Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата

Коллектив ремесленников трудился там, где было удобно разместить большую группу ткачей и прях и где было достаточно света в течение всего дня. Чаще всего для этого отводили перистили (как, например, в домах VI, 13, 9; VII, 4, 57; IX, 12, 1-2; IX, 12, 3–5), что явствует из археологического и эпиграфического материала11. В других случаях владельцы домов, где было организовано ткацкое производство, оборудовали специальные комнаты для мастерских, как это можно видеть на примере ряда зданий в Помпеях и Геркулануме12. Такие мастерские отличались довольно значительной площадью и располагались непосредственно у входа в дом, вдоль стены, выходившей на улицу и имеющей ряд окон, предназначенных для освещения. По функциям, объему и формам [с.76] организации ткачество предстает здесь уже несомненно как товарное производство, подобное остальным шерстоделательным отраслям, ориентированное на заказ или рынок, и существенно отличается по характеру производства от ткацкого ремесла эпохи раннего Рима.

В трудовом процессе в связи с товарным производством помимо традиционного женского персонала стали широко использовать и ремесленников-мужчин. Греческие и латинские имена женщин и мужчин, фигурирующие в эпиграфических источниках из ткацких мастерских: Виталия, Флорентина, Амариллис, Януария, Геракла, Мария, Лалаге, Дамалис, Баптис, Дорис, Геласте, Сальвила и еще одно имя, которое полностью не читается (CIL, IV, 1493–1509, 8380, 8381, 8384), в своем большинстве являются именами, распространенными обычно среди рабов13, что позволяет, по крайней мере, с уверенностью считать, что эти работники были людьми невысокого социального положения и среди них уже отсутствовали римские матроны.

Надписи из помпейских мастерских проясняют и картину разделения труда между мужчинами и женщинами. Имена женщин сопровождаются здесь терминами: pensum, stamen, trama, subtemen (CIL, IV, 1507), которые в целом обозначали количество шерсти, выданной для работы, а также изготовленные нити. Ясно, что женщины были пряхами, а мужчины – ткачами. И те и другие были уже не участниками неспешного домашнего производства, а членами трудового коллектива с жесткими нормами выработки (CIL, IV, 1507, 8387, 10645), диктуемыми товарным производством.

Высокий уровень развития ткацкого производства был характерен и для других районов древнеримского государства. Так, в Сенте, в центральной Галлии, было также обнаружено большое количество грузил для ткацких станков и несколько рельефов II в. н.э., на одном из которых изображена продажа одежд в лавке, а на другом – изготовление этих одежд в мастерской, причем мужчина сидит за ткацким станком, а женщина обрабатывает шерсть14. Воспроизведенный на рельефе процесс говорит о существовании и в провинциях товарного производства в шерстоткацком ремесле, подобного помпейскому. В трудовом коллективе, занятом шерстоткачеством и обработкой шерсти, к I в. н.э., как ранее и в хлебопекарном ремесле, [с.77] на место женщины-хозяйки пришли ремесленники-специалисты мужчины, а женщины или совсем были вытеснены из производства, или лишь частично сохранили свое место в трудовом процессе.

Эти кардинальные изменения в производстве, несомненно, наложили отпечаток на стиль жизни, облик, бытовое положение женщин-прях древнего Рима и на отношение к ним в обществе. Производственная ситуация это лишь одна сторона проблемы. Важная сама по себе, она в то же время позволяет углубить и скорректировать выводы об особенностях социально-психологической и историко-культурной жизни римского общества того времени. Дело в том, что до определенной поры старинные обычаи и ретроспективно восстанавливаемые нормы, вообще все то, что называлась «нравами предков», были не только изжитой противоположностью, но и органичной составной частью реальной действительности. Лишь вместе они образовывали ту особую конкретную историческую среду, в которой протекала жизнь римлянина и которая характеризовалась, в частности, упадком домашнего ткачества в повседневной практике и стремлением восстановить его на уровне идеала и нормы. Уходя из жизни как производство, домашнее ткачество оставалось в ней как идеальный нравственный образ и ценность.

Отмеченное выше сообщение Светония о том, что Август ходил в одежде «только домашнего изготовления, сработанной сестрой, женой, дочерью или внучками», сам факт, что биограф специально упоминает об этом обстоятельстве, указывает на исключительность подобной ситуации в высших социальных слоях этой эпохи. Зная «реставраторские» тенденции Августа в области идеологической политики, нетрудно догадаться, в чем состоял пропагандистский смысл этого демонстративного жеста – противопоставить патриархальные нравы, якобы царившие в его семье, и домашнее ткачество как их наглядное [с.78] выражение распущенности, царившей в других семьях, где одежд дома не ткали. Известный по тому же Светонию и другим источникам моральный облик Ливии и, особенно, Юлии тоже не оставляет сомнения в том, что домашнее прядение и ткачество и связанная с ним моральная поза были для семьи Августа чистой цитатой из Тита Ливия, театральным действием, призванным утвердить то, чего давно нет. Но в то же время на кого-то ведь этот жест был рассчитан и рассчитан с целью вызвать не комический или театральный, а жизненный, нравственный, вполне реальный эффект.

В политике Августа и в самых различных областях всегда ощущается тонкое и точное знание общественных взглядов и настроений. И если он на глазах у всех возрождал в своей семье домашнее ткачество, значит он знал, что это импонирует очень многим, что не один pater familias хотел бы видеть женщин своей семьи за этим занятием, что домашнее ткачество, следовательно, не пустая выдумка, «просто то, чего нет», а существует как ценность для общественного сознания, ценность, жившая до тех пор, пока жива была вся консервативная аксиология, восходившая к порядкам старой римской гражданской общины.

Теперь посмотрим, каково же было место работников ремесленных мастерских и прежде всего женщин, связанных с товарным производством, в сложной системе микроколлективов и объединений в древнем Риме. Как известно, ремесленники в древнеримском обществе организовывались в профессиональные объединения – коллегии, первые из которых, согласно традиции, были созданы еще во времена правления Нумы (Plin. N.Н., XXXIV, 1,1; XXXV, 46, 159; Plut. Numa, 17). Эти коллегии широко распространились в античном обществе, и о их существовании в Помпеях свидетельствуют надписи, оставленные ремесленниками различных профессий (CIL, IV, 202, 99, 149, 113, 274, 221, 864, 677, 813, 7809 и др.)15. Свою коллегию имели работники, занятые первичной обработкой шерсти, валянием войлока и сукна, а также стиркой одежд из шерсти и традиционно называемые фуллонами (Cat., 10,5; 14,2; Varr. RR, I, 16,4; Ed. Diocl., XXII). Издавна отдельную коллегию имели и красильщики (Plut. Numa, 17). Общие интересы, которые возникали в процессе труда, вели к осознанию работников одной профессии [с.79] как единой общественной группы, оформляющейся в коллектив с новыми дружескими связями, распространявшимися и за пределы трудового процесса.

Развитие производства сопровождалось дальнейшим разделением труда и созданием новых мастерских, в которых работники специализировались на более узком наборе операций. С развитием производительных сил изменилось и содержание профессии фуллонов. Эпиграфические источники из Помпей, датируемые после землетрясений 62 г. н.э., донесли до нас названия новых ремесленных специальностей – lanifricarius (CIL, IV, 1190) и coactiliarius (CIL, IV, 7809). Работники этого профиля трудились на оборудовании, связанном с узким кругом операций, исключающим валяние сукна. Это показывает, что ремесла коактилиариев и ланифрикариев в то время оформились как самостоятельные ремесла в городе, существовавшие рядом с ремеслом фуллонов16. Хотя литературные источники о первых умалчивают, но термины, обозначающие валяние войлока (cogere) и войлочную одежду (coacta vestis), известны и Варрону, и Плинию (Farr. LL, VI, 43; Plin, N.Н. VIII, 19). Причем Плиний сообщает об одежде из войлока в том месте, где говорит о ремесле фуллонов. А замечание Варрона о том, что «когда валяют войлочную материю, у фуллонов это называется conciliari» (vestimentum apud fullonem cum cogitur, conciliari dictum – Varr. LL, VI, 43)17, свидетельствует, что валяние войлока первоначально было одной из функций фуллонов. Промывка и очистка шерсти также проводились ими. Согласно надписи (GIL, IV, 2966), владелец мастерской I, 4, 26 Дионисий называл себя фуллоном, [с.80] хотя в ней отсутствовали чаны для валяния сукна, а оборудование могло использоваться только для мытья и очистки шерсти, т.е. здесь была мастерская ремесленников, которые сами себя называли ланифрикариями (CIL, IV, 1190).

Ланифрикарии полностью отличались от фуллонов по объекту и формам трудовой деятельности. Однако они, как и Дионисий, осознавали себя членами коллектива фуллонов, и это ясно свидетельствует, что они находились в одной коллегии с фуллонами. В то же время коактилиарии отличались от фуллонов не только по набору рабочих операций и оборудованию, на котором они трудились, но и осознавали себя как отдельную группу среди помпейских шерстоделов, требуя от лица всех работников данной профессии избрания в городские магистраты угодного им кандидата (CIL, IV, 7809).

На фоне активной жизнедеятельности ремесленных коллегий в Помпеях особняком стоят работники ткацких мастерских. У них начисто отсутствуют какие-либо следы организации в товарищество типа ремесленной коллегии и вообще какой-либо политической деятельности. Несмотря на довольно большое количество надписей, дошедших из текстрин, среди них полностью отсутствуют надписи по предвыборной борьбе за городские магистратуры как от отдельных работников, так и от коллегии ткачей, в то время как ремесленники других профессий, и коллегиями и в одиночку, в многочисленных надписях рекомендуют кандидатов на городские магистратуры18. Причем, как явствует из надписей, ни рабское положение, ни принадлежность к женской половине человечества (участие женщин в выборах в древнем Риме было исключено) не мешало тому или иному участию в предвыборной политической борьбе. Ткачи же в Помпеях, хотя и были грамотны, оставили надписи в основном насмешливого, оскорбительного и скабрезного содержания. Такое явление не случайно. Оно отражает обособленное положение работников ткацких мастерских в римском обществе, не схожее ни с одной группой ремесленников.

Естественному ходу формирования новых микроколлективов не могли помешать ни lex Julia de collegiis, ни другие запретительные мероприятия правительства (Тас. Ann., XIV, 17; Dig., III, 4,1). Недаром Гай, юрист II в., признавал, что среди ремесленников различные объединения [с.81] могли возникать сами собой (Dig., XLVII, 22, 4). Но эти общества не были многочисленными, и, хотя в мастерских трудились мужчины и женщины, источники отмечают в коллегиях только мужчин. Это засвидетельствовано в помпейских фресках с изображением праздника фуллонов – quinquatrus; как справедливо отметил В. Меллер, в сцене суда этой коллегии над зачинщиками драки во время праздника19 женщины отсутствуют. Наличие в коллегиях только мужчин было закреплено римской традицией, которая имела в античном обществе такую же силу, как и писаный закон (Dig., I, 3, 32; III, 3, 33). Да и сами ремесленные коллегии и различные товарищества мыслились и организовывались по образцу общины – с общностью вещей, казны, наличием главы, главную роль играли здесь мужчины (Dig., III, 4, 1, 1). Существенным моментом, на наш взгляд, является то, что во всех надписях, сделанных самими ремесленниками, можно отметить их независимость и отсутствие какой-либо связи с фамильной организацией, они осознают себя членами новой ячейки, противостоящей фамилии, из которой теперь вытеснена трудовая деятельность.

В традиционном римском мышлении женщина прежде всего представала как часть фамилии. Правда, в эпоху империи семейные узы ослабевали, и власть мужа над женой становилась все более номинальной. В этот период все реже встречались древнейшие формы брака, а наибольшее распространение получил брак (sine in manum conventione), при котором жена юридически пребывала вне власти мужа, а оставалась во власти отца или опекуна, зачастую эфемерной. Женщина в эпоху ранней империи становится фактически независимой – вопреки римскому традиционному взгляду (Dig., I, 144).

Это явление в римской жизни ясно прослеживается в многочисленных предвыборных надписях из Помпей. В них фигурируют многие отдельные жители города, в том числе и женщины, или отдельные товарищества, предлагающие избрать в магистраты то или иное лицо. Так, Аселлина со Смириной предлагают избрать в дуовиры [с.82] Гая Лоллия Фуска20. За других кандидатов просят Исмурна, Мария, Эгла и еще раз Аселлина21. Подобные надписи дошли и из пекарни IX, 3, 19–20 с именами свободных Стации и Петронии и рабыни Олимпионики (CIL, IV, 3674, 3678, 3683). В этих надписях отсутствует какое-либо упоминание о главе семьи или его предвыборных интересах, в том числе – и о хозяине пекарни Папирии Сабине. Мало того, некая Капрасия просит выбрать Авла Веттия Фирма не одна, а вместе с соседями (vicini) и неким Нимфеем (CIL, IV, 171). Здесь перед нами уже надпись от определенного коллектива, объединенного общими интересами, где женщина, от лица которой составлена надпись, является полноправным его членом. Упоминание о Сарене, члене другого товарищества, сохранила надпись, в которой коллеги (sodales) шлют ей привет22.

Таким образом, в I в. н.э. женщины, в том числе и работницы, трудившиеся в ремесленных мастерских, предстают с самостоятельными суждениями, независимо от pater familias, и со своими не связанными с семьей и мужем мнениями и интересами. А независимость от pater familias, ослабление связи внутри семьи и всей структуры фамилии неизбежно вели их к объединению в новые микроколлективы.

Однако такое положение не следует распространять на всех женщин-работниц в римском обществе. В этом плане интересный материал дает ситуация, сложившаяся в ткацком ремесле. Она не только освещает положение женщин в ткацких мастерских, но и иллюстрирует на конкретном материале более широкий процесс – распад обращенной в прошлое римской консервативной морали, показывает, как мучительно, в какой атмосфере духовного кризиса она изживалась.

Особенность положения работниц текстрин объясняется следующим. В ткачестве изменилось прежде всего само место труда. Если раньше служанки вместе с госпожой работали в глубине дома (in medio aedium), вдали от глаз посторонних мужчин, то теперь, попав в мужской коллектив, они потеряли связь с женской половиной дома. Работа женщин в мастерской вызвала изменение отношения к пряхам. В древности же считалось, что «ремесленники занимаются презренным трудом, в мастерской не может быть ничего благородного» (Cic. De off., I, 150).

Существенно, однако, что ткачество протекало целиком [с.83] в частных домах, где происходило свободное перемещение ткацких станков из комнат в перистили и обратно, т.е. в пределах помещений, занятых непосредственно семьей владельца дома. Такое положение во многом специфично для ткачества и резко отличает его от организации труда в других ремеслах: пекарном, сукновальном, красильном и др., где мастерские, как правило, располагались в так называемых табернах и были обособлены от жилых помещений домов глухой стеной. Если между ними и был проход, то он вел только в задние комнаты хозяйственного назначения. Древнеримский дом подобной планировки уже не был обиталищем одной семьи, а включал в себя, таким образом, ряд помещений, ей не принадлежавших. Ремесленники из таких помещений-таберн были либо вообще независимы от pater familias, либо эта зависимость была минимальной, что подтверждают упоминавшиеся выше предвыборные надписи и счета оплаты труда работников пекарни.

В свете этих данных свободное перемещение работающих ткачей в пределах дома означало, что пряхи и ткачи по-прежнему входили в число членов городской фамилии и находились в подчинении pater familias. Этот момент существен для понимания морального положения женщин из ткацких мастерских. Дело в том, что постоянное пребывание прях совместно с мужчинами во время работы в одном помещении затем продолжалось и в быту. Спальни их, расположенные на верхнем этаже или вокруг перистиля, соседствовали со спальнями ткачей. На характер их связей указывают многочисленные оскорбительные и непристойные надписи, обнаруженные на стенах спален в текстринах. По своему содержанию эти надписи (GIL, IV, 1503, 1510, 8380 и др.) мало чем отличаются от надписей, оставленных посетителями лупанаров23, и выдают отношение к женщинам-ткачихам, весьма далекое от восхищения и уважения, о котором свидетельствуют многочисленные граффити помпейских жителей24 и которое было свойственно отношению к женщине в древнем Риме вообще.

Но наиболее яркие свидетельства негативного отношения в эпоху ранней империи к ремесленникам, в том числе и женщинам, занятым прядением и ткачеством, содержатся у сатирических писателей эпохи Нерона и Флавиев. У Петрония, а также у Марциала появляются ткачи-мужчины, это еще раз говорит о том, что ткачество перестало быть исключительным достоянием семейного женского ремесла. Ткач выступает в самом непрезентабельном виде. Марциал, жалуясь на невыносимую манеру римских ремесленников целоваться при встрече на улицах, среди самых «зловонных и грязных» упоминает ткачей (Mart., XII, 59, 6). Характеризуя низкое происхождение и вульгарные манеры Тримальхиона, Петроний говорит, что его речь была пересыпана всеми теми словечками, которые обычно употребляют ткачи (Petr., 33).

Ткачество вне дома с самого начала воспринималось не как разновидность традиционного ремесла, а как противоположность некогда характерной для него патриархальной атмосфере. О том, что дело обстояло именно так, что брезгливо-презрительный тон Петрония и Марциала связан с распадом былого статуса ткачества, а не только с полом упоминаемых ткачей, говорят и встречающиеся в произведениях сатириков образы женщин-прях, ориентированные совсем на другой канон изображения, чем у элегиков или стоиков. В романе Петрония разгневанная матрона приказывает высечь незадачливого героя, а затем, дабы сделать его унижение предельно полным, велит, чтобы его оплевала самая презренная и отвратительная часть фамилии, в том числе и пряхи (Petr., 132). Ювенал мимоходом говорит о пряхе как о «страховидной публичной девке, сидящей на жалком чурбане» (Juv., 2, 55). У сатириков, наиболее остро реагировавших на самые незначительные негативные явления, уже нет и грани уважительного отношения к женщинам, занятым обработкой шерсти.

Свидетельствам этим можно верить, поскольку сатирическая литература находилась совсем в иных отношениях с реальностью, нежели лирическая поэзия. Еще И.М. Гревс, в свое время используя данные романа «Сатирикон» для воссоздания исторической действительности, отмечал, что, несмотря на сатиру и гротескность образов, основные моменты жизни античного общества в романе поданы правильно25. Сатира, высмеивающая пороки современной авторам жизни, более адекватно отражает те процессы, которые протекали в древнеримском обществе. Эти свидетельства относятся ко второй половине I в. н.э. и, вместе с археологическим и эпиграфическим материалом, позволяют, пусть очень приблизительно, хронологизировать не только переход от традиционных форм домашнего прядения и ткачества к ремесленно-товарному производству, но и возникшие при этом социально-этические изменения – переход от идеализации ткачества как одного из слагаемых патриархальной атмосферы староримской семьи к негативному отношению к ткацкому ремеслу и занятым в нем работникам, особенно женщинам.

Появление текстрин, в которых трудились совместно пряхи и ткачи, привело к коренному изменению морального смысла прядения и ткачества. В древнеримском обществе складывается не лишенное оснований устойчивое убеждение, что там, где ткацкая мастерская, где ткачи и пряхи,– там непристойность, оскорбляющая традиционные представления о чистоте идеальной женщины, открытое сожительство, моральная нечистоплотность.

Но почему же столь негативное отношение вызывали именно ткачи и пряхи и почему их положение в древнеримском обществе было отличным от других групп ремесленников? Ведь, как мы видели выше, смешанные коллективы существовали и в других ремеслах, а цинизм и распутство в эту пору составляли атмосферу самых разных мастерских. На тех же фресках с изображением праздника фуллонов26 запечатлены весьма фривольные любовные сцены. Да такое поведение было характерно и для других групп населения, в том числе и высших кругов.

Политическую пассивность ткачей и отсутствие у них коллегий В. Меллер пытался объяснить тем, что ткачи были рабами и унаследовали чисто женское занятие27. Однако рассмотренный выше материал свидетельствует, что эти причины не мешали ремесленникам других профессий вмешиваться в муниципальную жизнь и к ним не относились со столь явственным презрением.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат революция, реферат по бжд.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4 | Следующая страница реферата