Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата

[2] А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, М. -Л., Изд-во АН СССР, 1949, с. 406.

Переакцентировка находит отражение во внутренней полемике - в сюжете и размышлениях персонажей. В "Аристионе" и "Российском Жилблазе" Нарежный конструирует такую ситуацию, когда чтение авантюрно-лубочных романов оказывает губительное воздействие на персонажа произведения.

В "Аристионе" испорченный и легкомысленный главный герой, молодой человек, почитает такие книги, как "Полночный колокол", "Пещера смерти", "Таинства удольфские" и т. д. В "Российском Жилблазе" знакомство с "Бовой Королевичем", "Принцессой Милитрисой" и прочими подобными сочинениями сыграло не последнюю роль в том, что княгиня Дуняша оставила своего мужа и пустилась в свет; вслед за отъявленным мерзавцем и соблазнителем князем Светлозаровым. Последний случай интересен скрытым параллелизмом к "Дон-Кихоту" Сервантеса: обманутый и оставленный муж учиняет расправу над книгами ("Мерзкие сочинения... да будет терпеть такие же муки во аде ваш сочинитель, как здесь поступлю я с вами..."), подобно тому как священник и цирюльник обрекают на аутодафе романы, помрачившие сознание хитроумного идальго [1]. Полного освобождения Нарежного от традиции, однако, не произошло: ниже мы увидим, как испытанные сюжетные схемы старого романа продолжали свою жизнь в новом материале, под новым покровом.

[1] Аналогичная сцена в IV части "Российского Жилблаза": отец и брат некоего Якова, неудачливого сочинителя трагедий, учиняют расправу над произведениями, ввергнувшими его в соблазн. "Я должен был всей библиотеки братниной переводить заглавия, и при малейшем сомнении отец клал книгу в огонь, приговаривая: "Исчезни, нечистая сила!" Это откровенная реминисценция из "Дон-Кихота".

Итак, с понятием современного романа все более связывалось представление о "нравах" и "нравоописании". Но это должно было быть достаточно подробное, детализированное нравоописание (роман обычно состоял из двух и более частей) и в то же время описание широкое по охвату материала. Момент протяженности - во времени и пространстве - превращался в конструктивный фактор. Для романа мало одной сферы жизни, одного ограниченного пространства, будь то помещичья усадьба или городской особняк; необходимо было объединение этих сфер, переход из одной в другую, скажем, из столичной в провинциальную, из городской в сельскую (или наоборот). Создавался широкий пространственный образ: в худшем случае региона, края, в лучшем - страны, государства. На романе этого периода явственно запечатлено стремление к максимально полному национальному самосознанию.

Отсюда видно, почему в начале романного развития в России такое значение приобрел роман плутовской. Западноевропейская традиция плутовского романа от анонимной "Жизни Ласарильо с Тормеса" до лесажевской "Истории Жиль Блаза из Сантильяны" и последующих произведений создала определенный тип мироощущения, противостоящий миру рыцарского романа. На смену герою, наделенному добродетелями, выступил человек недостатков и пороков - "антигерой"; рыцарские приключения заменялись рядом злоключений и проделок сомнительного свойства; место подвигов заняли махинации; мир дегероизировался, снимался с ходулей, превращался в повседневную жизнь неидеализированного, грешного человечества. Все это легко применялось к русским условиям - и к русской литературной ситуации. Ведь, с одной стороны, традиция плутовского романа противостояла лубочной героике столь популярного в России романа авантюрного (а также добродетельным персонажам в литературе Просвещения), а с другой - побуждала к нелицеприятному наблюдению и воссозданию современной жизни. Словом, в этой традиции заключался сильный стимул к нравоописанию, причем в его широком, романном выражении.

Один уже выбор плута в качестве центрального персонажа вел за собою предельное расширение всей конструкции романа.Как глубоко объяснил М. М. Бахтин, пикаро по своей природе наиболее пригоден для смены различных положений, для прохождения через различные состояния, что предоставляло ему роль сквозного героя. Далее, плут по своей психологии и, можно сказать, своей профессиональной установке наиболее близок к интимным, скрытым, темным сторонам человеческой жизни. И, наконец, в эту жизнь плут входит на правах "третьего" и (особенно если он в роли слуги) низшего существа, которого никто не стесняется и перед которым, следовательно, скрытая домашняя жизнь предстает особенно широко и откровенно [1].

[1] См.: М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975, с. 275-276.

Все это можно наблюдать в "Российском Жилблазе" Нарежного. С того времени, как Гаврило Симонович Чистяков, главный персонаж этого романа, оставил родную Фалалеевку, он побывал в десятке мест - и в помещичьей усадьбе, и в монастыре, и в уездном городе, и в губернском, и в Москве, и в Варшаве. Он сменил множество занятий, прошел через различные состояния: находился под судом и заключался в тюрьму; был приказчиком московского купца Саввы Трифоновича; учеником "метафизика" Бибариуса; секретарем вельможи Ястребова и одновременно его Меркурием, исполнителем интимных поручений; был он и слугой двух господ - господина Ястребова и его жены одновременно. Затем - секретарем некоего Доброславова, одного из руководителей масонской ложи, и по совместительству членом этой ложи; затем - камердинером и секретарем богатого откупщика Куроумова; затем был на службе у князя Латрона, проделав путь от его привратника и тайного осведомителя до "полновесного секретаря", ближайшего помощника и советника. Поистине он исходил всю Россию, поднимался от низших ее рядов до самых высших, если учесть, что Варшава - подцензурная замена царской столицы - Петербурга (см. об этом в комментариях к роману), что в князе Латроне угадываются черты всесильного временщика Потемкина и что, повествуя о связи Латрона с "принцессою, которая правит здесь королевством почти неограниченно" и выбирает любовников из одного тщеславия, "дабы могла сказать целой Европе: "Рекла и бысть!" - повествуя об этом, романист не остановился и перед довольно прозрачными аллюзиями на саму царицу Екатерину II.

В смысле охвата различных сфер и углов жизни, в смысле панорамности все это решительно превосходило "Пригожую повариху" М. Д. Чулкова (1770), это, впрочем, замечательное произведение, законно считающееся первым опытом русского плутовского романа и предшественником "Российского Жилблаза", в частности благодаря обстоятельству и неприкрашенному изображению отечественных нравов [1]. Но диапазон "Пригожей поварихи" заведомо предопределен тем, что это так называемый женский вариант пикарески, диктующий более ограниченный набор ситуаций (героиня лишь как проститутка, любовница или возлюбленная), хотя типаж персонажа, угол зрения - снизу верх, с позиции существа подчиненного и неполноправного - были в общем сходными и у Чулкова, и у Нарежного. В "Российском Жилблазе", кстати, более широкий охват жизни подчеркнут тем, что женский вариант плутовского романа входит сюда на правах части или, точнее, частей: по крайней мере, дважды героини рассказывают историю своей жизни - вначале Ликориса, сестра актера Хвостикова и будущая возлюбленная Гаврилы Симоновича; а затем - Феклуша, его жена. И эти рассказы ничем не уступают исповеди Мартоны, "пригожей поварихи": те же продажные ласки, та же бесконечная череда переходов - от одного любовника или содержателя к другому.

[1] См.: Г. Макогоненко. Русская проза в эпоху Просвещения.- В кн.:

"Русская проза XVIII века". М., "Художественная литература", 1971.

Вообще многочисленные вставные рассказы, будучи по традиции необходимой принадлежностью романа, необычайно расширяют художественную перспективу "Российского Жилблаза" в одном направлении. Как правило, они дублируют жизненные перипетии заглавного персонажа, перекликаются с ними или даже их усиливают. Так, спутники Чистякова по дороге в Варшаву рассказывают свои жизненные истории, из которых каждая варьирует историю плута, прошлеца, странника, меняющего положения и профессии. Мир предстает как огромное скопище разного рода ловкачей и жуликов, ищущих легкой наживы и удачи.

Но при всех изменениях своего социального статуса Чистяков как главный персонаж остается зависимым, подчиненным, слугой - безразлично, у какого хозяина и с какими, узкими или широкими, возможностями действия. Он всегда обслуживает кого-то, знает интимные стороны жизни своего господина, видит всю подноготную, все сокровенное. И среда актёров, с которыми временами сближается не только офицер, эпизодический персонаж, но и Гаврило Симонович, вполне гармонирует с этим положением, ибо актерское амплуа отчасти близко к функции обслуживания и в то же время создает в подходе к действительности особую откровенность и свободу от условностей. Даже на закате своей карьеры Чистяков поселяется у помещика Простакова на правах друга дома, иначе говоря - приживальщика. Обостренный взгляд на домашние, непарадные жизненные отправления пронизывает все повествование.

И что же открыл этот взгляд? Всеобщее посрамление справедливости, порчу нравов, развращение - до того сильные, что никто уже не стесняется и не прибегает к сокрытию порока, к лицемерным покровам. Какая-то безудержная откровенность, предельный цинизм исповедуются персонажами романа. Князь Светлозаров, он же Головорезов, рассказывает, что главное его развлечение в детстве состояло в том, чтобы собрать слуг и велеть "им бить друг друга"; тогда он "не мог налюбоваться, видя кровь, текущую из зубов и носов, а волосы - летящие клоками". Не уступает помещикам и откупщик Куроумов, украсивший свои покои "кнутьями и пуками лоз", ибо он "слыхал, что знатные отличаются, между прочим, от других и тем, что жестоко наказывают людей своих...". Но, конечно, кульминация развращенности, подлинная вакханалия бесстыдства - это образ жизни в доме князя Латрона.

Гадинский, секретарь Латрона, дает новоприбывшему Чистякову полезные советы: "Выкинь из головы своей старинные слова, которые теперь почитаются обветшалыми и совершенно почти вышли из употребления. Слова сии суть: добродетель, благотворительность, совесть, кротость и прочие им подобные. Я думаю, что слова сии скоро совсем выгнаны будут из лексиконов всех языков на свете, да и дельно. Кроме сумы, ничего не наживешь с ними". В этих саморазоблачительных исповедях и наставлениях немало, конечно, от литературы Просвещения, в частности от сатирической русской журналистики последней трети XVIII века - типа "Живописца" Новикова или "Почты духов" Крылова. Сами говорящие фамилии, открытые (Головорезов, Гадинский) или скрытые (Латрон происходит от латинского слова "разбойник"), играют роль клейма, гневно выжигаемого рукою палача-сатирика. В этой манере, отчасти напоминающей сатирическое бытописание романа А. Е. Измайлова "Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества" (1799-1801), где также действовали Негодяев, Развратив, Распутин, Лицемеркина и т. д.,- в этой манере было немало желчно-язвительного, хлесткого, беспощадного и прямолинейного.

Однако в романе Нарежного ощущается и другая манера. Юмор "Российского Жилблаза" довольно многоцветен, разнообразен по своей стилистической окраске и источникам. Здесь и комизм непонимания, провинциальной наивности, когда впервые попавший в Москву Гаврило Симонович никак не может приладиться к столичным нравам. Здесь и комизм одураченного простодушия, доверчивости, как в случае с добрым Простаковым, чуть было не оказавшимся на уде у князя Светлозарова (то есть Головорезова). Здесь, наконец, и тот особенно тонкий и далеко идущий комизм, который можно проиллюстрировать жалобой поступившего в актеры плута-офицера: он хотел с помощью жены-актрисы повести обеспеченное существование, а та, на беду, оказалась "настоящая Лукреция"! Аналогичный эпизод есть в лесажевском "Жиль Блазе" (возможно, Нарежный прямо им и вдохновлялся) - когда актер жалуется на свою участь: он-де женился на актрисе в надежде, что она не даст умереть ему с голоду. "И надо же, чтоб среди всех странствующих актерок нашлась одна добродетельная и чтоб она досталась именно мне". Друзья на прощанье желают актеру найти "свою супругу переменившейся и выгодно пристроенной" (кн. II, гл. IX). Именно по этому рецепту разворачиваются события в другом эпизоде романа Нарежного: брат Ликорисы, актер, сумел поправить свои дела в частности потому, что его жена "пообразумилась": "Добрые приятельницы растолковали ей, что не всегда полезно слишком много дорожить своими прелестями". Перед нами типичный комизм мира пикарески, когда порочность воспринимается как нормальное состояние, а добродетель как некое неудобство и анахронизм, от которых поскорее надо избавиться. Тут нет морального негодования, нет сатирического нажима; есть глубокая, хоть внешне непритязательная ирония.

Иные картины в романе поданы в столь неопределенном мерцающем свете, что создается впечатление о моральной нейтральности или даже безразличии. Между тем скорее перед нами жизненная сложность и многоликость. Таково изображение масонского общества благотворителей света, в которое довелось попасть Гавриле Симоновичу.

Принято говорить о резко обличительном, сатирическом направлении этого описания - и действительно, картины пьяный развратных оргий, устраиваемых под видом духовных бдений, говорят сами за себя. Но в то же время патрон этого общества, некий господин Доброславов, занят действительно какими-то благотворительными делами - по крайней мере, помогающий ему как секретарь Чистяков ни разу не имел случая в этом усомниться. И способы выманивания денег у членов общества, прожигающих те богатства, которые надлежит употребить "на вспомоществование бедному человечеству", создают нечто в роде системы филантропического мошенничества или мошеннической филантропии. При этом Доброславов и его помощник Чистяков не собираются увещевать своих жертв, освобождать их от "дурачеств" - они просто приноравливаются к порочным страстям с тем, чтобы "переменить направление их по своим видам". Благотворители света строят свою деятельность с расчетом на всеобщую и глубокую испорченность человечества, и они, как правило, не ошибаются.

В подтексте романа, несмотря на просветительские и подчас морализаторские - впрочем, умеренно морализаторские - интонации, чувствуется глубоко безотрадный, трезвый взгляд на человеческую природу. И в этом Нарежный шире традиционно-просветительской идеологии, а также предромантического, сентименталистского культа естественного развития.

Знаменательны воззрения, да и весь облик, вся жизненная история мудреца Ивана Особняка, с которым встречается Чистяков к концу своих странствий (прототипом этого персонажа считают украинского философа Григория Сковороду). Узнав, что Гаврило Симонович возвращается из Варшавы, не найдя там счастия, Особняк изливается в горьких инвективах против столичной жизни, ибо "всякий город есть море глубокое и пространное, в нем же гадов несть числа" [1]. Можно подумать, что мудрец противопоставляет городскому разврату невинность сельской жизни! "...Разве не прекрасна природа в сельской красоте своей? Разве она скупится дарами своими?.." Но это не совсем так. Из жизнеописания Ивана выясняется, какую длинную череду разочарований уготовила ему судьба, в том числе и разочарование в деревенской гармонии. Вначале Иван, выпускник Киевской академии, понаторев в философии и богословии, читал в городе проповеди о кафедры; но успехов в насаждении добродетели не добился. Потом, вняв совету умирающего отца: "Люби красоту и избегай известности", - решил переселиться в деревню, чтобы вступить во владение "двухсот творений, называемых крепостными". Решив, что "крепостной человек есть точно человек мне подобный", имеющий "все преимущества души и тела", новоявленный помещик обратился к крестьянам с речью, "в которой, объяснив им право их и преимущества, яко таких же человеков, просил не отягчать себя лишним повиновением моим прихотям...". Результат оказался неожиданным: "бесчинство, похабство, леность и вообще разврат воцарились в сельце моем",- и имение пришлось отдать в опеку. Новый хозяин "тут же пересек всех, правых и виновных", посещая деревню, "всякий раз сдирал кожи с крестьян и чрез два года сделал их по-прежнему трудолюбивыми и трезвыми крестьянами". Это навело Ивана на горькие размышления: "Боже мой... Неужели такова натура человека, что одним игом гнетущим можно заставить его идти прямою дорогою!"

[1] Скрытая цитата из стихотворения И. М. Долгорукова "Парфену"

(строфа XV) сб. "Поэты-сатирики конца XVIII - начала XIX века". Л., 1959. Побывал еще Иван снова в Киеве в роли "учителя моральной философии при тамошней академии"; говорил смелые проповеди, в которых обличал пороки и злоупотребления. Но успехов в исправлении нравов опять-таки не достиг, вызвав всеобщее озлобление и ненависть.

И вот в результате всех разочарований Иван, прозванный Особняком, то есть человеком, живущим "особо, отдельно" (В. И. Даль), решился оставить должность наставника, не оставив своих принципов честной и праведной жизни. И - странное дело! - то, чего он так добивался, пришло само собою: люди искали его совета, слушались наставлений. Не потому ли, что в моральном примере мудреца не было уже никакой обязательности, авторитарности? Да к тому же, зная человеческую природу, он уже "не требовал невозможного или даже трудного".

Нарежный не отказывается от просветительской веры в возможность совершенствования, но корректирует и умеряет ее довольно трезвым и почти безотрадным взглядом на людские слабости.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат на английском языке, тезис, биология 8 класс.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7 | Следующая страница реферата