«Скорбь мыслящего интеллигента»: философская элегия в песенной поэзии Евгения Клячкина

Ничипоров И. Б.

Творческое наследие Евгения Исааковича Клячкина (1934 – 1994) стало неотъемлемой частью бардовской песенно-поэтической культуры. С песнями Клячкин стал выступать с 1961 г., исполняя и собственные произведения (известность приобрели такие его вещи, как "Псков", "Сигаретой опиши колечко…", "Прощание с Родиной"), и песни иных бардов – Б.Окуджавы, Ю.Визбора, М.Анчарова, А.Городницкого… В 1964 г. поэт мужественно выступил в поддержку И.Бродского, ряд стихотворений которого получил новую творческую жизнь благодаря клячкинским мелодиям ("Пилигримы", "Рождественский романс" и др.).

Образный мир и стилистика песен Клячкина сформировались "на ленинградской культурной почве", с ее "атмосферой сдержанности, дистанционности"[1] – на почве, с которой в авторской песне связаны имена Ю.Кукина, А.Городницкого, А.Дольского и др. Представители музыкального мира дали высокую оценку оригинальным мелодическим решениям, композиторской фантазии поэта-певца (А.Шнитке, В.Высоцкий и др.[2] ). Вместе с тем собственно поэтическая сторона творчества Клячкина не получила пока литературоведческого осмысления.

В отличие от преимущественно балладного, многогеройного мира песен В.Высоцкого и А.Галича, сатирически окрашенных произведений Ю.Кима, творческое дарование Клячкина – элегическое, многим созвучное той романтической ветви в авторской песне, которая ассоциируется с творчеством Б.Окуджавы, Ю.Визбора, Н.Матвеевой.

Жанр элегии развивался у Клячкина по целому ряду проблемно-тематических и стилевых направлений: это элегии пейзажные, "городские", любовные, гражданские, философские. В грустной, негромкой тональности элегических медитаций раскрылось лирическое "я" поэта, свойственная его герою "скорбь мыслящего интеллигента, обреченного на одиночество и часто на непонимание" (А.Городницкий[3] ). Здесь выразилось мироощущение человека "одинокого и неприкаянного, откровенного и беззащитно-лиричного… Городского интеллигента, постоянно ощущавшего одиночество и тревогу"[4] .

Истоки многих философских элегий Клячкина коренились в его пейзажной лирике. Чаще всего это лирические "ноктюрны", где дремлющий ночной мир оттеняет тревожную гамму переживаний героя. Стихотворения "Ноктюрн" (1969), "Бессонница" (1976), "Размышление в стиле блюз" (1978) – это своеобразные элегии-"самоисследования"[5] , основанные на параллелизме ночного пейзажа и потаенного мира души. Клячкину-лирику близка тютчевская антиномия дня как блестящего покрова мироздания и ночи как воплощения его сокровенных глубин. В "Бессоннице" ночные мотивы раскрывают зыбкость очертаний реального мира, изображенных здесь в импрессионистической манере: "И, в ночь погружены, предметы бестелесны, // лишенные всего, чем их наполнил день". Экзистенциальное напряжение души лирического "я" обусловлено ощущением утраты привычных "дневных" ориентиров бытия ("И ни в одном из них ты не найдешь опоры"), проницаемости внутреннего мира перед лицом космической беспредельности – "когда звезда любая – // пронзительный прокол и в небе, и в тебе". Метафорический образный ряд, импрессионистичные ассоциации облекаются Клячкиным в форму непринужденного разговора, беседы, модус которой явился стилеобразующим фактором искусства авторской песни.

"Лирический космизм" клячкинских элегий соединяет онтологическую тревогу[6] , мучительные сомнения героя в размышлениях о мгновенном и вечном ("не верю, что вот он, весь я, // на жесткой этой доске") с поиском опоры в чувстве единения со всем сущим. Это единение в ощущении невозможности самоуспокоения, в драматичном миропереживании:

И верю – я буду весь

в любом, кому станет хуже,

чем мне, лежащему здесь.

Из лабиринтов непознанных загадок ночной Вселенной герой Клячкина прорывается к просветленному ощущению бессмертия души, к редким мгновениям внутреннего покоя, что находит воплощение в скрытой оксюморонности поэтического образа:

и черным воздухом дыша,

я прозреваю эту местность,

и обретает легковесность

моя бессмертная душа.

Различные жанрово-стилевые модификации песенных элегий Клячкина воплотили взыскание лирическим "я" немеркнущей истины в изменчивом потоке жизни. Примечательна с жанровой точки зрения своеобразная поэтическая "дилогия" – "Молитва" (1965) и "Антимолитва" (1977).

В первом стихотворении молитвенное обращение к Богу выявляет неизбывную антитетичность художественной мысли, самой картины мира, ускользающей от однозначных определений: "Длинную, о Господи, память дай // и лиши, о Господи, длинной злобы". Форма молитвенного обращения диалогизирует речевую ткань произведения, с его тревожно-ударными хореическими строками, и становится отражением немолчного внутреннего спора героя с собой, процесса его самопознания в сложном мире межчеловеческих отношений:

Господи, не дай мне забыть друзей.

Радостью, о Господи, можно ранить.

Сам решу я, Господи, что сильней,

ты на их предательства – дай мне память.

А в "Антимолитве" диалогические потенции художественной мысли заданы эпиграфом из известной философской песни Б.Окуджавы "Молитва" (1963). Если у Окуджавы раздумья лирического "я" о себе вливаются в поток интуиций о вечных законах бытия ("Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет, // Господи, дай же ты каждому, чего у него нет…"), то в центр клячкинской элегии выдвигается образ современной души. И у Окуджавы, и у Клячкина картина мира просквожена тончайшей, местами горестной авторской иронией. В "Антимолитве" это и острие самоиронии: душа по своей слабости жаждет заглушить в себе способность к саморефлексии, просит у Бога "извилин поменьше", чтобы "вторые и третьи смыслы // неведомы были мне", и тут же с болью чувствует гибельное следствие такой безмятежности: "Спокойствием идиота // я буду вознагражден…". Тревожная нота песенной лирики Клячкина придает новое онтологическое звучание традиционным темам элегической поэзии. Его герой прорывается из удушливой атмосферы "застойных" лет, делая выбор в пользу нелегкого знания о "напастях" на человеческую душу и возвращая слушательской аудитории изгнанные из общественного сознания понятия о душе, истине, вечности…

Поиск и открытие истины осуществляются в элегиях Клячкина не в дискурсе обобщенной риторики, но в уязвляющих своей зримостью и конкретностью мгновенных впечатлениях, поворотах жизненного пути лирического "я" – как в "Песне об истинах" (1964), "Песне покоя" (1969), "Грустной цыганочке" (1978). Элегическое содержание проступает здесь чаще всего в эскизных, но психологически насыщенных сюжетных зарисовках, что привносит в элегию жанровые элементы стихотворной "новеллы". В "Песне об истинах", очевидно перекликающейся с "Песней об истине" М.Анчарова (1959), это импрессионистическая цепочка столь любимых Клячкиным "путевых" образов, являющих драматическую изменчивость ракурсов видения мира, истину, недоступную плоскостному восприятию:

Гудок перережет надвое,

назад поплывет вокзал.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: тема здоровый образ жизни реферат, ответы 5 класс, судебная реферат.





1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата