Архитекторы-иностранцы при Петре Великом

Грабарь И. Э.

В частности, история русского искусства и особенно русской архитектуры есть не что иное, как история эволюции европейских форм, попадавших на русскую почву. Приток этих форм был непрерывным от самого начала Руси до появления Петра и, начиная с Ивана III, из года в год увеличивался, дойдя при первых Романовых почти до полного переустройства жизни на западный лад. Технический язык документов эпохи царя Алексея Михайловича и, особенно, Федора Алексеевича пестрит иностранными терминами в неменьшей степени, чем при Петре Великом, и уж, конечно, в гораздо большей, чем в наше время. "Глымзы", "базы", "каптели", "фрамуги", "каракштыны", "штап салькелен", "штап ганен", - без этих терминов не обходился ни один договор о постройках того времени, и видно, что их до страсти любили. Специалисты не прочь были щегольнуть непонятным простому обывателю заморским словечком, и можно себе представить, как лихо и с каким смаком они его произносили.

В дни детства Петра в знаменитой Немецкой слободе в Москве было уже изрядное число всяких "мастеровых людей сторонних чужих земель", были инженеры, архитекторы, живописцы, скульпторы и всякие "палатных и каменных дел мастера". Взявши Азов, Петр задумал создать из него вторую столицу, большой приморский город с грандиозной верфью, на которой он мог бы строить корабли – не чета воронежским, - словом, он затевал там нечто вроде того, что потом создал на Неве. Для этого у него и в Немецкой слободе было недостаточно "мастерового люда" - "всяких художеств мастеров". Нужны были тысячи новых людей, которых он и нашел во время своего пребывания за границей.

Первая большая партия таких людей была нанята в течение марта, апреля и половины мая 1698 года в Амстердаме, всего до 1000 человек. Для отправки их пришлось зафрахтовать четыре корабля, из которых два отправили в Архангельск, а два к Балтийским берегам, чтобы доставить людей в Москву на Нарву1. По приезде Петра в Лондон здесь была нанята еще одна большая партия "мастеровых людей", в числе которых находилось несколько инженеров и архитекторов. Из имен этих последних известно лишь одно: инженера Яна Перри2. Вернувшись из Англии снова в Амстердам, Петр опять нанимает "многих инженеров", из которых Гюйсен сохранил нам в своем журнале только одно имя – инженера Гонц. Наконец, в Вене, на обратном пути в Москву, нанята четвертая большая партия "всякого рода художников". Сохранилось известие, что в Азове работали инженеры и архитекторы разных национальностей, и в числе их три австрийца, один пруссак, один француз и один англичанин. Кроме чисто инженерных сооружений, произведенных ими и там, и помимо жилых домов для служащих, они построили еще целый монастырь и собор.

Со времени основания в 1703 году Петербурга такие большие партии иностранных техников привозятся почти каждый год, и скоро в новой столице их стало уже так много, что в Петербурге завелась своя "Немецкая слобода", едва ли значительно уступавшая числом жителей московской. Так называлась тогда вся левая сторона города, на которой с основания здесь в 1794 году Адмиралтейства начали селить иностранцев, служивших на верфи. Еще больше их стало со времени появления Литейного двора. К 1717 году здесь было уже несколько иностранных церквей – три лютеранские, из которых одна финско-шведская, и одна католическая. Ввиду массы наезжавших сюда иностранцев-путешественников пришлось завести казенный почтовый двор – нечто вроде гостиницы для приезжих, - перестроенный из прежнего питейного дома. Он стоял приблизительно там, где теперь приходится служительский корпус Мраморного дворца, и был одним из самых нарядных зданий по всей набережной. В 1715 году Петр велел здесь большую "залу убрать наилучше". Сюда любил захаживать сам царь и здесь же устраивал иногда "ассамблеи".

Первый петербургский архитектор-иностранец был Доменико Трезини, который до 1713 года, по-видимому, строил тут один3. За первые десять лет существования города им выстроено чудовищно много, до того много, что трудно представить себе, когда этот человек мог спать и есть, да еще участвовать в маскарадах, да исполнять обязанности церковного старосты в своей церкви. Он выстроил – ни много, ни мало – всю первоначальную набережную Петербургской стороны и всю "набережную Миллионную", т.е. ту, которая тянулась на месте нынешней Дворцовой, отступя несколько назад от теперешней линии домов, приблизительно в линию с Зимним дворцом и Эрмитажем по Миллионной улице. Кроме того, он безостановочно вел стройку Петропавловской крепости, сначала земляные, а позже и каменные укрепления. Из построек его эпохи не сохранилось ни одной, и самое раннее из сохранившихся его произведений – Петровские ворота (1717 - 1718 годы) и Петропавловская колокольня (1714 – 1725 годы)4. О набережной на Петербургской стороне мы можем составить себе некоторое представление по гигантской панораме Петербурга, гравированной Алексеем Зубовым. Панорама эта, сверх обычных во всякой панораме условностей, имеет еще и ту, что на ней в один ряд и непрерывною лентою изображены не только оба берега Невы, но еще и часть Большой Невки и Фонтанки. Зато не захвачена Немецкая слобода, и на "Адмиралтейском острову" взят только Летний сад с Невы и с Фонтанки. Свою панораму Зубов окончил в 1716 году, но для полноты прибавил в следующем году еще 11 небольших гравюрок, видов разных "знатнейших" палат и других сооружений, как в самом городе, так и в его окрестностях5. Наиболее старательно и, видимо, точно изображена набережная на Петербургской стороне, открывающаяся большими затейливой архитектуры палатами вице-канцлера Шафирова. Как и большинство домов этой набережной, шафировские палаты были мазанковые, на высоком каменном фундаменте с погребами. Направо от него стоят палаты Никиты Моисеевича Зотова, первого "князь-папы", дальше виднеются дома стольника Ржевского, канцлера Головкина и других приближенных Петра6.

Довольно точно изображена у Зубова и нынешняя Университетская набережная с дворцом Меншикова и стоящею с ним рядом его же домовою церковью Воскресения Христова. Первый дом Меншикова был на Петербургской стороне, рядом с Шафировским, с левой стороны от него, и на панораму не попал. Как и все другие, он был мазанковый, хотя и отличался от своих соседей роскошью своего наружного и внутреннего убранства. Когда Петр подарил Васильевский остров своему любимому "Саше", то он тотчас же выстроил там, на берегу Невы большие "хоромы" в два света, а когда они были окончены, приступил к постройке "палат" ближе к берегу. Хоромы – т.е. деревянный дом – стояли несколько отступя от Невы, а "палаты", или каменный дом, он заложил на самом берегу. Это тот самый "дворец Меншикова", в котором теперь помещается 1-й Кадетский корпус.

Сваи под его фундамент начали бить еще в августе 1710 года, тотчас после отделки "хором", но до 1713 года дело вперед не продвинулось, так как Меншиков был все время в отъездах, а Трезини и без того был завален делами по горло. В июне 1713 года "светлейший" нанял где-то около Гамбурга немецкого архитектора Готфрида Шеделя, которому и поручил постройку своих новых дворцов в Петербурге и в Ораниенбауме. Так как жить в России с бусурманским именем, да еще без отчества было никак нельзя, то его, как и Трезини, очень скоро окрестили русским именем и отчеством и уже заодно переменили несколько и фамилию. Domenico Trezzini превратился в Андрея Петровича – иногда и в Андрея Акимовича – Трезина; Gottfried Schädel в Ивана Ивановича Шейделя, а потом и в Шейдена. Это тот самый Шейден, который потом, при митрополите Рафаиле Заборовском, в 1730-х годах перестроил чуть не половину киевских церквей и превратился в заправского киевлянина, а под конец и в киевского помещика. Судя по Зубовской гравюре, дворец Меншикова сохранил до настоящего времени в общих чертах свой первоначальный облик, нет только перед ним его пристани, да изменилось покрытие, особенно кровли боковых выступов, выглядевших тогда башенками, увенчанными массивной княжеской короной. Дворец этот был долгое время, чуть ли не до первых больших построек Растрелли-сына, самым большим и нарядным домом Петербурга, от которого считал долгом приходить в восторг каждый из иностранных туристов-писателей. Внутри сохранились только лестница и зал, и то не в своем первоначальном виде, а, вероятно, так, как они были переделаны в последние годы пребывания Меншикова у власти7.

Если его дворец был самым пышным в городе, то, пожалуй, самым парадным изо всех тогдашних загородных дворцов был его "увеселительный дом в Оранибоме". Первые загородные дворцы были очень невелики и просты по архитектуре. Такой дворец нам сохранил тот же Зубов в одной из своих приклеек к панораме. Это небольшой двухэтажный домик в семь оконных осей, на довольно высоком фундаменте, с высоким же крыльцом, к которому вплотную подходит небольшой канал. Спереди разбит фигурный цветник и стоят трельяжные беседки, а сзади виднеется густая рощица-парк. Все убранство дома состоит в разбивке его стен пилястрами, в балюстраде на аттике и в затейливой обработке слухового окна. Вот простейший тип первых петровских загородных дворцов.

Ораниенбаумский дворец свидетельствует о таком широком архитектурном размахе, какого не было в Петербурге до Леблона. Отдельные детали дворца неизмеримо ниже его общего замысла, смелой циркумференции его крыльев с интересно задуманными павильонами на концах и с двухэтажным корпусом, увенчанным такою же короною, как и павильоны петербургского дворца, - в центре. Центральная часть соединялась с павильонами поверх нижней анфилады комнат открытой галереей, в настоящее время уже забранной и утратившей прежнее очарование. Поразительное сходство некоторых приемов и деталей в обоих меншиковских дворцах не оставляет сомнения в том, что строил его не Шедель, как он об этом и сам говорит в своем прошении на имя императрицы Елисаветы Петровны. Но именно потому, что выполнение здесь далеко не на высоте замысла, хочется думать, что первая мысль этой композиции родилась в чьей-то другой голове. Особенно это приходит в голову при взгляде на дворец с моря, откуда видна эта единственная в своем роде "лестничная выдумка" - сложная система сходящихся и расходящихся линий, то пропадающих, то вновь появляющихся площадок, теряющихся и опять выплывающих перил и балясин8.

В 1713 году в Петербург прибыл знаменитый немецкий архитектор и скульптор, строитель берлинского дворца и цейхгауза, автор "масок умирающих воинов" и памятника великому курфюрсту – Андреас Шлютер (1664 -1714). Он пробыл здесь лишь год и умер, не успев за это время построить ничего монументального. Возможно, что именно он, назначенный Петром "боу-директором", дал Меншикову общую идею для его загородного дворца. Шедель, несомненно, должен был благоговеть перед этим великим человеком, которого знала вся Северная Германия.

Мы, вероятно, никогда не узнали бы ничего из того, что было сделано в Петербурге Шлютером, если бы случайно не сохранился один архивный документ, напечатанный Голиковым в его "Деяниях Петра Великого". Желая показать, как "великий государь при государственном хозяйстве столько же занимался и домашним", он приводит дословно записку, посланную Петром весною 1714 года комиссару Сенявину, заведовавшему в то время всеми строительными делами в Петербурге. В этой записке он приказывает "на летнем дворе в палатах скульптурною работою делать вновь между окнами верхними и нижними фигуры (как боу-директор даст)" и дает еще некоторые указания относительно лестницы и других помещений. "Боу-директором" был только Шлютер, и из этого документа ясно следует, что все барельефы между окнами обоих этажей принадлежат ему. Если он и не успел их поставить все на место, так как около середины мая он уже умер, то оставшиеся в Петербурге его помощники, которых он привез с собой из Германии, и особенно помогавший ему в скульптуре формовщик Морберг, - несомненно, сделали это после смерти своего патрона. Шлютеру же принадлежит и превосходная декоративная скульптура над входными дверями дворца, так же как и деревянный барельеф на лестнице, изображающий Минерву, столь схожий по приемам с резными дверями берлинского цейхгауза. Кое-что принадлежит ему и в убранстве верхних комнат дворца. Шлютер, несомненно, успел приложить свою руку ко многому за год, проведенный им в Петербурге, но всё это было потом изменено, и докопаться в позднейших наслоениях до шлютеровского "материка" невозможно.

Шлютер привез с собой рисовальщика Иоганна Браунштейна, который ему был нужен в качестве чертежника при разработке проектов и снимании с них копий. Этот Браунштейн, превратившийся в Бронштейна, прослыл вскоре заправским архитектором, и имя его приходится встречать еще и в строительных делах 1724 года. Ни одной ответственной постройки ему не было поручаемо, хотя он и много строил в Кронштадте и работал в некоторых загородных дворцах9.

Из других архитекторов-немцев петровской эпохи надо назвать еще Швертфегера, Матарнови, Гербеля и Ферстера.

Имя Швертфегера (Schwertfeger) встречается впервые в делах Канцелярии строений в 1723 году, когда его называют архитектором Александро-Невского монастыря. Трезини, составивший проект этого монастыря, заведовал только его первыми каменными постройками, все же остальное и самый собор – уже не первоначальный трезиниевский, а другой, по новому проекту, - строил Швертфегер10. Деятельность его, по-видимому, всецело ограничивалась стройкой монастыря, и только изредка его имя мелькает в документах Канцелярии строений по поводу составления разных экстренно понадобившихся проектов или участия в специальных заседаниях.

Матарнови – Georg Johann Mattarnowy, по-русски Иван Степанович Матерновий, - несмотря на свою почти по-итальянски звучащую фамилию, был чистокровнейшим немцем, притом, видимо, из северян. Он говорил и писал только по-немецки и по-немецки же пишет ему князь Черкасский, обер-комиссар канцелярии, адресуя: "Herr Architector Mattarnowy". Даже итальянец Трезини не находит ничего лучшего, как обращаться к нему русскими же письмами, снабженными только его итальянской подписью: "Иван Степанович мой государь и брат и кум здравствуй", пишет он ему обыкновенно. Матарнови появился в Петербурге в 1714 году, а в ноябре 1719 года уже умер11. Он построил так называемый второй Зимний дворец, перестроенный в 1726 году Трезини и стоявший на том месте, где находится угол Эрмитажного театра у моста. Ему же принадлежит проект первой каменной церкви Исаакия Далматского и проект "Кунсткамеры". Исаакиевская церковь была снесена перед постройкой собора по ринальдиевскому проекту при Екатерине II, а Кунсткамера цела до сих пор, хотя и в сильно изуродованном виде12. Это - здание библиотеки Академии наук. Его прежний вид сохранился в гравюрах, изданных Шумахером в 1741 году.

После смерти Матарнови все постройки, которые он вел, были переданы Николаю Фридриху – или, как его звали у нас, Николаю Федоровичу – Гербелю (Nicolaus Fridrich Härbel), родоначальнику столь известной впоследствии русской дворянской фамилии, давшей много выдающихся на разных поприщах представителей. Гербель был родом из немецкой Швейцарии – "архитектором швицейской земли", приехал в Петербург в 1717 году13 и умер здесь в 1724 году. В 1721 году он был так завален строительными делами, что обратился к Петру с длинным прошением, умоляя его дать ему помощников и больший комплект рабочих, без которых справиться ему со всеми делами нет никакой возможности. Из его многочисленных построек, перечисленных в этом документе, не сохранилось до нас ни одной, и только кое-что из них мы можем восстановить по гравюрам и случайным чертежам, снимавшимся по различным поводам в течение XVIII века и уцелевшим в архиве Министерства двора. В драгоценном альбоме рисунков петровского времени, хранящемся в Эрмитаже, есть его подписной проект какой-то церкви с колокольней, - по всей вероятности той, которую Петр хотел строить на Васильевском острове в 1723 году. Он велел тогда всем петербургским архитекторам сделать проекты, и такое приказание получил и Гербель. Архитектура этой церкви не говорит о большом даровании ее автора, повторяющего в общих чертах мысль Петропавловского собора, но сдобрившего ее множеством кудреватых украшений.

Еще один немец – Ферстер (Johann Christian Förster) фигурирует в 1720-х годах в роли архитектора "в сарском селе и на пудожьи у дела мелницы". Он редко подписывается архитектором, чаще же всего "мармулиром и архитектом". Это тот самый Ферстер, со слов которого Штелин записал свой анекдот и том, как императрица Екатерина Алексеевна, желая сделать Петру приятное, тайком от него во время его путешествия за границу в 1715 и 1716 годах велела выстроить на "Сарской мызе", подаренной ей супругом незадолго до того, "каменный увеселительный замок". Этот первый Царскосельский дворец строил, по словам Ферстера, именно он, и по возвращении Петра из-за границы присутствовал при осмотре его царем, изумленным столь неожиданным и приятным сюрпризом.

Вот все немцы, которых мы видели в роли архитектора Петра Великого. Из голландцев был здесь только один Стефен Фан Звитен (Steven van Zwieten), появившийся, по-видимому, только в 1721 году и тогда же приступивший к постройке "палат противу Екатеринъгофа на острову" по собственному проекту. Это так называемый "подзорный дворец", стоявший на островке при слиянии Фонтанки с Невой, на взморье. Помощником его был фламандец Франсуа де Вааль (Françoy de Waal) – "палатных дел мастер", которому и принадлежат чертежи подзорного дворца, хранящиеся в петровском альбоме Эрмитажа. В 1724 году имя Фан Звитена еще встречается в делах Канцелярии строений, когда этот дворец достраивал уже де Вааль, а сам он был всецело занят постройкой загородного дворца в Дальних Дубках. Чертежи последнего также сохранились в эрмитажном альбоме. В сравнении с подзорным дворцом Дальнедубский гораздо проще, - одни гладкие стены, лишенные каких бы то ни было украшений. Подзорный дворец, напротив того, донельзя перегружен всяким вычурным убранством, очень испортившим его, в общем, благородные и стройные пропорции. Начиная с 1723 года, всей постройкой этого дворца заведовал один де Вааль, и возможно, что он именно внес в его строгую, чисто голландскую архитектуру всю эту забавную барочную чепуху, отдающую невероятной провинцией и лубком.

В 1716 году прибыл в Петербург нанятый для Петра Лефортом в Париже Леблон (Alexandre Jean Baptiste Leblond; 1679 – 1719).

Петербургским постройкам этого замечательного французского мастера – быть может, самого оригинального архитектурного дарования тогдашней Франции – суждено было разделить судьбу огромного большинства памятников петровского времени: они все либо погибли, либо сохранились в неузнаваемо искаженном виде, либо, наконец, - и таких больше всего – остались только в чертежах, в невыполненных и даже не начатых постройкою проектах, сохранившихся в собрании Эрмитажа.

Леблон успел – и то не совсем - построить только Большой Петергофский дворец, совершенно перестроенный позже Растрелли-сыном. В архиве Министерства двора сохранился проект этой прелестной леблоновской композиции, если не оригинал его, то, во всяком случае, копия одного из учеников, бывшая "в деле", как свидетельствуют многочисленные пометки, сделанные на чертеже рукою Петра Великого. Это типичная леблоновская архитектура, такая, какую мы знаем по его увражам и по нескольким уцелевшим еще в Париже зданиям. Гораздо грандиознее Петергофского дворца должен был быть Стрельнинский, которым Петр в 1715 – 1723 годах интересовался больше Петергофского. Он и за границей беспокоится, долго не получая проектов Стрельнинского дворца от Леблона, которому их заказал. "Зело сожалеем, что чертежи Леблоновы так замешкались, - пишет он Меншикову 3 марта 1717 года, - он хочет всей работе прислать, а надлежало б, прежде всего, Стрелинскому огороду". Вскоре Леблон отправил государю все чертежи дворца, но строить его ему уже не привелось. Он все время возился с разбивкой Петергофского и Стрельнинского садов, причем в Петергофе ему пришлось еще долго заниматься отводом грунтовых вод, мешавших всем дальнейшим работам. Одновременно шла стройка Петергофского дворца и работы в Летнем саду. За всеми этими хлопотами он так и не успел приступить к постройке Стрельнинского дворца и умер в 1719 году посреди кучи начатых дел.

Кроме его большого, превосходно сработанного проекта этого дворца, в Эрмитаже сохранился еще очаровательный проект грота, предполагавшегося для той же "Стрелиной мызы", а также проект какого-то грандиозного манежа. Все эти чертежи исполнены с изумительным мастерством и отличаются той скромной и в то же время изящной архитектурой, которая, вне всякого сомнения, породила бы целый стиль, совершенно иной, нежели мансаровский или блонделевский, если бы ранняя смерть не прервала жизнь этого гениального фантазера, сумевшего так увлечь самого Петра.

В Петровском альбоме Эрмитажа сохранился план Летнего сада с нанесенными на нем "с птичьего полета" постройками. На месте нынешнего Инженерного замка, там, где некогда стоял дворец императрицы Екатерины I, виден уже небольшой дом с садом, поверх которого наклеен новый, - очевидно, предполагавшийся к постройке, - дворец царицы. Возможно, что Леблон, посылая к царю за границу план всего Летнего сада, перерисовал свой готовый уже проект "с птичьего полета" и приклеил его на место старого домика. Архитектура его чисто леблоновская, со строгими, почти палладианскими формами.

Однако все это осталось только на бумаге и не оказало никакого влияния на дальнейшее развитие петербургской архитектуры. Только фасад Петергофского дворца, очутившийся, хотя и в измененном виде, в центре позднейшей растреллиевской композиции, косвенно повлиял на общий характер этого дворца.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат россия скачать, пример реферата.





1  2  3 | Следующая страница реферата