Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Поэтика К. Федина более организованна, дисциплинированна и - более рационалистична, скованна. Для К. Федина более характерно письмо тяжеловесное, под стать Л. Толстому, благодарным учеником которого считал себя сам писатель. Шолохову тоже близок Л. Толстой, но ему удалось выбраться из пут вязкого, сверхплотного психологизма, иссушающего рефлексирования героев, сохранив при этом толстовскую пластичность, резкость оптической настройки, прямоту, неотводимость взгляда.

Развиваясь в одном русле с Шолоховым, Федин, как уже говорилось, порой утрачивает чувство пластики, реалистической достоверности. Особенно это заметно во второй части трилогии К. Федина - романе «Необыкновенное лето». Границы повествования здесь заметно расширяются, произведение все больше обретает очертания романа-панорамы. Наряду с достоинствами это оборачивается и существенными просчетами - все более очевидной поляризацией, идеологизацией героев, известным схематизмом основного исторического действия, ослаблением сюжетных связей, что, в свою очередь, приводит к снижению читательского интереса. М. Шолохову, как мы знаем, всего этого удалось избежать.

4

Сущностно, кровно близок к Шолохову всем своим творчеством Л. Леонов. Уже сами названия их произведений - «Тихий Дон» и «Русский лес» - говорят об определенном родстве главной темы их творчества, философского и художественного мировосприятия. О родстве, но опять-таки не о внешнем сходстве. Каждый из этих писателей настолько оригинален и самостоятелен в литературе, что, сравнивая и сближая их, постоянно приходится оговариваться относительно их несходства.

«Русский лес» в послевоенной литературе - это, в известной мере, знаковое произведение. Л. Леонов во многом поднялся над своим временем, глубоко и самобытно размышляя об историческом творчестве, о самом смысле человеческого существования, об отношении человека к себе подобным, к обществу, природе, космосу. Но в то же время его роман принадлежит своему времени - с его сложными, противоречивыми проблемами и тенденциями, со всей атмосферой общественно-политической, идеологической, литературной борьбы. «В «Русском лесе» отразился пафос последних лет; на романе лежит «печать времени, когда он создавался», - справедливо отмечал исследователь Леонова В. Ковалев [6].

Есть немало общего уже в самой творческой судьбе романов М. Шолохова и Л. Леонова. Как и «Тихий Дон», «Русский лес» был встречен непониманием самого замысла, художественного своеобразия писателя. Лишь позже пришло признание вершинности, новаторского характера произведения Л. Леонова. А поначалу - в чем только не обвиняли писателя! И в «витиеватости» языка (А. Тарасенков), и в «надуманности образов» (М. Щеглов), и в «достоевщине» (З. Кедрина) и т. д. В газетах мелькали заголовки: «Неоправдавшиеся надежды», «Надуманная книга» и др. Идеи Вихрова и самого Леонова о «непрерывном лесном пользовании» назывались «старой и убогой идеей». Писатель С. Злобин делал вывод, что роман Леонова - это «крупная и серьезная неудача как по содержанию, так и по форме» [7]. М. Шагинян упрекала Л. Леонова за то, что вопрос об отношении человека к природе он решал «вполне реакционно», то есть в «пользу» природы [8]. Критиковали роман Леонова и лесоводы. Один из них - П. Васильев отмечал: «Образ профессора Вихрова не типичен для передовых деятелей нашего лесного хозяйства». И далее: «В этой части романа, где речь идет о лесе, советского народа нет» и т. д. [9]. И уж, конечно, писателю ставилось в вину, что в романе не показана должным образом роль партийного руководства в лесном деле... Как и Шолохов, Л. Леонов выстоял: не отказываясь «подумать над всем, что было сказано», «исправлять» написанное он не торопился...

М. Шолохова и Л. Леонова со всей очевидностью сближает отношение к двум социальным типам, характерам - народному, демократическому, с одной стороны, и либеральному, с другой. Григорий Мелехов и Иван Вихров находятся в разных социальных группах, они во многом несхожи психологически, но между ними немало и общего - это, прежде всего, их глубоко народные корни, тесная, органическая связь с народным бытом, традициями, национальной культурой. Типологическая общность, но уже на другой, либеральной, основе объединяет и таких героев, как Евгений Листницкий из «Тихого Дона», и Александр Грацианский из «Русского леса». В каком-то смысле можно сказать, что идеологически они - близнецы-братья; то худшее, что есть в Листницком-младшем лишь в зародыше, в потенции, в Грацианском сгустилось, сконцентрировалось до предела.

И «Тихий Дон», и «Русский лес» - русские национальные романы, с их обостренным интересом к национальной проблематике, русскому национальному характеру, к проблеме национальной идентификации героев. У обоих писателей есть много общего, но имеются и существенные различия в подходах, художественных концепциях, образных решениях. В романе Шолохова Бунчук сначала с большой настороженностью относится к Анне Погудко, прежде всего потому, что, как он сам объясняет, «...за евреями упрочилась слава что евреи только направляют, а сами под огонь не идут» [10]. Однако Бунчук, все более узнавая Анну, меняет свое настороженное отношение к ней, испытывает искреннее чувство. По мысли автора, своим поведением, геройской смертью в бою с беляками Погудко опровергает дурную славу о евреях...

Леонов, словно подхватывая эту тему, показывает Грацианского, который как раз относится к числу тех, кто только «направляет», а сам «под огонь» не идет, тем самым как бы заново подтверждая то, что опровергла Анна Погудко. Как известно, на Леонова за Грацианского некоторые «обиделись», увидев в позиции писателя проявление юдофобства, русского национализма. Между тем мысль Леонова, как и Шолохова, состоит в том, что каждый человек - будь то русский или еврей - отвечает не только за себя, но за свой народ, каждый должен снова и снова подтверждать (или опровергать) «славу» о своем народе. Леонов заострил эту проблему ответственности индивида за национальную общность, не побоялся сказать о ней прямо и открыто. Разумеется, и русские люди не одни герои и правдолюбцы, и среди них есть эгоисты, карьеристы и трусы - в книгах Шолохова и Леонова таких тоже немало. Но именно правдивое, в том числе критическое отношение к своему народу дает право этим глубоко русским писателям говорить такую же правду и о других.

Шолохова и Леонова также сближает их острое чувство природы, умение осмыслить ее в единстве и неразрывности с человеком, человеческой историей. При этом у каждого из писателей это чувство проявляется в разной форме, в разной стилистике, но одинаково выразительно и символично. Одна из ведущих тем романа Л. Леонова - тема русского леса - вызревала у писателя давно, ее можно найти в его ранних произведениях («Соть», «Половчанские сады» и др.). Она приобретает символическое звучание, тесно связана с широкой, разветвленной проблематикой всего произведения. В знаменитой лекции Вихрова звучит тревога не только о лесах, которые вырубают с давних пор на Руси, но и о будущем страны, народа. Так тема леса превращается в тему России, тему патриотизма. В романе Шолохова нет лекции о тихом Доне, но образ этой прекрасной русской реки звучит не менее ярко и символично.

Как отмечали большинство исследователей творчества Л. Леонова, «Русский лес» написан ярким, образным языком. Автор широко пользуется разговорной речью, черпает языковые богатства из фольклора. Языковой рисунок романа органично отражает как индивидуальные особенности писательской манеры, так и конкретные художественные задачи, которые художник перед собой ставил. Характеризуя стилистическое и языковое своеобразие Л. Леонова, Ф. Бирюков, в частности, справедливо писал о «его петлистой, узловатой, заторможенной, “трудной”, громоздкой фразе с оригинальным сближением “чистой” поэтической речи и научной», о фразе «подчеркнуто инверсированной, афористичной - и плавно закругленной», а также о сочетании «словесных форм высокой стилистической окраски - и просторечия» [11].

У Леонова, как и у Шолохова, необычайно высока плотность художественного образа, метафоры, неожиданного сравнения, всего текста. Для обоих писателей характерна постоянная, кропотливая работа над словом, языковой эксперимент. В целях наибольшей выразительности они упорно ищут и находят все новые краски для своей художественной палитры.

«Тихий Дон» и «Русский лес» - эпические произведения, но в них сильно личностное, авторское начало; иногда голос автора звучит в них прямо и непосредственно, вмешиваясь в события, дополняя характеристику персонажей. Вот в «Тихом Доне» возвращаются с фронта в родной дом казаки - и мы слышим прямое обращение автора к матери, лирическое и пафосное одновременно: «Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня» [12]. Здесь невольно вспоминается, с одной стороны, Н. Гоголь с его «Тарасом Бульбой», а с другой - «Молодая гвардия» А. Фадеева; Шолохов оказывается связующим звеном в этой цепи. На той же линии преемственности традиций русской литературы находится и творчество Л. Леонова. В его прозе сильны лирические, а также публицистические моменты.

Романы «Тихий Дон» и «Русский лес», каждый по-своему, стали этапными, рубежными произведениями не только в творчестве самих писателей, но и в русской литературе своего времени в целом. «Тихий Дон» на долгие годы определил магистральное направление русской литературы XX века, показал неисчерпаемость романной формы, о кризисе которой говорили многие, в «старые меха» влил новое вино. Художественный опыт Шолохова не мог не учитывать Л. Леонов, хотя у него, конечно, свой самостоятельный путь в русской литературе. В свою очередь, роман «Русский лес», все творчество его создателя оказалось востребованным следующим за ним поколением русских писателей, дало импульсы литературе 50-70-х годов. Произведения Леонида Леонова открыли «горизонты “деревенской прозы”, они готовили почву для того взлета русской литературы, который она переживает сегодня», - отмечала, в частности, Н. Грознова в 1981 году [13]. В этой эстафете Шолохов и Леонов - партнеры и союзники в борьбе за гуманистическое содержание литературы, ее реалистические традиции, и это сотрудничество как никогда актуально в наше время. В конечном же счете художественные искания и М. Шолохова, и Л. Леонова направлены, по сути, к одному и тому же - как можно глубже осмыслить «русский дух», национальную идею в ее историческом развитии, как можно ярче запечатлеть ее в художественных образах и символах. И каждый из них по-своему реализовал этот замысел.

5

До сих пор речь шла о притяжении, сближении на основе типологического сходства. Но не менее интересно и сближение на основе типологического несходства. Отталкивание - тоже своеобразная форма притяжения. Именно этот принцип лежит в основе взаимодействия силового поля «Тихого Дона», всего художественного мира М. Шолохова с «социально», творчески «неблизкими» ему художниками - такими, в частности, как В. Набоков, Б. Пастернак, А. Солженицын.

Внешне автобиографическая книга В. Набокова «Другие берега» (1953) не имеет никаких точек соприкосновения с эпопеей М. Шолохова. Свою задачу автор «Других берегов» видит в том, чтобы «описать прошлое с предельной точностью и отыскать в нем полнозначные очертания, а именно: развитие и повторение тайных тем в явной судьбе» [14]. Однако более внимательное чтение книги Набокова позволяет выявить нам если не точки соприкосновения, то точки пересечения, столкновения - это касается и самого материала, и авторского подхода к изображаемому, и концептуального каркаса обоих произведений.

В самом деле, «Другие берега», при всем их монологизме, сосредоточенности на биографическом элементе, на субъективном восприятии и воспроизведении окружающего мира, вбирают в себя и немалый объективный, исторически осмысленный, актуальный материал. Книга охватывает почти сорок лет - с начала века и до Второй мировой войны. Автору присуще стремление философски осмыслить фундаментальные понятия жизни и смерти человека, смысла существования, законов исторического бытия, наконец, - последнее по месту, но не последнее по значению - по-своему понять суть революционного катаклизма в России. Вся эта проблематика, как и многое другое, поневоле перекликается с проблематикой «Тихого Дона» М. Шолохова. Судьба героя «Других берегов», как и судьба героев «Тихого Дона», оказывается тесно связанной с исторической судьбой России.

В. Набоков постоянно стремится «расставить» во времени свои воспоминания, чувство времени, образ времени - один из центральных в его книге. Осмыслить, запечатлеть время, остановить мгновение - вот одна из задач писателя, одна из коренных целей всего искусства, по мысли Набокова. Он восстанавливает свою жизненную хронологию как историк, по обрывкам сохранившихся воспоминаний, на ощупь, во многом интуитивно, постоянно сверяя свои давние ощущения с более поздними, взрослыми. В его памяти порой на одной полке помещаются и сугубо детские, мелкие, частные ощущения и открытия мира (диван как «первобытная пещера»; детские игры и т. д.), и события большого мира, исторические (такие, как русско-японская война). Особенно занимает писателя желание проследить некоторые, как ему кажется, магические узлы его жизни, мотивы, в которых переплетается узко личное, случайное - с судьбоносным, неотвратимым не только для него лично, но и для России, всего мира. «Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть, думается мне, главная задача мемуариста» [15], вновь уточняет он замысел своей книги. Собственно, в этом без особого труда распознается принцип осознания героя через историю, истории - через «частного» человека, личность художника. Подобные «узоры», узлы жизни Григория Мелехова, других героев романа составляют самое содержание романа «Тихий Дон».

Действие в «Других берегах» движется как бы толчками, от одного эпизода к другому; иногда последовательность хронологии нарушается, в детские впечатления вторгаются более взрослые, осознанные. Однако это не мешает сохранению не внешней, а некоей внутренней последовательности, сцепленности частей в единое целое. Жизнь перемешивает высокое с низким, мелкое, незначительное - с важным; таков стиль современной автору жизни, но таков же, по сути, и стиль самого писателя - это своеобразный эклектизм, природная, органичная неразличимость, то высшее «равнодушие», в основе которого - доверие к жизни как таковой, к впечатлению, отдельному факту. В конечном же счете все это должно обрести свой сокровенный смысл, вплестись в «узор», в один из определяющих мотивов его жизни как бы само по себе, без особых авторских усилий. И это во многом объединяет творческий метод Набокова и Шолохова. Разумеется, жанрово-композиционная природа книги воспоминаний В. Набокова иная, чем у романа Шолохова; однако бесспорно и то, что «Другие берега» написаны больше по законам романной прозы, чем собственно мемуарной. Скрепляющим началом у Набокова, как и в «Тихом Доне», служит тема судьбы человека во времени, в истории.

Память как кладовая творчества, творчество как способ вытеснения, замещения жизненного опыта - таков важный художественный принцип В. Набокова в «Других берегах». Муза и Мнемозина неотрывны друг от друга - это сообщающиеся сосуды. И если высыхает один сосуд, иссякает творческий импульс в другом сосуде. В чем-то такую же тесную, неразделимую - и опасную, даже трагическую - связь Набоков ощущает и в своей жизни, разделенной, раздвоенной. От этого появляется ощущение бездомности, которое преследует его. Оно начинается с того момента, когда он вместе со своей подругой Тамарой скитается по музеям в поисках места, где можно было бы уединиться, и еще больше обостряется, когда он вынужден жить в эмиграции, переезжая из страны в страну. Мотив бездомности становится одним из центральных в книге.

...Иногда ему кажется необъяснимым, что он делает здесь, где-то вдали от своей родины, и ему хочется побыстрее оказаться дома. «Однако двойник медлит. Все тихо, все околдовано светлым диском над русской пустыней моего прошлого» [16]. Он хочет взять в руку снег - «настоящий на ощупь», и когда наклоняется, чтобы набрать его в горсть, «полвека жизни рассыпается морозной пылью у меня меж пальцев». «Полная луна», «настоящий снег» вызывают у автора острую тоску по России, - но перед ним «пустыня прошлого», «полвека жизни» просыпалось меж пальцами. И поэтому «саней нет как нет», и никуда ему уже не уехать за «спасительный океан», домой, в Россию. Пронзительные строки по утраченной Родине, любви к ней звучат искренне и безнадежно...

Вообще надо сказать, что патриотизм В. Набокова, в отличие от Шолохова, всегда был, если можно так сказать, с иностранным, в частности с английским, акцентом. Он сам это признает, говоря, что в обиходе таких русских семей, как его, была давняя «склонность ко всему английскому» [17]. Он научился читать по-английски раньше, чем по-русски. Даже зубы «мы чистили лондонской пастой...», не говоря о кексах, нюхательной соли, покерных картах, какао, спортивных пиджаках, теннисных мячах, редкостных фруктах, - все это доставлялось из Английского магазина на Невском. Он путешествует по всему свету - для него не были только географическими понятиями Лондон, Нью-Йорк, Биарриц, Рим, многие другие города и страны, где он побывал неоднократно еще со своими родителями. Его окружал европейский быт, он получил европейское образование, но за все надо платить. Литература, которую читали дети, также была преимущественно переводная - не отсюда ли критическое отношение к многим русским (уж не говоря о советских) писателям, включая общепризнанных классиков?

Герой В. Набокова, конечно, по-своему любит Россию, но это любовь, как уже говорилось, с привкусом неустранимой горечи неприятия всего, что связано с Советской Россией. 1917 год он называет «пулеметным годом», которым, по его мнению, «кончилась навсегда Россия, как в свое время кончились Афины или Рим»... [18]. В последних главах книги В. Набоков рассказывает о своих скитаниях в эмиграции - здесь уже почти нет места поэзии, повествование становится суше, жестче; память словно спотыкается о камни, разбросанные на жизненном пути. У него «душа вся перевертывается», когда он вспоминает о Петербурге, иногда ему хочется съездить на Родину хотя бы по подложному паспорту. Но вскоре он понимает, что не сделает этого...

«Я промотал мечту, - признается сам Набоков. - Разглядыванием мучительных миниатюр, мелким шрифтом, двойным светом я безнадежно испортил себе внутреннее зрение» [19]. Это горькое и во многом справедливое признание: писатель оказался неспособным признать, что старой России нет и больше не будет. В душе своей он давно похоронил Россию, но это в какой-то мере были похороны и самого себя. Набоков весь отдался литературе - как отдаются грозной стихии, чтобы заглушить в себе боль и страх; литература стала для него лекарством, наркотиком... «Цветная спираль в стеклянном шарике - вот модель моей жизни», - так несколько загадочно и туманно звучит его самохарактеристика. Спираль же - это «одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным» [20]. Вырваться из порочного круга - таким было непреодолимое стремление В. Набокова - человека и художника. Осуществить это желание ему в какой-то степени удалось в своем творчестве.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: конспект, культурология как наука, доклад на тему жизнь.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата