Макс Шелер Ordo Amoris

| Категория реферата: Рефераты по религии и мифологии
| Теги реферата: диплом система, 2 класс изложение
| Добавил(а) на сайт: Кальченко.

Итак, любовь и ненависть суть, правда; противоположные эмоциональные способы поведения — так что совершенно невозможно в аспекте одной и той же ценности любить и ненавидеть в одном акте одно и то же, — но они не суть равноизначальные способы поведения. Наше сердце первично предопределено любить, а не ненавидеть: ненависть есть лишь реакция на, в некотором смысле, ложную любовь. Часто говорится, и это стало уже почти поговоркой, что тот, кто не умеет ненавидеть, не может и любить, но это неправильно.
Совсем наоборот: тот, кто не умеет любить, не может и ненавидеть. Поэтому лишь к становлению мнимой любви, но не любви действительной относится и та закономерность в истоках любви, которая состоит в том, что все, «любимое» таким образом, любимо лишь в качестве противоположности иному, уже ненавидимому. При этом и человек тоже изначально любил те вещи, которые в этом своем состоянии он ненавидит, — и только ненависть, направленная на необладание ими или на свое бессилие их заполучить вторичным образом, излучается и на эти вещи.

Нельзя делать и такого вывода, что ненависть необходимо связана с личной виной — виной ненавидящего. А ненавидит в силу смущения в строе любви. Но это смущение не обязательно положено или вызвано А. Могли сделать это также и В, С и D и т.д., или же те союзы, к которым принадлежит А.
Поскольку любовь существенно необходимым образом предопределяет встречную любовь и взаимную любовь, а ненависть — встречную ненависть и взаимную ненависть, то исходным пунктом ненависти может быть в принципе любое место во всем человеческом сообществе, вследствие смущения в ordo amoris, каковое смущение словно бы отдалено от А опосредованиями произвольно длинных промежуточных цепочек каузального рода. Итак, дело не в том, что всякую ненависть вследствие «смущения» обусловливает и тот, кто ненавидит. Мы только говорим, что если в мире есть ненависть, то в мире должно быть и смущение в строе любви. Итак, ненависть всегда и повсюду есть восстание нашего сердца и души против нарушения ordo amoris — все равно, идет ли речь о едва слышимом зарождении ненависти в сердце индивида или же о том, как ненависть проходит по земле насильственными революциями и направляется на господствующие слои. Человек не может ненавидеть, не обнаруживая, что носитель негативной ценности занимает, по общей оценке, или притязает занять место, которое, согласно объективному порядку, предписанному вещам порядком достойного в них любви, подобает носителю ценности, — или же что благо низшего разряда занимает место блага высшего разряда (или наоборот).
В другом месте мы рассмотрели отношение актов любви и ненависти к актам познавания и к актам сферы стремления и воли.

Мы установили, что и акты любви и акты ненависти обладают приматом относительно этих последних. Тождественная как в актах любви, так и ненависти «заинтересованность в» — которая, в конечном счете, управляет и руководствует даже актами внимания, еще слепыми к ценностям, — оказалась у нас фундаментальным условием совершения любого акта познавания, будь то в сфере образной или мыслительной, и лишь поскольку сама заинтересованность изначально в большей мере есть заинтересованность любви, чем ненависти, мы могли также говорить о примате любви относительно познания. В то время как акты вожделения и отвращения, равно как и собственно акты воли, всякий раз оказывались фундированы актами познания (представления и суждения), эти последние были, со своей стороны, все же обусловлены опять-таки актами заинтересованности, а тем самым — любви или ненависти, с подобающей им направленностью на ценность, и притом еще независимо от дифференцирующего их познания. Ни в одном из обоих этих случаев собственная природа актов познавания и вожделения, а также соответствующие им особые закономерности, не должны были подвергаться сомнению или даже пониматься таким образом, что они составлены или в каком-то смысле выведены из актов любви и ненависти.
Тем самым следовало лишь обозначить, каков порядок фондирования в истоке происхождения актов из целого личности и ее потенций.

Но ведь наряду с этими духовно-душевными основными классами актов имеются еще и ряды не ценностно-интенциональных самочувствии и весьма сложные аффекты и страсти. Об их отношении к любви и ненависти следует еще кое-что сказать.

Самочувствия (слепые к ценностям чувства) — простейшие из этих процессов — в своем возникновении и прохождении зависят от актов любви и ненависти точно так же, как и, но большей части, от актов стремления и веления, но они не столь же непосредственно и прямо зависят от представлений и их предметов. Они постоянно указывают на то, какое в настоящий момент существует отношение между интенционально содержащимися в актах любви и ненависти ценностными и негативно-ценностными качествами и
(лишь интимно-душевным или реальным) осуществлением этих ценностей посредством стремления и его разновидностей. Так, например, мы радуемся не вообще удовлетворению пли тому, что удовлетворено вожделение и отвращение.
[Мы радуемся] только при таком удовлетворении, поскольку «стремление к чему- то» есть стремление к любимому, а отвращение, соответственно, — к чему-то, что мы ненавидим. Одно только удовлетворение стремления к ненавистному может быть связано и с сильнейшим неудовольствием и печалью, равно как и неудовлетворенность устремления может доставить удовольствие, если стремиться к ненавидимому. Итак, самочувствия суть признаки дисгармонии пли гармонии нашего мира любви и ненависти с процессом и результатами наших вожделений и актов воли. Итак, любовь и ненависть вообще нельзя сводить
(как это часто делалось) к последовательностям наших самочувствий относительно представляемых и мыслимых объектов. Напротив, сами эти последовательности полностью обусловлены состояниями любви и ненависти, которые определены направленностью, целью и ценностью, а также данными в них мирами объектов. Любимая вещь существует или присутствует или посредством нашего ведения и деяния поступает в наше владение, а вещь ненавидимая, соответственно, перестает быть или удаляется от нас или посредством нашего воления и деяния уничтожается — вот отчего и чему мы радуемся. И это относится как к упорядоченной любви, так и к неупорядоченной и смущенной. Самочувствия суть прежде всего эхо опыта постижения мира, проделываемого нами в любви и ненависти к вещам. А во- вторых, они суть зависимые переменные проявления нашей водящей и деятельной жизни, которую мы опять-таки осуществляем в мире на основе направленности на мир нашей любви и ненависти — причем, конечно, в мир должно включаться и наше тело, а также наш внутренне воспринимаемый душевный внутренний мир.
При этом самый непосредственный источник самочувствий образуют, прежде всего, гармония и столкновение фактических вожделений в некоторой направленности любви или, соответственно, ненависти. Чувства, правда, не
«суть», они, однако, основываются на меняющихся между собой отношениях актов устремления (а вовсе не представлений, как совершенно ложно заявляет гербарт), причем всегда в телеологическом отношении применительно к любимому и ненавидимому. Итак, и речи быть не может ни об
«ориентированности» актов любви и ненависти на самочувствия, ни об
«ориентированности» такого рода актов на акты вожделения и воли. Любовь и ненависть изначальнее и того, и другого — хотя акты любви и ненависти непосредственно правят вожделеющей жизнью как самочувствиями, которые уже суть зависимые переменные опыта нашей устремленности.

Итак, жизнь самочувствий независима от представляемых, воспринимаемых, мыслимых объектных содержаний. В зависимости от того, устремлен ли А к тем содержаниям (или отвращен от них), которые (в самом широком смысле слова) представляются, и в зависимости от того, гармонирует или дисгармонирует эта устремленность или отвращение с направленностью его любви и ненависти, эти содержания и их отношения пробуждают принципиально различные чувства, — причем возможно, конечно, что, например, подобное (у людей) удовлетворение, допустим, золотым сечением, также восходит к подобной любви к этому объекту. Также и несомненное наличие таких самочувствии, которые являются безобъектными или же объекты, которых в произвольной мере неопределенны и расплывчаты, частое самовопрошание: с чем же, собственно, с каким событием следует соотносить данное чувство, наконец, факты, уже акцентированные наловски, а недавно вновь подтвержденные для случая «чувственных восприятий» (в особенности боли), факты проявлений чувств, совершенно изолированных от основ ощущения и восприятия, часто данных еще до наступления, обычно сопровождающего их ощущения, часто продолжающихся и после его исчезновения — все это указывает на далеко идущую независимость чувственных фактов от бытия и сопряжения представлений.

Некоторые чувства переживаются как непосредственно пробужденные объектами состояния постольку, поскольку им не предшествовало никакого устремления или сопротивления, удовлетворение или неудовлетворение которого они могли бы собой представлять, — таково решающее возражение лишь против известной теории, основывающей чувства на воле. Для нас оно не значимо, ибо даже в этом случае еще наличествуют любовь и ненависть и всегда данный в них интерес, то есть всеобщая схватывающая ценности внимательность вообще.
Но тогда интерес все время соопределяет объект как факт представления, между тем как чувство удовольствия и неудовольствия, возбуждаемое объектом, зависит от качества этого интереса, от того, любовь или ненависть составляет его природу. Итак, в этих случаях чувство тоже зависит отнюдь не от устремления и сопротивления, но, весьма вероятно, от движений любви и ненависти, согласно тезису, что любимое приносит нам удовольствие, а ненавидимое причиняет неудовольствие, и что вместе с предшествующим изменением нашей любви и нашей ненависти меняется и качество самочувствия.
Так, например, любовь к боли даже снимает в ощущении чувства боли все, что превосходит ощущение, что выходит в боли за пределы сверлящего, режущего, горящего, колющего — и превращает это в свойство приятности.

Только исходя из этого отношения обусловленности, в котором пребывают в связи с любовью и ненавистью самочувствия, — соответственно, свидетельствуя либо об отношении воспринимаемых, представляемых и мыслимых предметов к той или иной направленности любви и ненависти человека, либо об отношении того или иного рода успеха или неудачи во внутренней и внешней реализации ценностей, данных в любви и ненависти, в предметах представления или восприятия, — только исходя из всего этого можно вполне представить себе необычайное многообразие этих состояний в одних и тех же окружающих условиях у различных индивидов, народов и рас. Фактическое строение градаций интересов и направленностей любви и ненависти в переживающем субъекте как раз и фиксирует с самого начала область возможных для него самочувствий. Вместе с градациями и направленностями меняются и эти области.

Не только самочувствиями, но и аффектами и страстями правят любовь и ненависть, которые, в свою очередь, ни аффектами, ни страстями считаться не могут. При этом под «аффектами» я понимаю обычно всякий раз по-разному составленные, обнаруживающиеся в типичных выразительных проявлениях, в острой форме следующие друг за другом сильные самочувствия, по существу, чувственного и витального происхождения, сопровождаемые сильными, переходящими в выражение импульсами влечения и органическими ощущениями.
При этом им свойственна характерная слепота относительно тех предметов, которые их возбуждают, и нет специфического интенционального отношения к ним. «Страсти», напротив, суть нечто совершенно иное. В первую очередь, они приковывают непроизвольное — и расположенное ниже сферы избирательного воления — стремление и сопротивление человека к определенным функциональным деятельностным и поведенческим сферам, отличающимся особой категорией ценностного качества, сквозь призму которой человек преимущественно и смотрит на мир. Аффект остр и по существу пассивен — страсть есть постоянная потенция и, по своей природе, активна и агрессивна. Аффект по существу слеп, это состояние — страсть. Хотя она односторонняя и изолирующая, но она зряча относительно ценностей, это сильное, длительное движение импульсивной жизни в этом ценностно специализированном направлении. Нет ничего великого без большой страсти _ но все великое свершается, конечно, без аффекта. Аффект есть по преимуществу процесс в сфере Я как тела, между тем как исходный пункт страсти — в более глубоко расположенном витальном центре «души».

В этом сочинении аффекты не представляют для нас особого интереса.
Напротив, страсти здесь важны чрезвычайно. И потому лишь о них следует еще кое-что сказать. «Отнимите любовь — и нет больше страсти; но допустите любовь — и она заставит воскреснуть все страсти», — говорит Боссюэ.