в «безыдейности» шута и заключена причина отношения к нему, как к ничтожеству, с которым можно и не считаться. Понимание шутовства как отсутствия идеи можно наблюдать в работах Достоевского на многих примерах. Приведем некоторые из них. Выступая против раннего обучения иностранным языкам, когда родной еще недостаточно усвоен, писатель так пишет о результатах подобного воспитания:
«Из него (ребенка) выходит международный межеумок[68], с коротенькими, недоконченными идейками, с тупою прямолинейностью суждения. Он дипломат, но для него история наций слагается как-то по-шутовски. Он не видит, даже не подозревает того, чем живут нации и народы, какие законы в организме их и есть ли в этих законах целое, усматривается ли общий международный закон»
(XXV, 141-142). В «Дневнике» 1877 года Достоевский пишет: «В наш век негодяй, опровергающий благородного, всегда сильнее, ибо имеет вид достоинства, почерпаемого в здравом смысле, а благородный, походя на идеалиста, имеет вид шута» (XXV, 54). Мы видим здесь использование слова шут в значении «не имеющий твердого основания для своих убеждений». В то же время не трудно понять, что для Достоевского шуты - реалисты, т.е. основывающие свои взгляды только на материальном.
«Сердцевина», идея не может быть шутовством. В этом аспекте интересны некоторые слова героев романа «Бесы». Ставрогин говорит Верховенскому- младшему: «Если б вы не такой шут, я бы может и сказал теперь да… Если бы только хоть каплю умнее…» (X, 408). Верховенский: «Я то шут, но не хочу, чтоб вы, главная моя половина, были шутом» (X, 408). О самом Верховенском говорится: «Он энтузиаст, есть точка, где он перестает быть шутом и обращается в… полупомешенного» (X, 193).

Шутовство таким образом противопосталяется юродству по признаку обладания идеей. «Юродивые», «чудаки», «оригиналы» - люди, одержимые идеей.
«Шуты» – «межеумки», «ряженые», они играют роль, могут говорить самые высокие речи, но на самом деле идеей не обладают.
«Идея» не обязательно должна быть христианской. Но идея должна быть у человека. Ахиерей Тихон цитирует Ставрогину Новый Завет: «И ангелу
Лаодикийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч!
Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих»
(XI, 11).
Итак, мы определили, что слово «юродивый» обозначает для Достоевского носителя христианской идеи, человека «простого» и необыкновенного доброго.
Юродивый Достоевского обычно окружен детьми. Писатель не говорит о театральности поведения своего юродивого, о его сумасшествии или имморализме. В то же время в речи героев юродивый равен дураку, идиоту, сумасшедшему, шуту, т.е. человеку психически ненормальному. В речи автора синонимом «юродивого» становятся «чудак, странный человек», что подчеркивает исключительнось такой личности в мире и её восприятие как
«ненормальной» с точки зрения обычных людей. Контекст употребления слова
«шут» указывает, что это явление, исторически связанное с бесовством, в поэтике Достоевского получает дополнительный семантический признак: отсутствие идеи, чем «шут» противопоставляется «юродивому» и другим героям, имеющим свою идею.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: доклад по биологии, антикризисное управление, реферат на тему.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата