Судьбы либерально-буржуазной литературы 60-х гг.

В то же время, когда поэты «чистого искусства» формировали свою кастовую эстетику, базировавшуюся на откровенном предпочтении дворянской культуры, в то же время, когда Лев Толстой выносил обвинительный приговор этой культуре, оторванной от «народной правды», в более широких слоях тогдашней литературы происходили глубокие процессы. Мы должны в этом плане отметить прежде всего глубокую трансформацию буржуазной литературы. В эту эпоху ее влияние возросло, что, разумеется, объясняется ростом экономического и политического влияния класса. Представители его формируют к этому времени и свою историческую драму (таковы напр. «Каширская старина» Аверкиева, 1872, «Дмитрий Самозванец» Чаева, 1865, все исторические пьесы Островского). Однако основная буржуазная продукция развернута в бытовом плане. Сюда в первую очередь относится дилогия «В лесах» Мельникова-Печерского  (1874) и «На горах» (1875—1881), нравописательный этнографический роман, посвященный жизни приволжской старообрядческой буржуазии. Третья линия этой буржуазной беллетристики посвящена изображению роста промышленного капитала; в этом духе написаны напр. «Цари биржи» Вас. Немировича-Данченко (1884) и целый ряд романов П. Д. Боборыкина: «Дельцы» (1873), «Китай-город» (1882), «Василий Теркин» (1892). Несмотря на кажущееся обилие этой продукции, она невысока по своему художественному качеству — процессы буржуазного роста у всех этих беллетристов изображены без показа его реальных источников и, образ «дельца» взят в том же абстрактном плане, в каком его двумя десятилетиями ранее воплотил Гончаров в своем Штольце. Русская буржуазная литература не сумела воспеть своего героя, и это говорило в первую очередь о низком культурном уровне класса и политической его слабой активности. Вполне удовлетворенная той «одной тысячной своих привилегий» (Ленин), которую выбросило ей дворянство, русская буржуазия к 70—80-м гг. совершенно отказалась от борьбы с существующим порядком и почти самоустранилась из сферы идеологической борьбы. Незначительность уровня ее классовой культуры в особенности ярко раскрылась в произведениях Лейкина («Апраксинцы», 1863), Н. Морского («Аристократия Гостиного двора», 1879), многочисленных очерках Мясницкого и др. Вся эта продукця, равно как большая часть русских юмористических журналов 80-х гг. («Развлечение», «Стрекоза» и др.), занималась обличением невежественного и некультурного купечества, делая это в чисто внешнем плане  комических положений, оперируя весьма примитивными образами и приемами. Историко-литературные функции буржуазной юмористики, полной самого невзыскательного и примитивного комизма, не должны однако забываться исследователем — из недр ее развлекательной традиции несомненно вышел «Антоша Чехонте».

Крестьянско-мещанская поэзия конца века

К тем же второстепенным и самостоятельно развивавшимся течениям Р. л. 80-х гг. следует отнести и так наз. крестьянско-мещанскую поэзию той поры, возглавлявшуюся И. З. Суриковым (стихотворения его вышли в 1871, 1875, 1877) и включавшую в себя произведения различных поэтов его группы, в том числе С. Дрожжина. Анализ их поэтической продукции дает яркое представление о многочисленных трудностях, стоявших перед этими крестьянами-«самоучками», которые, с одной стороны, сохраняли в себе резкий отпечаток крестьянской психологии, а с другой — всем историческим ходом своего развития наделялись чертами городского мещанства. Именно таким двуликим Янусом выглядят Суриков, Дрожжин и остальные поэты этой группы. От крестьянства они унаследовали органическую и далеко не порванную связь с деревенской экономикой, постоянное любование мужицким трудом, неприязнь к барству и его художественной культуре при усердном использовании всеми ими приемов крестьянского фольклора. Наряду с этими чертами в поэтах суриковской группы живет уже типично урбанистический интерес к жизни городской бедноты, сочувствие к борющимся за свою судьбу одиночкам капиталистического города, либеральная вера в победу «света» над «тьмой». В кругу тем этой поэзии центральное место занимает бедность, нужда, которой «как слезами залита наша жизнь земная». Об этом пессимистическом колорите творчества суриковцев, равно отражающем в себе бесперспективность крестьянского и мещанского сознания, говорят уже самые заглавия произведений вождя этой группы: «Из бедной жизни», «Покойнице», «Могила», «Нужда», «Тяжело и грустно», «Доля бедняка», «Вдова», «Мертвое дитя», «Смерть», «Сиротинка» и т. д. Эти поэты не идут дальше «зависти» к тому, кто «в свете злой нужды не знает». Весь этот комплекс мотивов оформляется суриковцами с постоянной опорой на Кольцова (мажорные мотивы любования крестьянской «трудовой» жизнью, надежда на богатство и т. д.), на Никитина (с ним, наоборот, связан весь минорный строй этой лирики), на Некрасова (мотивы политической борьбы, весьма, впрочем, абстрактно выраженные) и т. д. Немалую роль играло воздействие на суриковцев и таких классиков, как Пушкин и Лермонтов, наименее органичное и характеризующее книжную атмосферу, в обстановке которой совершался рост этих поэтов. Столь многосторонняя опора выглядит здесь довольно неорганично, и мы получаем поэтому полную возможность говорить об эклектизме поэтического стиля Сурикова и его школы. Ни в области жанров, ни в области языка, ни тем более в области стихотворной техники поэты не добились особых достижений. Это никак не умаляло их безусловно положительной общественной функции — самый факт их прихода в литературу говорил о продолжающемся росте в демократических слоях культурного и художественного самосознания.

Разложение народнической литературы

В эти же 70—80-е гг. происходило быстрое разложение того самого революционного народничества, которое характеризовалось нами выше. Широкий рост капиталистических отношений выбирал почву из-под ног народников, как мы знаем, всемерно стремившихся опереться на имеющиеся в русском крестьянстве антикапиталистические тенденции. Формирование новой революционной силы — рабочего класса, создающего в 70-х гг. свои первые организации, в 80-х гг. вступающего уже активно в революционную борьбу (Морозовская стачка), резко выявило историческое отставание народничества. Со страшной силой обострилась политическая изоляция народничества. Антиреволюционная тактика индивидуального террора, игнорирования массовую борьбу, еще более обострила разрыв между кучкой одиночек-террористов и народными массами. Более беспристрастные народнические беллетристы, напр. Энгельгард с его «Письмами из деревни», должны были прийти к сознанию своего банкротства.

Деградация народнического мировоззрения быстро отразилось в художественной литературе. Итти прежними дорогами для народнических беллетристов было уже невозможно — жизнь разоблачила многое из того, что им еще недавно казалось непререкаемой истиной. Показательны в этом отношении пути Златовратского, Гаршина и Короленко.

Златовратский («Крестьяне-присяжные», «Среди народа», 1875; «Золотые сердца», 1879; «Устои», 1878) пытался закрыть глаза на действительность. В резком противоречии с ее фактами он утверждал неприкосновенность «мирского» начала в деревне, силу ее общины. В отличие от Гл. Успенского и Каронина Златовратский стремился доказать ничтожность угрозы разложения «устоев» деревенской патриархальности. Еще более развернута апология общины, «мира», как цементирующего начала крестьянской жизни в «Устоях». «Часто в семьях ссорились жены с мужьями и братья с сестрами, и часто готовы бываем друг друга до смерти забить из пустого; но мир охраняя общий спокой совместной жизни, бдел над каждым и чувства любви, справедливости, равенства в ближних воспитывал строго, воздавая трудолюбивым и мирным почет, обороняя слабых и хилых, а нерадивых и буйных строго казня» («Устои»). Идеализируя деревню, Златовратский враждебен капитализму. На фабрику идут только люди, оторвавшиеся от нормального крестьянского труда. Златовратский изображает деревню слитно, недиференцированно. Он не может, разумеется, не заметить в ней кулака; но если Успенский и Каронин правдиво разоблачают его эксплоататорскую сущность, то Златовратский делает кулака идеальным благодетелем деревни, хозяйственным работодателем, просвещенцем и попечителем сельской школы (ср. эпилог «Устоев», в котором народная учительница Лиза выражает свое восхищение этим идеальным кулаком, Петром). Во всем этом было немало прямого извращения действительности, и вероятно поэтому Златовратский вскоре уходит от художественного творчества: исторический процесс развивается вопреки его идеалов, а пересмотреть свои утопические воззрения он не желает. Путь Златовратского в русской беллетристике 80-х гг. не одинок — ему во многих отношениях созвучны поздние произведения Наумова (ср. напр. идеализацию им кулаков в рассказе «Кающийся», 1880), Нефедова и др.

Другая группа народнических писателей, с особой остротой ощущавшая идейный кризис движения, сделалась в 80-х гг. жертвой острых упадочнических настроений. В творчестве возглавлявшего эту группу Гаршина  с особой силой отразилось то неверие в возможность какого-либо выхода из создавшегося положения, которое было типично для мелкобуржуазной интеллигенции, примыкавшей ранее к народникам и отходившей от них в годы жестокой политической и общественной реакции 80-х гг. Начав свое творчество апофеозом художника, разрывающего с академическими традициями «чистого искусства» и уходящего в народ для того, чтобы запечатлеть в своих картинах его страдания (повесть «Художники», 1879), начав ее с показа всех ужасов войны («Четыре дня на поле сражения», 1874), Гаршин вскоре разочаровывается в своих народнических идеалах. Повести «Встреча» (1879), «Надежда Николаевна» (1885) — говорили о беспросветно-тяжелом существовании одних и о самом наглом и беззастенчивом обогащении других — Гаршин не видел средств борьбы с этими противоречиями, и неслучайно в его творчестве последних лет так част мотив безумия (повести «Ночь», «Красный цветок», 1883, и др.). Замечательным выражением этого разочарования Гаршина в идеях народничества является его сказка «Attalea princeps» (1880) — печальный рассказ о пальме, задыхавшейся в тесных стенах оранжереи, выбившей в порыве своего непомерного роста ее крышу и безжалостно срубленную людьми. В образе этой пальмы, пораженной морозом, явно подразумевалось еще недавно столь мощное и дерзкое, а теперь умиравшее движение народников. Замечательно, что разгадавший эту аллегорию Салтыков отказался печатать «Attalea princeps» в «Отечественных записках». В движение народнической литературы Гаршин (и следовавший в общем за ним Осипович-Новодворский) внес не только новые для этого движения идеи, но и новые прозаические жанры. Для него оказалась неприемлемой напр. та широкая форма программного романа или этнографического очерка, в которой так любили творить беллетристы революционно-демократического и народнического лагеря. Взамен этих типичных для расцвета движения жанров разочаровавшийся Гаршин создает новые формы сжатой психологической, иногда психопатологической («Красный цветок») новеллы, скорбной при всей своей шутливости сказки («То, чего не было»). Тяготеет он и к субъективным психологическим формам дневника и мемуара («Четыре дня», «Надежда Николаевна») и пр.

Более устойчивым в политическом отношении был Короленко , но однако и его не миновал этот разрушительный процесс распада русского народничества. Правда, Короленко прошел особым путем. Он не отказался от исканий народной правды, но она утратила для него основоположное значение. От классичского народничества осталась у него нелюбовь к капиталистическому городу (повесть «Без языка»), равно как и глубокое внимание к страдающему крестьянству («В голодный год», 1894). Но вместе с этими типическими чертами в Короленко жили уже новые особенности — отсутствие веры в спасительность общины, отрицание революционного насилия, установка на «общество», силой своего мнения воздействующего на власть, вера в силу «закона» (последние две черты особенно рельефно проявились в гневной и скорбной публицистике Короленко, сыгравшей значительную роль в его творческом пути и в истории русской общественной мысли). Типичные народники никогда не удовлетворились бы подобной постановкой вопроса, но это как раз свидетельствовало о переходе Короленко на позиции, более близкие к жизни (в проекте речи во II Думе Ленин назвал Короленко «прогрессивным писателем» (Сочинения, т. XI, стр. 98). Короленко полон усталости от традиционного для народников любования патриархальной крестьянской правдой («Река играет», 1891). От мира Короленко обращается к личности, от веры в общину — к вере в исчезновение в будущем насилия («Сказанье о Флоре», «Сон Макара» и др.). Отличаясь от Гаршина по идейным тенденциям, Короленко противостоял ему и в некоторых сторонах художественной манеры, отличавшейся от стиля автора «Красного цветка» несравненно меньшей долей «достоевщины», упадочного психологизма, гораздо большей степенью гармоничности и т. д. Стилю Короленко свойственны лиризм, оптимистическая насыщенность пейзажа, созвучного его гуманной вере в прогресс («А все-таки впереди огоньки»), его типичные жанры — это лирически окрашенный мемуар («Этюд», «Эскиз из дорожного альбома», «Святочный рассказ»), часто миниатюра («Огоньки»). Этот разнобой двух манер был однако типичным и не помешал Короленко вместе с Гаршиным проложить пути тем жанрам импрессионистской повести и новеллы, которые вскоре так блестяще канонизировал Чехов.

Распад народничества нашел себе выражение не только в прозе, но и в поэзии 70—80-х гг., напр. в литературной деятельности Надсона. Исключительная популярность этого поэта объяснялась не столько размерами его таланта, сколько той искренностью и теплотой, с какой Надсон выражал свою боль от утраты прежних народнических идеалов. Его ранние стихи еще были полны веры в то, что «не пройдет бесплодно тяжкая борьба» (отзвуками народнической идеологии насыщено и стихотворение «Похороны»). Литературный путь Надсона, начавшийся эпигонскими подражаниями народнической поэзии, кончается все более и более срывами в сторону политического индиферентизма и эстетизма (напр. стихотворение «Мгновение»).

Еще более резко этот отход выразился в поэзии Минского  Начав свой путь с народнического «Перед зарею» (1879) Минский вскоре начинает называть народ непонятным для него сфинксом («О, кто ж ты, наконец») и приходит к настроениям общественного индиферентизма («И стоит ли любить», 1885; «Как радости людей и скорби их смешны»). Противопоставив народнической тематике свою безучастность к кипящей вокруг общественной борьбе, свое внимание к уединенному сознанию, Минский оказался одним из фактических предшественников той литературной плеяды, которая вскоре пришла в русскую поэзию под названием «декаденства».

Среди всех этих «менявших вехи» писателей и поэтов трагически вырисовывалась одинокая фигура Салтыкова-Щедрина. Потеряв одного за другим Добролюбова, Чернышевского и Некрасова, он уже с половины 70-х гг. оказался в Р. л. последним могиканином революционно-демократического направления. В эту бесконечно трудную для него пору Салтыков неослабевающими руками держал знамя борьбы за интересы крестьянской революции, за задавленных тяжестью эксплоатации «коняг». Именно в эту пору вышли в свет такие замечательные беллетрические памфлеты Щедрина против дворянства, как «господа Головлевы» (1880) и «Пошехонская старина» (1887—1889), такие замечательные образы его эзоповской сатиры, как «Сказки», беспощадно бичевавшие бюрократическую власть и особенно трусливый и подлый либерализм этой эпохи. Общеизвестна та высокая оценка, которую давал Ленин всему творчеству Салтыкова-Щедрина: неизменно ссылаясь на него в своей публицистической работе (см. напр. ссылку Ленина на экономические наблюдения Салтыкова, т. III, стр. 207), он особенно часто использует образы именно этого последнего периода творчества Щедрина — «либерала», «карася», «премудрого пескаря» и особенно Иудушки Головлева. Этого не могло бы быть, если бы Ленин не ценил в Щедрине величайшего для своей эпохи критического реалиста.

Мелкобуржуазный реализм конца века

В 80-х гг. окреп мелкобуржуазный реализм, выросший на костях разлагавшегося народничества и быстро занявший авансцену Р. л. Своих непосредственных сторонников он нашел в таком писателе, как Мамин-Сибиряк. Автору «Золота» и «Приваловских миллионов» принадлежит исключительная в Р. л. заслуга изображения роста хищнического уральского капитализма, строившего свое благополучие на беспощадной эксплоатации народных масс. Однако прекрасно показывая гниющее благополучие феодально-дворянской действительности, Мамин не апеллировал к излюбленному народниками аргументу народной «правды», предпочитая бороться против «беззаконний» режима, и в этом отношении мрачный реализм его уральских очерков близок к публицистике Короленко.

Рост либеральных настроений отразил такой характерный беллетрист, как Эртель , от первоначальных связей с народниками пришедший к утверждению буржуазно-либерального реформаторства на основе критического отношения к феодальным пережиткам в стране. См. в «Гардениных» (18892) образ «степного миллионера» Рукодеева, говорящего за чаем о Тьере и Дарвине или купца Чумакова, рисующего идеальный рост деревни в результате происшедшего в ней буржуазного переворота. Самым значительным реалистом конца века был Чехов . Прекрасно видя гниль помещичьего уклада, Чехов оказался достаточно проницательным и для того, чтобы понять политическое и культурное бессилие русской буржуазии (повесть «Три года»). В противовес народникам Чехов ни в малой степени не идеализировал крестьянства. Прекрасно видя забитость большей части его («Новая дача»), он с исключительной резкостью показал в повестях «В овраге», «Мужики» и др. рост деревенского хищника-кулака. Объектом творчества Чехова, героем его творчества являлась та мелкобуржуазная интеллигенция, которая служила просвещению, науке — учителя, агрономы, врачи, фельдшера и т. д. Если бы нужно было назвать типичнейшего героя чеховского творчества, таким конечно, был бы Астров, земский врач глухого провинциального участка, деятельный работник и вместе с тем страстный энтузиаст лесонасаждения. Деятельность Астрова и ему подобных — это конечно практика «малых дел», но она освещается их неизменной убежденностью в успехи цивилизации, борьбой за повышение уровня культурности, прогрессивной верой в конституцию, которая в России будет «через 200—300 лет» (Тузенбах в «Трех сестрах»). Несмотря на эту неопределенность чеховских идеалов, общественное значение его творчества огромно. Чехов прежде всего был неутомимым разоблачателем того мещанства, которое вошло в плоть и кровь русской интеллигенции — погоня за наживой («Ионыч»), подхалимства перед сильными мира сего («Маска»), погоня за личным благополучием («Крыжовник»), обывательской психологии («Учитель словесности») и т. д. Роль Чехова в истории Р. л. огромна. Именно ему принадлежала заслуга замены громоздкого и рыхлого жанра бытового романа такими малыми жанрами, как комическая новелла (напр. «Злоумышленник», «Лошадиная фамилия» и пр.), как психологическая повесть, как тончайшая по своей психологической конструкции драма (прообразом ее была «Чайка», со скандалом провалившаяся в театрах, усвоивших себе драматургическую культуру эпигонов Островского, Крылова, Шпажинского и др., но имевшая шумный успех в Художественном театре), как блещущий самым неподдельным весельем водевиль. Создав новые, исключительно сжатые и освобожденные от штампов классического реализма формы письма, Чехов воздействовал на значительную часть русской прозы последующих десятилетий (Куприн, Бунин Б. Лазаревский и др.), на таких драматургов, как Сургучев («Осенние скрипки») и т. д. Ни один из представителей этой чеховской традиции Р. л. не сумел однако стать достойным продолжателем своего замечательного учителя. Общественные функции творчества Чехова как неутомимого разоблачителя обывательщины замечательно подтвердились тем широким использованием его образов, которые практиковала революционная публицистика, в частности публицистика Ленина и Сталина (ср. напр. частое употребление Лениным образов «социал-демократической душеньки» или «человека в футляре», равно как и замечательное использование Сталиным образа чеховского учителя Боликова, уподобленного правым оппортунистам в политотчете XVI съезду партии).

На пороге новой эпохи

Примерно в начале 90-х гг. в Р. л. произошли значительные изменения. В нее прежде всего приходят символисты. С 1889 начинает издаваться журн. «Вопросы философии и психологии», проповедуя идеи неокантианства и резко полемизируя с позитивистскими и материалистическими учениями 60—70-х гг. В 1887 выходит в свет первый сборник стихотворений К. Фофанова, затем Д. Мережковского (1888), К. Бальмонта (первый сборник, 1890), Вл. Соловьева (1895), М. Лохвицкой (1896), Сологуба (1896)), Вал. Брюсова (1895). В 1895 появился первый сборник «Русские символисты», возвещавший об образовании новой поэтической школы.

Но важнейшим решающим событием данного этапа лит-го развития является выступление ревлюционного пролетариата как в общественной борьбе, так и в области политической идеологии, в частности в художественной литературе. После 1891, голодных и холерных бунтов, наступает усиленный подъем стачечного движения, достигший предела в 1896 (стачка петербургских ткачей). К половине 80-х гг. относятся первые выступления марксистов — книги Ленина («Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов», 1894), Плеханова («Наши разногласия», 1894, «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», 1895), В художественной же литературе с необычайной силой и яркостью выступает великий художник пролетариата, открывая собою новый шаг не только в развитии Р. л., но и в художественном развитии человечества.

— Таковы основные вехи развития прошлого века (мы стремились выделитъ мельчайшие ее течения; отсюда могущая показаться чрезмерной, но необходимая дробность наших классификаций). Преодолевая в своем движении остатки разлагающегося классического направления, Р. л. через сентиментализм, легкую поэзию и романтизм пришла к реализму. Его пионерами в Р. л. XIX в. были Фонвизин, Крылов и Грибоедов, его вождями — Пушкин, Лермонтов и Гоголь. По проложенным ими путям развивалась та «натуральная школа» 40-х гг., из которой выкристаллизовались два основных типа русского реализма, столь резко противостоявшие друг другу во второй половине века. Реалистами являются и Толстой и Достоевский, два величайших в 70-х гг. творца психологического романа, реалистом, несмотря на некоторые импрессионистские черты своего творческого метода, остается и Чехов. Вплоть до 90-х гг. реализм безраздельно господствует в русской литературной практике. Только приход Горького возвещает о рождении нового творческого метода — социалистического реализма, на первых порах в большой мере насыщенного революционной романтикой.

Это победоносное развитие русского реализма обусловлено было особенностями русского исторического процесса и прежде всего живучестью в ней феодальных отношений и проистекающей отсюда безграничной нищетой и бесправием подавляющей массы народов, населявших их тогдашнюю Российскую империю безграничными «бесправием и нищетой крестьянства». «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не только жар земли, хлеб и воду, но и самый свет. — Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие, с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола в ярме» («Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева). Эти суровые слова, произнесенные на пороге века, освещают своим светом самую мрачную сторону тогдашней жизни: безусловно соответствуя всей крепостнической действительности, они остаются в своей основе верными и для пореформенной деревни, взятой в тиски капиталистического хищничества и разнообразных пережитков феодальной кабалы. На протяжении всего столетия крестьянский вопрос был центральным вопросом русской общественной и литературной жизни. Одни писатели энергично защищали интересы закабаленного мужика. Эта линия, начатая Радищевым, идет через Пнина и его группу к декабристам, Герцену, а от них — к революционным демократическим и революционно-народническим писателям. Этой группе, защищавшей интересы трудового народа, противостояла другая, охранявшая интересы крепостнического помещика, феодального, дворянского порядка. Различными литературными группами, стоявшими на этой позиции, были шишковисты, сентименталисты, многие из консервативных романтиков, поэты «чистого искусства», правый фланг антинигилистической литературы: в литературе всех этих групп отчетливо проявлялись феодальные, крепостнические тенденции. Между этими двумя крайними лагерями находились либералы, пытавшиеся примирить между собой помещичьи интересы и удовлетворение некоторых нужд крестьянства. Функция их произведений безусловно прогрессивная в период кризиса феодальных отношений («Записки охотника», «Антон Горемыка»), стала совершенно иной в годы роста революционного движения, когда либералы фактически сомкнулись с крепостниками перед страшной для них угрозой крестьянского восстания (ср. в этом плане фактический блок между либералами и дворянской реакцией в области антинигилистической литературы 60—80-х гг.). Существование этих двух лагерей (либералы примыкали в общем к реакции) существенным образом отразилось на самом характере их реализма. Освещение действительности сентименталистами или славянофилами было реалистичным только в узких пределах их собственного класса, притом его наиболее светлых сторон (вспомним хотя бы любовно-идеализаторскую экспозицию усадьбы Сергеем Аксаковым).

Либерализм, слабо интересовавшийся жизнью народных низов, в то же время создал ряд таких произведений, в которых резко отразились многочисленные язвы крепостнического строя (напр. последний период творчества Лермонтова, «Обломов» Гончарова, драматургия Островского). Чем ближе были писатели прошлого столетия к крестьянству, тем органичнее была их связь с народом, чем более они сочувствововали крестьянской револющии, тем шире был диапазон их реализма и тем острее было его критическое острие. В этой органической связи с народом причина глубочайшего идейного превосходства революционно-демократической литературы 60-х гг. над литературой правящих классов, превосходство, которое (в силу слабости разночинской культуры) далеко не всегда сопровождалось превосходством художественным.

Позицией, которую те или иные писательские группы занимали в политической борьбе в стране, определялось и их отношеение к «народности». Консервативный лагерь видел в народности одно из средств подпереть шатающееся здание крепостнического государства, и отсюда рождалось множество слащавых идиллий сентиментального и славянофильского толка, не столько тяготевших к народной культуре, сколько фальсифицирующих ее наиболее патриархальные и затхлые стороны. Этой мнимой народности противостояла подлинная народность писателей, защищавших интересы закрепощенного и эксплоатируемого крестьянства, народность некрасовской «Железной дороги» и салтыковского «Коняги». Произведения их народны прежде всего по своей политической функции. Выраженные в их произведениях тенденции отстаивали кровные интересы широких масс, они выражали в литературе гнев и скорбь нищего и бесправного мужика, и без их творчества революционное дело потеряло бы немало своих сторонников.

Чем большей актуальностью отличалась тематика писателя, чем художественнее были его создания и чем большая простота отличала эту художественность, тем интенсивнее проникало его наследие в широкую читательскую среду, приобретая в ней все большую и большую популярность. Творчество Пушкина, Гоголя, Островского и др. вскоре быстро приобрело народное значение своей гигантской ролью в росте общественного самосознания, в создании тех форм художественной культуры, которые были необходимы миллионам народа. Пушкин как никто насытил русскую литературу глубоким содержанием, он разработал все формы поэтического творчества, создал исключительно гибкий и понятный язык. Подлинный родоначальник всей последующей литературы, от творил не только для сравнительно узкого круга современных ему читателей, но и для широчайших народных масс, населявших страну. Беспримерное историческое величие его дела усугублялось тем, что он сумел возвыситься в своем творчестве над традиционной для его круга национальной ограниченностью. Если насквозь дворянский Фет склонен был подчеркивать прежде всего неизмеримое превосходство русской культуры («В сыртах не встретишь Геликона, и в тундре лавр не расцветет, у чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет»), то Пушкин этому великодержавному высокомерию противопоставил сознательную ориентацию на широчайшие массы угнетенных царизмом народностей:

«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой

И назовет меня всяк сущий в ней язык

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус и друг степей, калмык».

Народность классиков Р. л. — это народность величайших мастеров той культуры, в создании которой были заинтересованы широчайшие народные массы и которая пошла в народ, способствуят повышению его политического и художественного сознания.

Огромной исторической заслугой таких писателей, как Пушкин, Лермонтов и Гоголь, является то, что они в огромной степени способствовали успеху революционных течений, хотя и не примыкая к ним, углубленным изображением различных сфер действительности, глубокой (несмотря на их субъективные колебания) критикой феодальной действительности, выработкой литературного языка — всем тем, в чем были заинтересованы широчайшие массы трудящихся и что придало их творчеству подлинно народный характер.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат, новшество, заключение дипломной работы.





1  2  3  4 | Следующая страница реферата