Богатые и бедные: взгляды сибирского крестьянства 1920-х гг. на социальные различия

Кузнецов И. С.

Характерной тенденцией современного исторического познания является стремление максимально постичь «человеческое измерение» истории. До недавнего времени тенденции «антропологизации» исторического познания наиболее интенсивно давали о себе знать главным образом в зарубежной историографии. Помимо получившей широкую известность «школы „Анналов“», с конца 80-х гг. в зарубежной историографии ярко проявила себя также «новая культурная история», ориентирующаяся на изучение смены психоментальных состояний социумов.

Фундаментальное осмысление социально-психологической стороны исторического процесса особенно важно для истории России «советского периода» — чрезвычайно противоречивой, полной огромных контрастов череды огромных достижений и зияющих провалов.

Актуальность изучения социально-психологического аспекта российской истории резко усиливается тем, что эти проблемы далеко вышли за рамки академических штудий, стали достоянием массового сознания, предметом острого политического противоборства. Различные партии и лидеры, выступающие сейчас на российской политической сцене, нередко обосновывают свои заявления и программы соответствующими трактовками отечественного менталитета. Если одни самодеятельные аналитики «русской души» рассматривают ее как главную предпосылку возрождения нашего отечества, то другие видят в русских или советских традициях основное препятствие для прогресса страны.

Приоритетное значение психоисторической проблематики не в последнюю очередь определяется и тем, что до сих пор социально-психологическая компонента отечественной истории XX века относится если не к «белым пятнам», то, бесспорно, к числу наименее изученных аспектов нашего прошлого. Фундаментальному монографическому изучению в этом контексте подверглись лишь отдельные периоды данной эпохи[1].

По-прежнему остается недостаточно изученной социально-психологическая динамика российского общества в период от завершения гражданской войны до «великого перелома» и утверждения «сталинского режима». В исторической литературе и особенно публицистике с конца 80-х гг. и до сегодняшнего дня можно встретить немало суждений на эту тему. Стали почти общими местами, в частности, указания на такие черты массовой психологии послереволюционного периода, как патриархально-авторитарные традиции, ультрареволюционные, грубо-уравнительные настроения и утопические устремления. По мнению многих авторов, эти социально-психологические явления и тенденции во многом и предопределили «тоталитарный поворот» рубежа 20–30-х гг.

Однако все эти построения до настоящего времени носят в основном характер более-менее правдоподобных гипотез, поскольку фундаментальных исторических исследований по данным вопросам до сих пор не появилось.

Адекватная реконструкция процесса утверждения в нашей стране тоталитарной системы предполагает фундаментальное воссоздание его психоментальной стороны. Особенно важно выявить константы и динамику в социальной психологии крестьянства 1920-х гг., поскольку в то время эта общественная группа составляла основную массу населения. Естественно, исторический выбор страны в немалой степени определялся традициями, социальными воззрениями и настроениями сельских жителей.

Из всего комплекса крестьянских взглядов и представлений приоритетное общественное значение имели взгляды сельского сообщества на социально-имущественные различия. В свою очередь, они в немалой степени определяли взаимоотношения различных общественных групп деревни.

Следует подчеркнуть, что этому вопросу нередко придается немалое значение в обобщающих работах по истории «советского» периода. При этом зачастую в них фигурируют умозрительные, априорные суждения, упрощающие реальную сложную картину. Из числа новейших публикаций весьма характерны в данном плане работы И. В. Павловой и С. Ф. Кара-Мурзы[2]. Весьма показательно, что представляя полярные направления современной общественно-исторической мысли (первый автор «ультрадемократ», второй же «почвенник»), они парадоксальным образом смыкаются в своих суждениях по интересующему нас вопросу. И тот и другой говорят о распространенности среди крестьян «патриархальных», «уравнительных», «антибуржуазных» настроений и большом значении этого фактора для проведения коллективизации. Разница лишь в том, что Павлова оценивает данный феномен со знаком «минус», а Кара-Мурза — противоположным образом.

В условиях небывалой поляризации общества после революции, когда новый режим настойчиво проводил линию на социально-политическую дифференциацию крестьянства, острый, жизненный интерес для сельских жителей представлял вопрос о критериях разграничения различных социально-имущественных групп. Интенсивное обсуждение этой темы шло в деревне на протяжении всего изучаемого периода, неизменно вызывая, как говорилось в источниках, «страстные речи на сходах», массу вопросов на собраниях и писем в газеты. Это был важнейший механизм коллективного мышления и вместе с тем наиболее определенное выражение социально-этических взглядов крестьянства.

Трудовая этика крестьянства со всеми ее сильными и слабыми сторонами в существенной мере и определяла его отношение к социальным различиям в деревне, бедности и богатству, неимущим и зажиточным слоям сельского населения. Крестьяне оценивали своих односельчан прежде всего в зависимости от их трудолюбия и умения работать.

Не случайно одним из наиболее распространенных социально-психологических стереотипов крестьянства в те годы было мнение, что причиной бедности является лень, а бедняки представляют собой «лодырей»[3]. Это воззрение, как нам представляется, имело в качестве основы характерную для крестьянской трудовой морали апологию трудолюбия и осуждение в качестве тяжких моральных пороков лени, лодырничества, безделья. Показательно, что в лексике сельского населения вплоть до недавнего времени сохранялся исключительно богатый набор терминов для определения лодырей, бездельников,— таких как «бездомовник», «лежен», «межедворник», «неработень», «отеть», «чужедомник», «шалыга» и т. д.

Анализируя происхождение мнения о «бедняках-лодырях», в свое время Ю. В. Куперт справедливо отметил, что его распространенность недостаточно объяснять лишь влиянием «кулацкой агитации». По его наблюдениям, этот социально-психологический стереотип выражал также и распространенное убеждение сельских жителей, что настоящий труженик никогда не впадет в бедность[4].

Типичность таких представлений выявило, к примеру, одно из первых крупных обследований сибирской деревни, проведенное в Барнаульской волости в 1924 г. По этим данным, местное крестьянство «воспиталось на твердом убеждении, что материальное благополучие в виде большого хозяйства всецело зависит от самого себя»[5].

Для понимания глубинных социально-психологических предпосылок рассматриваемого стереотипа можно применить используемое в специальной литературе понятие межгрупповой дискриминации, под которым понимается установление различий между собственной и другой группой. Наиболее распространенным результатом этого процесса является тенденция к выделению позитивно оцениваемых различий в пользу собственной группы, определяемая понятием «внутригрупповой фаворитизм».

Насколько стереотип «бедняков-лодырей» соответствовал реальному социально-психологическому облику малоимущих элементов сельского населения? Дать однозначный ответ на это вопрос довольно затруднительно, т. к. в источниках тех лет фигурировали весьма различные, полярные оценки деревенской «бедноты».

В контексте официальной политики, как известно, она представлялась в качестве особого слоя, подвергавшегося эксплуатации со стороны кулачества и являвшегося социальной опорой «диктатуры пролетариата» в деревне. Известно, что в рассматриваемый период, особенно во второй половине изучаемого десятилетия, предпринимались немалые усилия по превращению низших слоев деревни в ее политический авангард.

Оценивая такого рода ориентиры, следует подчеркнуть, что вне всякого сомнения малоимущие слои сельского населения нуждались в материальной помощи государства. Вполне оправданным было бы и объединение их в те или иные организации для защиты своих интересов. Иное дело — стремление превратить маргинализированную, наименее культурную часть сельского населения в политического лидера. Это направление политики не могло быть перспективным. Не случайно бесплодными оказались многократные попытки вдохнуть жизнь в различные общественные формирования, объединявшие малоимущих (ККОВ, группы бедноты и т. п.). Так, даже в официальных публикациях и документах того периода ККОВ (крестьянские комитеты общественной взаимопомощи) иной раз оценивались как «синоним бесхозяйственности», отмечалось «безобразное состояние работы ККОВ»[6].

Характерно, что в те годы нередко имело хождение негативное или по крайней мере скептическое отношение к малоимущим слоям сельского населения не только со стороны многих крестьян, но и работников земельных органов, специалистов сельского хозяйства, а также ученых-аграрников из числа заклейменных позднее в качестве «сибирских кондратьевцев».

Так, изучая материалы обследования Родинского района Славгородского округа (1925 г.) профессор Томского университета Б. В. Окушко и заведующий Сибирским краевым земельным управлением (Сибкрайзу) П. А. Месяцев отнесли хозяйства с посевом до двух десятин к «безнадежным», обреченным в силу экономических и психологических причин на окончательное разорение[7].

П. А. Месяцев так характеризовал особенности их социально-психологического облика: «Очевидно, предыдущая их хозяйственная деятельность, полная неудач и несчастий, не могла у них создать прочных навыков хозяйствования […] и нередко воспитала в них психологию хозяйственного пораженчества, психологию надежды на собесовскую или комбедовскую помощь, а иногда психологию, сходную с люмпен-пролетарской»[8]. К этому можно добавить, что к данной посевной группе в середине 20-х гг. принадлежало более 30 % крестьянских хозяйств Сибирского края.

Из обобщающих трудов по проблемам деревни, появившихся в 20-е гг., наиболее однозначная негативная характеристика малоимущих слоев сельского населения содержится в работе М. Я. Феноменова. Она является, пожалуй, наиболее содержательным исследованием того периода о социальной психологии послереволюционного крестьянства. В трактовке названного автора деревенская беднота отличалась заведомой физической и психической неполноценностью в сравнении с крестьянами «крепкой породы» (зажиточными), и посему в решении проблемы бедности в деревне, по мнению данного автора, следовало «исходить не столько из экономики, сколько из евгеники»[9].

Обобщенные негативные характеристики бедноты получили заметное распространение в зарубежной исторической литературе и современной отечественной публицистике. Так, еще в вышедшей в 1929 г. работе немецкого автора А. Иоганна утверждалось, что в сибирской деревне бедняки превращались в таковых из-за своих «глупости, лености или пьянства»[10].

В свою очередь, для ряда современных отечественных публикаций по этой проблеме типичным является суждение экономиста Г. И. Шмелева. Справедливо отметив, что «культ бедноты» стал важной чертой большевистской политики в деревне, он далее, не приводя конкретных доказательств, высказал утверждение, что после революции среди бедняков «явно стали преобладать те, кто не имел навыков и желания к упорному крестьянскому труду»[11].

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: инновационная деятельность, решебник по английскому языку.





1  2  3  4  5  6 | Следующая страница реферата