Этнополитические процессы в Российской Федерации.

К концу XIX в. многовековой процесс формирования территориальных пределов российского государства подходил к завершению. С учетом складывавшихся геополитических реалий в начале XX в. после вхождения в состав Империи еще ряда регионов, наступал ее последний этап развития. Охватив 1/6 часть земли, Россия обрела, как считали тогда и это признавалось международными договорами, «свои естественные границы», уравнявшись в размерах с другой крупнейшей державой — Великобританией. Несколько уступали им в этом отношении существовавшие также в то время и новые имперские (универсалистские) образования, среди которых, прежде всего, следует упомянуть такие страны с зависимой периферией, как Китай, Турцию, Австро-Венгрию, Францию и Испанию. Все они, как известно, тоже вбирали в себя обширные просторы, населенные различными народами.

При внешнем, чаще всего кажущемся сходстве, эти геоэтнонациональные объединения из-за особенностей становления и административно-экономического функционирования имели, безусловно, и свои специфические отличия, и, представляя из себя более или менее консолидированные целостности, тем не менее были не похожи друг на друга по историко-цивилизационным и государственно-политическим параметрам. На поставленный со всей остротой в тот период вопрос, в чем они выражались, наука должна была дать, но не дала своевременные и исчерпывающие ответы. Необходимость в них за давностью между тем вовсе не отпала, а, напротив, существенно возросла после произошедшего в XX в. полного или частичного распада почти всех крупных имперских объединений мира. Тем более, что до сих пор последствия этого распада порождают то тут, то там такие конфликты между народами, которые по количеству жертв и разрушений мало чем отличаются от крупномасштабных войн.

Постигшая в последние годы в чем-то такая же участь бывшее российское полиэтнонациональное универсалистское сообщество, именовавшееся с 1922 г. «советским социалистическим» (СССР), как видно по последовавшим событиям, подтверждает эту печальную закономерность. Однако эти же последствия заставляют усомниться в якобы унифицированных свойствах выделенного и возведенного в ранг «образцового», в том числе в нормативных актах ООН и Хельсинских соглашений, опыта нескольких стран, причисленных к так называемым «демократиям» и, как следствие, в правомерности наметившихся необдуманных ему подражаний. Предлагаемые же с учетом его канонизированных рекомендаций варианты урегулирования ситуации в «горячих точках» не дают, как правило, ожидаемых результатов и не выдерживают чаще всего проверку практикой.

Нужно отметить, что концептуальные поиски для установления параметров несхожести универсалистских образований ранее все же намечались. На необходимость их ведения, правда, на достаточно узком, но весьма перспективном участке для дальнейших разработок обращала, например, внимание научной общественности и Российская Академия Наук, объявлявшая более ста лет назад дважды на всех языках конкурс на тему «Влияние монгольского ига на Россию», но так и не получила ни одного сколь-нибудь стоящего сочинения. Еще раз она обратилась к серьезной постановке подобной тематики в условиях нараставшего революционного кризиса. В 1917 г. образованная в ее рамках специальная «племенная комиссия» приступила к комплексному сбору материалов об инородческом населении России, к составлению на его основе этнографических карт и объяснительных записок к ним для национального отдела Временного правительства и будущего Учредительного собрания. Начатая тогда работа по известным причинам вскоре была прекращена. Университетские же центры, обеспечивавшие по тому времени достаточно высокий уровень исторических исследований, были заняты изучением, бесспорно, интересных, но все же менее значимых, сюжетов из отечественного прошлого.

С неослабевающей активностью тогда же, на рубеже XIX и XX вв., продолжалось обсуждение поставленного еще летописцем Нестором в «Повести временных лет» вопроса «откуда есть, пошла земля русская», так и не разрешенного по сей день. Неполнота знаний о происхождении русского народа и о начальных этапах становления его государственности пока, к сожалению, остается по многим аспектам не восполненной. Однако более актуальная проблема, поставленная со всей остротой современностью той переломной эпохи, «что представляет из себя Россия в государственном отношении в конце более чем тысячелетнего пути развития, объединившая множество различных народов (более 100), в чем ее сходства, а в чем отличия от других государств», так и не получила должного освещения и не была по сути даже сформулирована.

Существовавшие взгляды на этот счет не выходили из сферы философских догадок. Наиболее ярко они отражены в спорах западников и славянофилов, так и не доведенных до каких-либо убедительных результатов, но подготовивших в определенной мере почву для последующих, приходивших им на смену идеологических доктрин. Между тем потребность в конкретно-исторических разработках данной проблемы с каждым витком усиления общественно-политического кризиса монархической формы правления, игравшей помимо всего роль скрепляющего фактора для сложного полиэтнонационального державного механизма, и появлением в связи с этим на ряде окраин сепаратистских устремлений, резко возрастала.

Черту этому как бы подвели революционные потрясения 1917 г., к которым Россия подошла именно с такими наработками научных сведений о себе, что не в последнюю очередь способствовало разрастанию масштабов кровопролития в гражданской войне, ибо в разразившейся круговерти радикалистских перемен все противоборствующие силы в борьбе за власть опирались на сколоченные наспех программы, чаще всего составлявшиеся на основе заимствований чуждого опыта, и действовали вслепую. «Убедительный» ответ по его же меркам в конце концов на длительный срок после известных событий дали большевики: «Россия до революции — тюрьма народов и только Великий Октябрь принес им освобождение», несколько десятилетий «не вызывал» сомнений. Исходя из неоспоримых критериев невозможности отображения исторического процесса, равно как и всякого другого, лишь в каком-то одном измерении, следует подчеркнуть во избежание обвинений в конъюнктурных наклонностях, что придерживаюсь мнения о необходимости также на равных показывать недостатки и достижения советской эпохи, как и предшествующих периодов.

В резюме предваряющему аналитическому обзору хотелось бы особо выделить и огромное значение объективных исторических познаний в судьбе народов. Они не просто воссоздают во времени панораму их прошлого, но несут в себе очертания их настоящего и будущего. Даже на самых ранних стадиях развития этнических сообществ, идеология которых фокусировалась в преданиях, легендах и мифологических обоснованиях, во многом безопасность и сохранность этих сообществ зависела от качества передачи этих познаний из поколения в поколение. Эта же зависимость не исчезла и поныне. Применительно к современности можно кроме того отметить, что безопасность любого государства, а поскольку оно выполняет прежде всего охранительные функции и самого его населения, во многом зависит от состояния дел в исторической науке. Наглядный тому пример два цивилизационных надлома — произошедший в 1917 г. и происходящий на наших глазах в России. Неразработанность тех или иных проблем и появляющиеся вследствие этого их фальсифицированные Трактовки, под какими бы оболочками они ни скрывались, нередко открывают прямую дорогу к катастрофам.

Начиная с XVI в. до середины XIX вв. обозначились три генеральные тенденции в развитии государств на европейской, а затем и международной аренах: национальное (Англия и Франция до появления обширных заморских владений), земельно-локальное (княжества и города Италии и Германии до объединения) и универсалистское (имперское) с сопредельными территориями (Австро-Венгрия) этнополитические образования. В свою очередь, последнее вне европейских пределов имело еще одну типовую разнородность, колониальную, с классическим сочетанием обязательного наличия метрополии и зависимых стран. К середине XIX в. этническая разобщенность в Европе, там где она еще существовала, была преодолена при помощи «бонапартистского воссоединения» (завоевания и буржуазные реформы) в Италии и насильственного подчинения при канцлере Бисмарке в Германии.

Таким образом, произошел естественный отбор двух наиболее жизнеспособных тенденций, но в столкновении соответствовавших им концепций государственности, универсалистской (имперской) и национальной, идея «одна нация — одно государство» в ту эпоху в конечном итоге возобладала. Это подтверждает все последующие перемены в Европе вплоть до окончания первой мировой войны 1918 г. и распада Австро-Венгерской империи. Из-за специфических азиатско-африканских и южно-американских условий процессы этнонациональной консолидации, схожие с первоначальными европейскими, получили здесь распространение только в XX в. и сопровождались также освободительными устремлениями к независимости и созданию национальных государств, хотя границы их, в отличие от европейских, еще меньше совпадали с критериями монолитности ограждаемых сообществ.

Однако на пороге XXI в. универсалистская интеграция в Европе, получавшей некую целостность еще во времена могущественных древних империй Рима и Карла Великого, вновь обретает перспективность, превращая этот регион мира в конфедеративное объединение народов. Исключение составляет юго-восточная часть, составлявшая когда-то пределы православной Византии, где в результате религиозной экспансии мусульманства с Востока и католицизма с Запада, целостность также была существенно ослаблена с насаждением разобщения по линии межконфессиональных противоречий.

Мнение американского политолога 3. Бжезинского «о возрастающей роли национализма в современную эпоху» не находит всеобъемлющего подтверждения и скорее всего подпадает под разряд некорректных абстракций. Более убедительно в свете изложенного выше выглядит точка зрения нашего соотечественника В. Шульгина, одним из первых обратившего внимание на то, что с середины XX в. «национализм перестал быть силой конструктивной».

Это подтверждает и исторический опыт России, где формирование самобытности народов не менее успешно на протяжении многих веков происходило в рамках единого государства, а связанная с ней дифференцирующая тенденция устойчиво дополнялась консолидирующей, отражавшей интегрированность этнонациональньгх сообществ Евразии в некую вполне устойчивую целостность. Что же она из себя представляла, посмотрим далее, предварительно проведя необходимое для этого ретроспективное исследование.

Прежде всего следует учесть, что Россия складывалась в многонациональную державу под давлением специфических геополитических обстоятельств, определяющим стержнем которых выступало долговременное совпадение в тот или иной период интересов народов на обширных просторах значительной части Европы и Азии, что и способствовало их преимущественно добровольному единению. Возьмем из истории в подтверждение один весьма показательный эпизод. В 1826 г., когда при нашествии персидских войск небольшой русский отряд, несмотря на превосходство противника, вынужден был защищать крепость Шушу и овладеть ею из-за его героического сопротивления при поддержке населения возможности не представлялось, Аббас-Мирза, руководивший осадой, решил жестокостью и коварством склонить на свою сторону находившихся в крепости армян и тем самым принудить гарнизон сдаться.

Для этого он приказал подвести под крепостные стены несколько сот армянских семей из окрестных сел вместе с архиепископом, сделав расчет на то, что духовенство пользовалось всегда у этого народа непререкаемым авторитетом. Под страхом угроз «перебить всех» священника заставили уговаривать соотечественников «сдать крепость, хотя бы ради спасения стольких человеческих жизней». Но в ответ на уговоры армяне стали кричать со стен, что «они не изменят русским и сами увещевали своих братьев покориться печальной судьбе, которая их ожидает, ибо пусть лучше погибнут несколько сот человек, чем весь народ подпадет под тяжелый гнет...»

Именно так порой достаточно остро осознавались необходимость объединения с Россией многими народами, принимавшими на том или ином этапе решение в целях самосохранения укрыться за ее державными рубежами и воспользоваться ее государственным покровительством.

В тех же случаях, когда присоединение достигалось посредством принуждения, оно чаще всего диктовалось настоятельными потребностями обеспечения безопасности этих рубежей на представлявших постоянную угрозу направлениях. Наиболее беспокойным на протяжении нескольких столетий оставалось южное. Внезапные набеги на Россию восточных инородцев (крымских татар, ногайцев, горцев и т. д.) совершались каждый год и были по сути обычным явлением. Вторгнувшись в страну, они все сметали на своем пути, «сопровождая свое движение грабежом и пожарами, захватывая людей, скот, всякое ценное ... имущество». После этих набегов подвергшиеся им области длительное время оставались в запустении, а пленных только в Крым приводили в таком количестве, что при виде их нескончаемых верениц очевидцы спрашивали, остался ли еще кто-нибудь там, откуда их привели. Невольников массами продавали в Турцию и другие страны Востока.

Кроме того, в результате непрекращавшихся вплоть до включения Крыма в состав России в 1783 г. агрессивных вторжений с этого ханства, в общей сложности по далеко неполным подсчетам погибло более 5 млн русских. Если принять во внимание все составляющие демографических последствий, в том числе снижение естественного прироста населения, цифра потерь многократно увеличится. При подсчете же их на других участках южного приграничья масштабы трагедии России будут выглядеть еще более внушительно. Не меньшими их размеры были в частности в сопредельных регионах со Средней Азией. Отсюда русских пленников в огромном количестве поставляли на невольничьи рынки Хивы, Бухары, Коканда и т. д. О значительных размерах бедствия можно судить хотя бы по тому, что все посольства, направлявшиеся даже в XIX в. в различные государства этого региона из России до самого последнего посольства в 1873 г. в Хиву включительно, имели поручения освободить из плена ее подданных. Эти переговоры, как правило, не давали каких-либо результатов и сложившееся положение продолжало оставаться без изменений.

Предпринимавшиеся же вследствие описанных обстоятельств военные акции по достижении успеха не приводили тем не менее к установлению в отношениях с умиротворенными таким путем народами дискриминационных норм, как было, к слову, в других империях, а их главное предназначение сводилось к стабилизирующим ситуацию внешним российским государственным ограничениям, с сохранением статуса местного регионального самоуправления и возможностей для дальнейшего нормирования этнонациональной самобытности. Такого рода ограничения были ничем иным, как долговременным политическим компромиссом, конечной целью которого являлось постепенное гражданское приобщение к России. Поскольку элементы добровольности и силового принуждения закономерны для становления любого государства, с учетом сказанного, можно сделать вывод, что проводившиеся Россией завоевания тоже были одной из составных частей общего геополитического стабилизационного процесса, происходившего на протяжении многих веков в пределах Евразии.

Однако в нем были и свои нетипичные проявления. К ним следует отнести прежде всего включение в состав России части Польши и Финляндии. В первом случае, правда, включение нужно оговорить тем, что Россия, ввязавшись в конце XVIII в. в разделы Речи Посполитой, действовала адекватно с намерениями союзных европейских держав (Австро-Венгрии и Германии) и их инициативами, во втором, — тем, что территория княжества была отвоевана у Швеции и, до этого момента не имея никакой самостоятельности, она обрела ее вновь, оказавшись лишь в российских пределах в начале XIX в. Так или иначе несмотря на то, что Польша когда-то сама активно проводила завоевания русских земель и не оставляла к ним своих притязаний впоследствии, можно отчасти согласиться и с А. И. Герценом, отметившим еще в 1860 г., что разделы этого государства в пору его слабости «явились первым бесчестием, запятнавшим Россию». Но только под таким углом зрения нельзя, безусловно, рассматривать все ее завоевания, диктовавшиеся в большинстве случаев, как видно из изложенного, обстоятельствами необходимости защиты ее государственных интересов и безопасности населения.

Тем более, что к расширению территориальных пределов России сочувственно и с пониманием относились многие видные представители инородцев. Весьма показательным на этот счет является суждение крымско-татарского просветителя Исмаила бея Гасприн-ского, высказанное им в 1881 г. на страницах тюркоязычной печати: «... Россия еще не достигла своих исторических, естественных границ. Мы думаем, что рано или поздно границы Руси заключат в себе все тюрко-татарские племена, и в силу вещей, несмотря на временные остановки, должны дойти туда, где кончается населенность тюрко-татар в Азии. Граница, черта, разделяющая Туркмению и Среднюю Азию на две части — русскую и нерусскую, — может быть политически необходима в настоящее время, но она неестественная, пока не охватит все татарские племена Азии...».

В отличие от практики других стран Запада и Востока, присоединенные к России народы не подвергались шовинистической унизительной дискриминации в системе управления. Для них она чаще всего имела не прямое, а косвенное предназначение, без посягательства на основные нормы их общественного быта, при соблюдении уважительного отношения к их обычаям и религиозным приверженностям. В сфере гражданских прав русская власть вообще избегала резкой ломки, считаясь с правовыми навыками населения, и оставляла в действии на управляемой территории и конституцию с сеймом в Великом княжестве Финляндском, и кодекс Наполеона в царстве Польском, и литовский статут в Полтавской и Черниговской губерниях, и магдебургское право в Прибалтийском крае, и обычное право, местные законы на Кавказе, в Сибири, в Туркестанском крае и т. д.

Внутренняя самостоятельность инонациональных сообществ и внешние российские административные ограничения указывают на то, что в государственную систему России было заложено не подавление, а именно политический компромисс. Попытки выйти за его рамки и «создать однородную империю» по типу западных, наметившиеся лишь при последнем российском монархе Николае II в конце XIX в., вступали в противоречие со сложившейся практикой управления и вызвали этнополитическую напряженность на ряде окраин, а в некоторых случаях породили даже сепаратизм, ранее у тех же народов не наблюдавшийся.

Отличие от других универсалистских образований мира состояло и в том, что инонациональная российская периферия из-за своего сопредельного расположения, и что самое важное, равноправного статуса, утрачивала постепенно признаки обособления и инородности» интегрируясь по мере формирования общегражданских связей в единое государственное пространство. Вместе с тем происходило геополитическое, цивилизационное и социально-экономическое срастание ее естественным путем с центральными собственно русскими областями.

Однако этому процессу каждая ее часть из-за тех или иных объективных причин поддавалась далеко не одинаково, а тяготение некоторых специфических в нее включений, например, к цивилизациям Запада и Востока так и не было до конца преодолено. Наиболее сильной первая разновидность тяготения оставалась вплоть до 1917 г. в Польше и Финляндии, хотя они тоже были захвачены в орбиту общероссийской и евразийской полиэтнонациональной интеграции. Это подтверждается в частности тем, что несмотря на отпадение этих территорий в момент революционного кризиса, в России остались поляки и финны, прочно связывающие свою судьбу только с ней и, несмотря на устойчиво сохраняющуюся этнонациональную самоидентификацию, наличие исторической родины, эмигрантским настроениям даже в наши дни не подвержены. Менее выражение и со своими особенностями эта же тенденция наблюдается и в Прибалтике.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: доклад на тему культура, реферат н.





1  2  3 | Следующая страница реферата